Наблюдая за собой, я установил, что перемещаюсь во сне не на нормальных ногах, а на протезах или абстрактно.
А одинокий пьяный инвалид, ломающий костыли, теперь мне снится почти каждую ночь. Я к этому сну привык и не стараюсь уклониться от него. Психолог, которому я рассказал про сон, сказал, что я правильно поступил, отдавшись во власть кошмарных снов, что такие сны — стихийная форма медитации, что если я хочу, он научит меня заниматься медитацией на хорошем медицинском уровне. Но я от его предложения отказался. Мне кажется, что в способности страдать больше человеческого, чем в способности как-то смягчать страдания или уклоняться от них. Страдание есть самая сильная форма ощущения жизни.
Живи
Зашел Солдат. Уже основательно пьяный.
— Дай пятерку, и я тебе уступлю Настьку на всю ночь, — сказал он, протягивая руку. — Ну, по рукам?!
Я взял его руку и стиснул так, что он опустился на колени, побледнел и чуть не потерял сознание.
— Вот чудак, — протянул он, когда я отпустил его руку. — Ему хочешь сделать добро, а он!..
— Если я услышу от тебя еще раз нечто подобное, я тебя раздавлю, как червяка.
— Ну и дурак будешь. Я далеко не худший экземпляр рода человеческого. А если кого-то непременно хочешь шлепнуть, то шлепни лучше Сусликова или Маоцзедуньку. Хоть какая-то польза человечеству будет.
Солдат ушел занимать деньги у Правдеца, забыв о том, что еще вчера называл его подонком и клялся, что с ним вместе даже в туалет не пойдет. Через полчаса зашла Невеста.
— Где Солдат?
— Я не нянька твоему Солдату. Кончай ты этот дурацкий роман. Он оскорбителен для женщины.
— Мне надоели твои нравоучения. Я не маленькая, сама знаю, что делать.
— Он предлагал мне уступить тебя на одну ночь за пять рублей.
— И ты, конечно, пожадничал?
— Я не давал тебе повода для таких пошлостей. Во избежание их в будущем прошу больше на этот диван не рассчитывать.
— Ну и дурак!
Она ушла. А я ринулся в пучину отчаяния. Неужели я и в самом деле дурак? Неужели я не понимаю чего-то очень простого, что делает жизнь сносной? Чего именно? Неужели нравственность в наше время есть нелепое донкихотство?
Но я все равно не могу отказаться от нее. Поздно. Это стало моей опорой в жизни. Если я встану на путь безнравственности, я погибну. Но я еще почему-то не хочу умирать. Почему?! Наверно, по той же причине, по какой дождевые червяки стараются быстрее уползти с тротуара и зарыться в землю, — в силу инстинкта всего живого. Живи без всяких объяснений, обоснований и оправданий! Живи!
Бард
Барда решено выселить из города в «Атом». Хотя Романтик защищал Барда на заседании административной комиссии, его не послушали. После заседания комиссии они вместе напились. В Клуб пришли, шатаясь. Бард подавлен. Тут, «на свободе», жизнь для него тоже была не сахар. Но он тут был волен распоряжаться своим временем. Тут он имел много друзей. Некоторые из них — высокообразованные, умные, начитанные. Было с кем и о чем поговорить. А что будет там, в «Атоме»?
— Жизнь моя в общем и целом не удалась, — говорит он. — Почему? В тот раз, когда наш полк спешил на фронт заткнуть брешь, образовавшуюся после капитуляции целой армии, рядом со мною набивал кровавые мозоли на ногах мой приятель — интеллигент. Он был студентом филологического факультета, знал разницу между белым и красным вином, познал женщин. Я был ничто, успел в своей жизни познать грязь, голод, нищету. Мой приятель сочинял утонченные философские стихи о тишине, о молчании, о чистой любви. Я же сочинял хулиганские песни о бабах, которых у меня еще не было, и о пьянках, в которых я еще ни разу не принимал участия. Над стихами приятеля подшучивала вся рота. Он страдал от этого, так как вкладывал в свои стихи «всю душу». Мои же песни распевал весь полк. Приятель страдал от этого еще больше, так как считал это несправедливым. Для него в стихах заключалась вся жизнь, а для меня они были лишь средством для «солдатского зубоскальства». Он говорил, что я ничего не смыслю в подлинной поэзии. И все-таки он аккуратно вписывал мои экспромты в записную книжечку — единственное, что уцелело от него после того, как вражеская бомба угодила прямо в его окоп. Теперь его имя «навечно» высечено на мраморной плите героев войны, а стихи его напечатаны в сборнике молодых поэтов, погибших в войне. Я ничего не имею против. Но все-таки иногда бывает немножко обидно. Вдруг я, а не мой разорванный в клочья приятель, был настоящий поэт? Мы, русские, лишь в конце жизни вдруг осознаем, что могли бы чем-то стать. Вначале же мы сами не верим даже в то, что уже умеем делать, и нас все убеждают в том, что мы не умеем делать то, что мы уже делаем лучше других. Ну да ладно! Хватит жаловаться! Хотите, я спою вам что-нибудь веселенькое?
