Однако потом, когда обыск был закончен, и мы приступили к допросу, все наши предположения оказались не стоящими выеденного яйца — они были опровергнуты самым неожиданным образом,
Вот как это произошло:
З а ф а р (посадив Красникову напротив себя и показав фото Рыжовой). Знаете ли вы эту женщину?
К р а с н и к о в а. (свободно). Знаю.
3 а ф а р. Кто она?
Красникова. Я познакомилась с нею позавчера, на вокзале.
3 а ф а р. Расскажите об этом подробно.
К р а с н и к о в а. Гм… Она читала книгу, я поинтересовалась — какую?… Ну и… Право, вы спрашиваете об этом так, словно… Такие вещи случаются часто… Встретились, задали друг другу вопросы, что же еще?
3 а ф а р. Кто первый заговорил: вы или она?
К р а с н и к о в а. Я.
З а ф а р. Если не ошибаюсь, вы также первая предложили ей билет до Новосибирска?
К р а с н и к о в а. Да.
3 а ф а р. В какой кассе вы покупали билет?
К р а с н и к о в а. Мне его достал один мой знакомый.
3 а ф а р. Где он работает?
К р а с н и к о в а. Я не интересовалась. Мы встречались… Не поймите меня неверно: я — женщина… Он уехал сегодня.
3 а ф а р. Куда?
К р а с н и к о в а. Не знаю.
3 а ф а р. Зачем вы ходили в универмаг?
К р а с н и к о в а. Мне нужно было приобрести кое-какие вещи.
3 а ф а р. Для себя?
К р а с н и к о в а. (взяв со стола флакон духов). Вот…
3 а ф а р. Что еще?
К р а с н и к о в а. Туфли.
3 а ф а р. Я могу их посмотреть?
К р а с н и к о в а. Разумеется.
3 а ф а р (посмотрев туфли, принесенные Красниковой из другой комнаты). Вы обещали Рыжовой шубку? Почему вы ее не купили?
К р а с н и к о в а. Не оказалось нужного размера. Я возвратилась к Рыжовой через тридцать минут. Почему она не дождалась — не могу сказать. Очевидно, у нее не было времени.
3 а ф а р. Что же вы думаете делать с деньгами?
Красникова. Как — что? Возвращу Ларисе. Сегодня вечером отходит поезд, на котором она уезжает в Новосибирск, я встречусь с нею и расскажу все, как было.
3 а ф а р. Она не может уехать сегодня.
К р а с н и к о в а (изумленно). Почему?
3 а ф а р. Ей вручили фальшивый билет.
К р а с н и к о в а. Этого не может быть!.. Боже мой, неужели?.. Я так верила ему… Ах, что я скажу Ларисе!.. Товарищи!.. Дорогие!.. Что делать?.. Какой ужас… Какой ужас!..
3 а ф а р. Вы больше ничего не сообщите нам?
К р а с н и к о в а (устало). Нет.
6 С Е Н Т Я Б Р Я
Лукерье Степановне шестьдесят лет. У нее крупная широкобедренная фигура, большая голова, скуластое мужское лицо. Над верхней губой усы с темными острыми концами. Когда я разговариваю с нею, то всегда ощущаю холодок на сердце. Таких проницательных глаз я еще ни у кого не видела. Они смотрят прямо, с прищуром, так, словно ты в чем-то виновен.
Сегодня я застала Лукерью Степановну на кухне. Лукерья Степановна, оглядев меня с ног до головы, начала неторопливо накрывать на стол. Я начала следить за ней, стараясь привлечь к себе ее внимание. Мне хотелось встретиться взглядами — показать, что и я могу «метать из глаз искры». Она сначала делала вид, что не замечает этого, потом вдруг, перестав резать хлеб, поставила руки на бедра и сказала, словно бросила на пол пригоршню бобов:
— Что это ты, аль не нравлюсь?
— Нравитесь, — весело ответила я, почувствовав, что Лукерья Степановна любуется собой.
— Тебе все нравится… В милицию голову сунула — тоже, небось, не зря, кто-нибудь нравится.
— Нравится, — сказала я.
— Тьфу, ты, господи прости, бесстыдница! Я о Фоме, она о Ереме:
— Ага, ага, — закричала я, соскакивая с места и обнимая Лукерью Степановну. — Вы не любите, когда я такая, не любите? Я тоже не люблю, когда вы такая!..
— Ну ладно, ладно, глупая…
Мы ели молча, слушая передачу по радио и думая каждый о своем. Я никак не могла понять всего, что происходило со мной в эти дни. «Дело Иркутовой», начавшееся так обычно, становилось все более запутанным. Я просмотрела несколько старых дел о мошенниках — они также были запутаны, но имели связь, которая помогала оперативникам разоблачить преступников. Здесь же связь, соединяющая факты и людей, неуловимо распадалась, несмотря на все мои усилия.
…Передавали песни советских композиторов. Я услышала Трошина. Его тихий задумчивый голос овладел моим вниманием так же быстро, как и мысли, которые только что беспокоили меня. Я перестала есть и невольно посмотрела на репродуктор.
