При обсуждении моего изобретения в отделе Гробовой наговорил всякой ерунды. Сказал, что над ним надо еще серьезно поработать и что он этим займется сам. Все поняли, что мне не избежать его соавторства. Кое-кто мне посочувствовал. Большинство же одобрили замысел Гробового.
Когда мое изобретение передавали на обсуждение в дирекцию, авторами его уже стали Гробовой, я и еще один сотрудник отдела — холуй Гробового. В дирекции пришли в восторг от изобретения. Но директор сказал, что оно еще нуждается в доработке и что он этим займется сам. В результате мое изобретение пошло вверх уже от имени четырех авторов — директора, Гробового, меня и старшего инженера комбината. Холуя Гробового директор из списка вычеркнул.
В тресте и в обкоме партии одобрили изобретение. Сказали, что будут выдвигать его на Государственную премию. В Комбинате началось твориться нечто невообразимое. Оказалось, что все начальники Комбината так или иначе принимали в нем участие. Проблема авторства стала предметом обсуждения на заседании партийного бюро совместно с представителями райкома партии и треста. Гробовой высказал сомнение по поводу оставления меня в числе соавторов изобретения. Вспомнили мой скандал в больнице. Кто-то сказал, что были «сигналы» о моей моральной неустойчивости. Кто-то сказал, что ходят слухи о группе в Клубе, в которой ведутся нездоровые «разговоры». И меня из списка авторов изобретения исключили.
Когда узнали об этом, в Комбинате сначала выразили недоумение. Но вскоре вздохнули с облегчением: все-таки «этому карьеристу Гореву» не удалось вырваться вверх! Я же к моему удивлению отнесся к известию с полным равнодушием. Я ожидал, что именно так и случится.
Но все тревоги комбинатских претендентов на Государственную премию оказались впустую. В Обкоме партии передумали, решили, что в Москве будут смеяться над таким курьезным предложением. На премию от области решили выдвинуть за какое-то изобретение на мясо-молочном комбинате, позволяющее получать порошок молока вдвое быстрее, чем раньше, — как раз в духе «ускоренного развития». И мое изобретение сдали в архив.
Невеста
Невеста появилась в моей комнатушке вновь, как будто ничего не случилось. Она пришла, когда Солдата дома не было. Решила подождать, но Солдат где-то загулял, и она уснула, сидя на диване. Я положил ей под голову подушку, поднял ее ноги на диван, укрыл одеялом. За стенкой Соседка «шепталась» с Хахелем. Он сказал, что я наверняка «сплю с этой потаскухой». Соседка сказала, что у меня «эти самые дела» оторвало вместе с ногами. Хахель сказал, что «нынешняя молодежь всякие развратные фокусы придумала, и без этих самых дел обходиться может». Далее их разговор принял неописуемо пошлое и скабрезное направление. Наконец они утихомирились. Часа в три ночи притащился Солдат. Пытался ворваться в мою комнату с намерением набить морду «этой стерве», то есть Невесте. Мне пришлось применить силу, чтобы урезонить его. Невеста проснулась от пьяных криков и ругательств Солдата. До рассвета просидела с широко раскрытыми, но невидящими глазами. Не спал и я. Заговорить с ней я не решился. Утром она ушла, не сказав на прощание ни слова. Солдат спал на кухне, уткнувшись лицом в свою собственную блевотину.
Мысли гения
— Представь себе, — говорил Теоретик, — что на Земле существует всего один урод и этот урод — ты. Как ослабить или вообще заглушить твои страдания? А теперь представь себе, что на Земле существует всего один нормальный человек и этот человек — не ты. Как ослабить или вообще заглушить твою зависть к нему? Есть разные варианты решения таких проблем. Уничтожать уродов, если их меньшинство. Уничтожать здоровых, если их меньшинство. Сделать всех уродами. Сделать всех здоровыми. Какое решение наилучшее? Мы есть природа, часть всеобъемлющей природы. А природа находит свое наилучшее, то есть наиболее вероятное и доступное решение. Природа действует согласно фундаментальной аксиоме: в мире нет совершенства, все есть уродство, все суть уроды. Приглядись к самым, казалось бы, здоровым людям, и ты найдешь в них бесчисленные признаки уродства.
— Разные бывают уродства, — говорю я. — У Гробового одна нога чуть короче и тоньше другой, но это не мешает ему быть первым бабником Комбината. У нашего парторга испорчены зубы, изуродован мизинец на левой руке. Это не мешает ему чувствовать себя Аполлоном в сравнении с нами. Что считать уродством? Введи любые критерии, касающиеся миллионов людей, и ты увидишь, что уродство есть так или иначе исключение.