Закон истории безжалостно жесток.Не встанут павшие из праха и из тленья.Не остановишь вечный времени поток.Иное будут петь другие поколенья.Вчера носили маску ловкачи.Вчера таились даже стукачи.Бунтарь — певец вчера тревожил души.Вчера к свободе рвался диссидент.Вчера казалося, приблизился момент,Когда способны будут люди правду слушать.Россия не воспрянет больше ото сна.В трясине пошлости не может быть обломков.Когда-то грозные поэтов именаВоскреснут вряд ли в памяти потомков…Идет расправа, а не честный бой.Враг позади, а не перед тобой.Плевки свистят, не пули и снаряды.И знаешь, не взойдет грядущего заря.И чувствуешь, усилия все зря.И уж не ждешь заслуженной награды.Закон истории цинично прост.Не свет, а муть — житейское теченье.Всплывает вверх не гений, а прохвост.И топчут в грязь былое исключенье.Теперь в героях ходят ловкачи.Теперь свободу славят стукачи.Холуй и шкурник стал теперь примером.Теперь послушен даже диссидент.Теперь совсем иной настал момент:Мир с упоеньем рукоплещет лицемерам.
Целительница
Есть у нас в городе свои знаменитости — спортсмены, писатели, художники, артисты, ученые. Но самая знаменитая персона у нас — Целительница. Когда наш город посетил Брежнев, с ним случился удар — потерял способность говорить. Ему речь надо по крайней мере на час читать, а он «мама» произнести не может. Все величайшие медицинские светила немедленно прибыли в город на сверхзвуковых военных самолетах. Речь Брежнева перенесли на другой день. Но медицина была бессильна. И тут в панике кто-то вспомнил (потом Сусликов приписал это себе), что в ресторане «Ермак Тимофеевич» есть официантка, которая за сходную плату лечит разнообразные болезни. Лечит, как выражается она сама, «психицки» — смотрит на больного, гладит, шепчет. Интеллигенция над Целительницей посмеивалась, но та ее игнорировала. Начальство подозревало ее в жульничестве, но она откупалась взятками. «Простой народ» валил к ней валом, и она действительно вытворяла чудеса. Старики говорили, что ничего особенного в Целительнице нет. До революции таких «бабок» было полно, чуть ли не в каждой деревне. Так вот, вспомнили о Целительнице. Рискнули позвать ее, хотя вся Академия медицинских наук встала на дыбы. Позвали.
И буквально через пятнадцать минут Л. Брежнев начал болтать, как студент — отличник на семинаре по марксистско — ленинской философии. После этого Целительнице приказом Брежнева устроили особую лабораторию при медицинском институте, прикрепили двадцать сотрудников помогать и изучать ее методы, разрешили частную практику. Слава о ней прошла по всей Руси Великой. Очереди на прием к ней люди ждали месяцами. За десятиминутную консультацию она стала драть месячную зарплату среднего служащего. Построила свой дом на окраине города и дачу в районе для высшего начальства. Завела две машины. Содержала по шоферу на каждую машину, кухарку, садовника, горничную. Пожертвовала огромную сумму на колонию для малолетних преступниц (главным образом — проституток). Она пожертвовала именно на это дело, потому что «сама из народа вышла». И в результате начисто утратила свою чудодейственную целебную силу. Репутация ее теперь держалась только на инерции и на жульничестве.
И вот Слепой захотел побеседовать с Целительницей во что бы то ни стало. Он сам не знал, правда, зачем. Должно быть просто «для очистки совести». Чтобы уж окончательно убедиться в том, что ему не дано преодолеть свое убожество.
Я умолял Слепого поберечь деньги и не ходить к этой шарлатанке. Но он настоял на своем. Я предложил ребятам собрать часть суммы для Слепого. Но все были «не при деньгах». Да и откуда им быть с нашей мизерной зарплатой и при нынешней дороговизне?! Мать Слепого продала какую-то золотую штучку, доставшуюся ей еще от ее бабушки. Мы дали приличную взятку помощникам Целительницы, чтобы нас пропустили вне очереди. Оказывается, им все дают взятку, чтобы попасть без очереди, так что это вошло в законную плату. Нас все-таки пропустили без очереди, приняв во внимание наши выдающиеся убожества. Хотя в консультации нуждался Слепой, помощники Целительницы зачем-то проверили, на самом ли деле я хожу на протезах, — уж слишком натурально у меня получается.