Если б знали вы, как мне дорогиПодмосковные вечера…
Даже Лукерья Степановна на секунду отвлеклась от тарелки со щами. Склонив голову и прищурив один глаз, она застыла над столом, словно статуя.
— Умеет петь…
— Трошин, — сказала я, вложив в это слово всю свою любовь к этому замечательному артисту.
— Это тот, что живет на углу улицы? — поинтересовалась Лукерья Степановна.
— Что вы, этот Трошин — артист. Вы его не знаете. Он живет в Москве. Я его видела, когда училась.
— Ишь ты, наш Трошин, выходит, не умеет петь, — принялась за еду Лукерья Степановна. — Московский, небось, ему сродни приходится. Трошин… А, батюшки! — Она соскочила, открыла буфет и, достав оттуда письмо, протянула мне. — Тебе это, из Москвы. Утресь почтальонша принесла.
Из Москвы, значит, от кого-нибудь из девочек, с которыми училась в институте. Взяв письмо, я без особого интереса взглянула на адрес, и замерла, удивленная: писал Алеша Воронов;
— Лукерья Степановна, что же вы молчали до сих пор? — упрекнула я тетю.
— Запамятовала, дочка, делов-то в доме с три короба: то одно надоть сделать, то — другое. У тебя на работе, поди, тоже так…
Я почти ничего не слышала об Алеше за эти семь лет. Раньше мы жили недалеко друг от друга, в одном квартале, теперь — в разных концах города. Те дома, в которых прошло наше детство и юность, сломали; мы получили новые квартиры: Вороновы — на Чиланзаре, я и мама — на Ново-Московской улице. Правда, мы не жили в этой квартире. Мама уехала в Сибирь, в гости к дяде Григорию, я переехала к тете Лукерье Степановне: одна в двухкомнатной квартире я боялась оставаться ночами. Глупо, конечно…
«Здравствуйте, Наташа!
Примите привет из далека. Во-первых, извините меня за беспокойство, во-вторых, разрешите от всего сердца поздравить вас с началом трудовой деятельности. Я искренне рад, что вы встали в одни ряды с теми, кто охраняет покой и безопасность граждан.
Наташа, я никогда не бывал в Москве. Вы ее хорошо знаете, поэтому догадаетесь, какое чувство испытывал я, увидев ее впервые. Взяв такси у Казанского вокзала и выехав на одну из улиц, я невольно сжался, так высоки были здания.
Через некоторое время я осмотрелся, красота домов и дворцов перестала ошеломлять меня. Вы, может быть, даже не поверите: я часто стал думать о родном городе, полном солнца и зелени, и о товарищах, с которыми связала меня суровая милицейская служба,
Впрочем, что же это я расфилософствовался. Вам это неинтересно читать. Вы знаете Москву, да и не за тем я пишу это письмо: мне хочется узнать, как вы чувствуете себя на новом месте, как вам удалось попасть в милицию. Якуб Розыкович как-то сказал мне, что тот, кто был связан или знаком с преступниками, не может работать в милиции: ему никто не будет верить.
Вы не подумайте, что я придерживаюсь этого же мнения. Подполковник, наверно, до сих пор помнит, как я был несогласен с ним. Разговорившись, я даже нагрубил ему, чего никогда раньше со мной не случалось.
Решившись написать это письмо, я еще хотел сообщить о том, что важно знать вам. Вчера совершенно случайно, находясь в МУРе, я услышал разговор двух оперативников о Вострикове, который, сбежав из заключений, совершил несколько разбойных нападений в Москве и скрылся. Я не хочу думать, что он попытается снова встретиться с вами, однако нельзя отрицать фактов, все еще имеющихся в жизни; преступник попытается наладить связь со старыми знакомыми.
Вот, собственно говоря, и все, что я хотел написать вам. Еще раз поздравляю вас с началом работы в милиции и прошу извинить меня за это письмо.
Долго ли я пробуду в Москве — пока не могу сказать. Очевидно, до октябрьских праздников. Хочу посмотреть парад на Красной Площади.
А л е к с е й».
Боже мой, что же это? Опять Борис? Неужели судьба снова сведет меня с ним? Как я его встречу? Что скажу, когда он протянет мне руку: «Здравствуй»?.. Ах, Алеша, Алеша, ну зачем ты прислал это письмо? Ты же знаешь, что я не смогу теперь спокойно работать!
Не помню, что сказала Лукерья Степановна, когда я встала из-за стола и вышла из кухни. И вообще ничего не помню, что было потом. Пролежав в постели несколько часов с открытыми глазами, я взяла, наконец, себя в руки: зажгла в комнате свет, нашла бумагу и чернила и написала Алеше письмо. Нет, я ничего не сообщила ему о Борисе, лишь ответила на вопрос: как оказалась в милиции. Он ждал от меня письмо. Ждал, иначе зачем бы сказал, что пробудет в Москве до октябрьских праздников? Интересно, какой он теперь?..