— Я категорически отвергаю твой релятивистски статистический подход, — возражает он. — Есть природные законы гармонии, обязательные для всех. Змеи, крокодилы, пауки, мокрицы безобразны, но не уродливы. Люди в прошлом тоже были всякими, но уродство не было существенным фактором человеческой жизни. Уродство есть чисто человеческое изобретение. Человек открыл уродство и развил его средствами искусства и идеологии до высочайшего уровня. Человек превратил уродство в господствующую тенденцию эволюции. Мы катимся в антимир — в мир антиздоровья, в мир всеобщего уродства. Всеобщая деградация — вот наше будущее. И мы его предшественники. Так воспоем же славу этому грядущему безобразию! Дадим ему теоретическое обоснование, и наши потомки будут с нашими именами носиться так же, как мы носимся с именами Евклида, Платона, Аристотеля!
Мысли червяка
Наш Комбинат за успехи в перестройке наградили орденом Трудового Красного Знамени. Директора наградили орденом Ленина, его заместителей и заведующих отделами, лабораториями и цехами — орденами рангом пониже, а прочую «мелочь» — медалями. Я получил медаль «За трудовую доблесть». Получать такую награду стыдно, а отказываться нельзя. Если бы отказался, меня немедленно исключили бы из партии и уволили с работы. А прожить на пенсию по инвалидности в моем положении невозможно. Поэтому я принимаю поздравления с таким видом, будто я этому безумно рад.
Как работник я неизмеримо лучше, чем Гробовой. В Комбинате это общеизвестно. Но Гробовой получил более высокую награду, чем я. Где тут справедливость? А она тут на самом деле есть: Гробовой занимает более высокое служебное положение, и потому ему положена более высокая награда. Вот именно эта наша общая справедливость порождает нашу личную несправедливость. Если бы я попытался заявить вслух, что заслуживаю более высокую награду, чем Гробовой, весь коллектив Комбината встал бы на защиту Гробового против меня. Меня обвинили бы в безнравственности.
Как быть в таких ситуациях? Выход один: не придавать ей значения. Но есть ли это решение нравственное? Миллионы людей в сталинские годы делали вид, что ничего не знают о массовых репрессиях, — «не придавали им значения». А можно ли это оправдать с моральной точки зрения? Ведь таким путем можно оправдать все что угодно. Где проходит принципиальная грань между явлениями, игнорирование которых проводит грань между нравственностью и безнравственностью? Можно, конечно, принять за критерий то, что касается лишь лично тебя и что касается других людей. Но и это различение неопределенно. Например, тот факт, что орден получил паразит, хапуга и карьерист Гробовой, касается не только лично меня, но и всей нашей системы вознаграждения. Как быть? Помалкивать? Все помалкивают. А нравственно ли это? Столько лет труда — и медаль! Только и всего. Солнце не стало от этого светить ярче. Моя комнатушка не увеличилась ни на один квадратный сантиметр. Пища не стала вкуснее и сытнее, а одежда — красивее. Мир сохранил цвет и запах заношенной солдатской портянки. Так почему и ради чего я должен быть в чьих-то рядах? И я не вижу разницы между рядами созидателей и разрушителей: последние все равно хотят что-то созидать, а всякое созидание имеет конечным итогом разочарование и тоску о прошлом. Вот так я бьюсь между двумя крайностями, как та муха между стеклами в моем кабинетике. Но никто не откроет мне форточку, чтобы дать мне вылететь на волю, ибо такой форточки для меня вообще нет.
Короче говоря, какое бы явление нашей жизни мы ни взяли, мы оказываемся в затруднении с применением к нему нравственных оценок. Навязывается вывод: надо жить не по правилам некоей абстрактной морали, заимствуемым нами из прошлого, а по правилам конкретной морали, соответствующей условиям нашей жизни. А вторая лишь по видимости есть мораль. В наших условиях позиция морали вообще есть позиция ложная. Но в таком случае вся моя жизнь есть ошибка.
Правдивый рассказ о справедливости
Слепой сказал, что со мною обошлись, конечно, несправедливо. Но с какой точки зрения? Он рассказал мне по этому поводу такую историю.
В США молодой парень был приговорен к смерти за убийство. Но приговор не привели в исполнение сразу. Семь лет тянулась волокита. Казнь все откладывали по каким-то причинам. За эти годы парень перечитал сотни всяких книг, изучил различные науки, стал образованным, много размышлял, сам начал писать книги. Он стал совсем иным за эти годы — стал совсем иной личностью. И вот наконец-то волокита судебная закончилась, и приговор был оставлен в силе. Его казнили. Но казнили не того человека, который совершил преступление, а уже совсем иного. Можно ли считать эту казнь справедливой? С точки зрения индивидуальной — нет, а с точки зрения общества, выработавшего определенные средства самозащиты от преступлений, — да.
