Не помню, что сказала Лукерья Степановна, когда я встала из-за стола и вышла из кухни. И вообще ничего не помню, что было потом. Пролежав в постели несколько часов с открытыми глазами, я взяла, наконец, себя в руки: зажгла в комнате свет, нашла бумагу и чернила и написала Алеше письмо. Нет, я ничего не сообщила ему о Борисе, лишь ответила на вопрос: как оказалась в милиции. Он ждал от меня письмо. Ждал, иначе зачем бы сказал, что пробудет в Москве до октябрьских праздников? Интересно, какой он теперь?..
«Здравствуй, Алеша!
Чудак ты все-таки, ей-богу! Ну, почему ты подумал, что твое письмо принесет мне беспокойство? Наоборот, Алеша, я так обрадовалась ему, Это такое счастье узнать, что твой товарищ не забывает тебя. Только что это за обращение: «вы»? Разве ты меня знаешь первый год? Мы вместе росли, Алеша!
Ну, о Москве ты напрасно так пишешь. Я пробыла в ней пять лет и нисколько не думала о городе, в котором родилась. Мне нравилось ходить по ее проспектам и площадям. Я часами простаивала на набережной Москва-реки, любуясь кремлевскими башнями. Я тысячу раз была в Третьяковской галерее и в Кремле — это такое богатство, Алеша!
Тебя удивляет, как я оказалась в милиции? Впрочем, такой вопрос мне уже задавал один человек. Я говорю о твоем друге Прохорове, который теперь работает начальником отделения уголовного розыска нашего отдела.
Да, я не сразу поступила на работу в милицию. У меня были «компрометирующие» материалы, которые «ели глаза» кадровикам.
Спасибо подполковнику Розыкову. Он посоветовал сходить к министру и поговорить с ним, что я и сделала на другой день.
Теперь работаю следователем. Похвастаться пока ничем не могу, Первое дело, которое расследую, так запутано, что не знаю, что у меня выйдет. Понимаешь, конечно, это глупость, мне кажется, что все люди честные — обвинять некого… Таких, как Скорпион, нет… Ну, что Востриков?.. Я не верю в то, что ты писал. Зачем ему убегать из заключений? Он пять лет отсидел — осталось четыре. Это уже не такой большой срок.
До свидания, Думаю, что напишешь еще. Только не надо такой официальности. Это унижает… тебя и меня.
Н а т а ш а».
Я не все рассказала Алеше—надо бы мне написать о министре, как я долго не могла попасть к нему на прием, как потом, когда он написал на моем рапорте резолюцию: «Удовлетворить просьбу», я еще встретила немало людей, которые копались в моей биографии, словно я была жителем другого мира. Правда, в конце концов, мне повезло. Я встретила Игоря Владимировича Корнилова…
Вот как это произошло.
— Наталья Федоровна Бельская, правильно?
Я была в отделе кадров управления милиции города.
Майор, державший в руках мои документы, был низкого роста, очень толст и лыс. Глядя на меня сонными бесцветными глазами, он смешно двигал челюстями и гремел в кармане связкой ключей.
— Наталья Федоровна Бельская, — сказала я. Последовали равнодушные вопросы.
— Вы окончили юридический институт?
— Да.
— В Москве?
— Да.
— Думаете работать в милиции?
— Да.
— Следователем? Я не выдержала:
— Разве все еще имеются причины, которые мешают мне стать следователем?
— К сожалению, имеются, — поморщился начальник отдела кадров. — В городе нет вакантных мест, есть только на периферии. Это вас не устроит.
— Почему вы так думаете?
— Вы — женщина.
Я, кажется, от злости потеряла рассудок. Шагнув к начальнику отдела кадров, сжала кулаки и негромко, с ожесточением произнесла, глядя на его мясистое красное лицо:
— Перестаньте издеваться! Я пойду к начальнику управления!
— Комиссар в ЦК, — сказал в это время человек в штатском, сидевший, на диване.
— Да не предупреждай, — скривился майор. — Никуда она не пойдет. Так только… цену набивает.
— Да как вы смеете! Вы понимаете, что говорите!.. Эх вы! — вдруг бессильно сказала я. — За что вам только зарплату дают!
— Что!?. Девчонка!!. — вскочил начальник отдела кадров. — Да я тебя!..
— Абдулла Гулямович, — быстро встал и человек в штатском. — Направьте Наталью Федоровну ко мне в отдел.
— Уж не думаешь ли ты уволить кого-нибудь из своих следователей? — спросил майор подозрительно. Он встал боком к человеку в штатском, держась одной рукой за кромку стола, другой — за спинку стула.
— Вы бы могли и не задавать такого вопроса. Старший следователь Зайко уходит на пенсию. Это вам известно так же, как и мне…
— Спасибо за напоминание, — сухо отозвался начальник отдела кадров.
— Пожалуйста, — не без иронии ответил мой защитник. Это был Игорь Владимирович Корнилов.
7 С Е Н Т Я Б Р Я
Кто-то сказал: чтобы твердо поверить, надо начать с сомнения.
Я хочу верить всему, что говорила Красникова. Капитан Зафар убежден, что она мошенница.
Почему нельзя допустить, что Красникова возвратила бы деньги Рыжовой на вокзале? Если бы она решила обмануть, то наверняка не оставила бы у Рыжовой кошелку с пригородным билетом и корочкой от книги?
Муж Красниковой был известным человеком в городе — могла ли она позариться на деньги Рыжовой, не подумав о себе и о муже? Да и логичен ли сам факт совершения преступления: четыре тысячи рублей не та сумма, которая могла бы соблазнить ее. Капитан Зафар посоветовал мне встретиться с мужем и выяснить его отношение ко всей этой истории.
…Рыжова приехала в Ташкент в гости — у нее в городе жил брат. Он работал продавцом в магазине. Как объяснить ее легкомыслие — доверить деньги незнакомой женщине? Может быть, брат не имел возможности достать шубку? Или она не хотела просить его об этом? Они не виделись десять лет: он бы достал ей не только шубку!
…Итак, сомнения, сомнения и еще раз сомнения. Я могу «твердо поверить» только тогда, когда перестану сомневаться. Чтобы добиться этого, надо снова все проанализировать.
К начальнику отдела я не подумала зайти за советом… Игорь Владимирович вызвал меня сам.
— Я слышал, — поздоровавшись со мной кивком головы, сказал он, — что вы намерены на этой неделе закончить «Дело Иркутовой». Доложите, в каком оно состоянии.
Подполковник сидел, как обычно, откинувшись на спинку стула и положив сжатые кулаки на стол. У него был усталый взгляд. На лбу выступили тугие морщины. Брови топорщились у переносицы.
Я ответила:
— Если капитан Зафар не найдет новых улик, которые доказывали бы виновность Красниковой, то я действительно закончу это дело к концу недели.
Игорь Владимирович устало посмотрел на меня:
— Мне, кажется, дело можно закончить уже сегодня? Страшно смутившись, я встала, решив неожиданно, что Корнилов своим выводом зачеркнул мою работу.
— Не думаю, — возразила я.
— Почему? Алиби Красниковой налицо. Потерпевшая получила деньги, что еще нужно? Надо кончать!
— Хорошо, товарищ подполковник… Разрешите идти?
— Идите!..
Поднявшись, я встретилась взглядом с Корниловым и вдруг почувствовала, что не могу уйти из кабинета, не переменив решения. Что-то заставило меня пойти против подполковника. Воронов часто говорил мне: «У тебя скверный характер, Наташа. Стоит человеку, который попросил тебя что-нибудь сделать, немного задрать нос, и ты встаешь на дыбы. Это нехорошо!» Может быть, Алексей прав?..
— Товарищ подполковник, я поспешила с выводом. Сегодня еще рано говорить о прекращении «Дела Иркутовой». Начальник отдела поднялся:
— Товарищ лейтенант, идите и выполняйте приказ. Вы — офицер!
— Товарищ подполковник, — я начала раздражаться, — «Дело Иркутовой» веду я. Оно не будет прекращено до тех пор, пока все алиби подследственной не будут перепроверены. До свидания.
— До свидания, — вероятно, не вникая в смысл слов, сказал подполковник. — К вечеру подготовьте документы об окончании дела. Я не привык отменять распоряжений. Ваше упрямство может дорого обойтись отделу: мы снова не раскроем все преступления и окажемся в хвосте!.. Подумайте, к чему это может привести?!
Что мне делать? Выполнить приказ подполковника?.. Нет, не могу!.. Пойти поговорить с капитаном 3афаром? Совестно. Утром, когда он заговорил о «Деле Иркутовой», я его так осадила, что теперь легче умереть, чем попросить у него совета.
Все-таки я — тряпка. Бросаюсь от одного человека к другому, перетасовываю факты и сведения, думаю, как сумасшедшая, а толку нет и нет, и неизвестно, будет ли,
Может быть, еще раз обратиться за помощью к старшему лейтенанту Зайко? Он поймет. Мой сегодняшний путь — его прошлые сомнения. Зачем повторять то, что уже когда-то принесло неприятности другим?
Старший следователь оказался у себя. Я зашла к нему несмело, словно была виновата, и ожидала его приговора. Он был за письменным столом и просматривал папки, которые лежали перед ним рыхлой разноцветной стопой.
