На Коламбус-Серкл мы свернули на восток по Пятьдесят девятой и двинулись к «Клубу Ракетки». Я выписал чек на всю сумму своей задолженности и оставил Лулу с любезными сотрудниками за стойкой. На час я отдался в руки массажисту, потом пошел в парную. Раскрасневшийся и распаренный, я повел Лулу по Парк-авеню к Центральному вокзалу. Я избежал соблазна свернуть на Мэдисон полюбоваться на витрины «Пол Стюарт» — все равно неустойку от издателя Санни, сколько бы ни удалось выбить, спущу на одежду. На новый «Ягуар» все равно не хватит.
Ну хоть что-то новое я из этой истории узнал: в литнегры я не гожусь.
Мы зашли в «Ойстер-бар», я взял дюжину устриц и «Кровавую Мэри». Потом настала пора «Алгонкина». Тамошний метрдотель родился в бруклинском районе Бенсонхерст, но успел где-то обзавестись фальшивым британским акцентом. Он встретил нас как старых друзей и посадил за столик в углу. Майкл Файнстайн негромко играл на рояле приятное попурри из мелодий Гершвина. Шампанское отлично легло на устриц. И ростбиф с красным сухим из Медока — тоже. Своей девочке я, как всегда, взял порцию холодного вареного лосося. Настроение у нее сразу улучшилось.
Как ни странно, я думал про Ванду. Я с ней не попрощался. Надо было это сделать, но слишком сложные чувства меня одолевали. Сексуальные желания при этом так и не пробудились. Ванда, конечно, сумасшедшая. Зато с ней было не скучно, а меня уж точно не радовало сидеть тут в одиночку.
Я съел большой кусок шоколадного торта, выпил кофе и рюмку коньяка «Курвуазье». Подумал было выпить еще одну, но вместо этого взял такси до ближайшего к моей квартире винного магазина и купил там целую бутылку.
Шел мокрый снег. Пока мы добрались до дома, на нос Лулу успели упасть несколько снежинок. Она только фыркала, и чем ближе мы подходили к двери, тем больше спешила.
«Курвуазье» и Гарнер отлично сочетались. Я сел в кресло и впустил их в душу, пока снег стучал в окно в потолке кухни, а Лулу дремала у меня на коленях. Гарнеровская версия I Cover the Waterfront особенно мне понравилась. В точности под настроение. Грустное.
Через несколько часов я задремал прямо в кресле под звуки снега и музыки Гарнера.
Часа в четыре утра меня разбудил телефонный звонок. Кто-то всхлипывал в телефонную трубку. Думаю, вы и сами догадаетесь, кто именно.
— Я больше не могу, Хоги. Мне не вынести этой боли.
— Так примите аспирин, Санни.
— Это не такая боль. Да ты знаешь. Это…
— Это что?
— Я потерял твое уважение. Это невыносимо.
— Лучше б вы раньше об этом подумали — до того, как втянули меня в свои игры.
— Не надо так, Хоги. Не отталкивай меня.
— Санни, сейчас ночь.
— Да знаю я, знаю! Сижу тут в кабинете, смотрю на твой эвкалипт. Я там прожектор установил. Просто сижу тут и все.
— Вы пили?
— Было дело, — признал он. — А ты?
— Было дело.
— Ну и что теперь делать, а, Хоги? Что нам делать?
— Идти спать. А утром встать, и вам заняться вашей жизнью, а мне моей.
— Моя какая-то до ужаса пустая, Хоги.
— Угу.
— Возвращайся, Хоги. Возвращайся домой.
— Я дома.
— Может, обсудим еще какие-нибудь идеи? Фильм, например.
— Забудьте.
— Твоя прежняя комната тебя ждет.
— Санни, моя жизнь здесь. Мне нужно возвращаться к собственной карьере, какой бы она ни была.
— Так пиши свой следующий роман здесь. Работай спокойно, живи сколько хочешь, и мы сможем по-прежнему завтракать вместе, разговаривать и…
— Санни, я вешаю трубку. До свидания. — Я оторвал трубку от уха.
И тут он выпалил:
— Можем поговорить о ссоре.
Я замер.
— О чем?
— О ссоре с Гейбом. Нашей драке. Можем об этом поговорить.
— Вы расскажете?
— Расскажу.
— Всю правду?
— И ничего, кроме правды.
— Я это уже слышал.
— Клянусь.
— Извините, но я вам не верю.
— Это правда. Приезжай и увидишь.
— А почему вы передумали?
— Пришлось.
— Почему?
— Просто… вся эта ситуация стала слишком неуправляемой. Я… я тебе расскажу, когда приедешь.
— Расскажите сейчас. Почему вы с Гейбом поругались?
— Я… не могу это по телефону рассказывать. Мне надо, чтобы ты был рядом, надо видеть твое лицо. Тогда ты поймешь, почему мне так трудно об этом говорить.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Звучит как очередная лажа. До свиданья, Санни.
— Это не лажа. Поверь мне. Мне нужно об этом рассказать. Надо рассказать эту историю. Только так можно что-то изменить. Иначе демоны меня не оставят. Я должен тебе рассказать.
— Если вы врете…
— Если я вру, я отдам тебе весь аванс. Мою долю. Целиком. Она будет вся твоя. Просто приезжай.
— Если я приеду, то не из-за денег, а потому, что хочу закончить начатое. Закончить вашу книгу.
— Нашу книгу. Приезжай. Будем работать вместе, как раньше. Вылетай утром, Вик тебя встретит в аэропорту. Возвращайся, Хоги.
Мы с Лулу вылетели утренним рейсом. Знаю, что вы подумали: как только Санни протрезвеет, он опять замкнется, и я опять полечу в Нью-Йорк, исходя злобой. Я и сам это знал. Ничтожный шанс, что он расскажет всю историю про Конни и Гейба. Но я не мог его упустить.
И потом, я же не попрощался с Вандой.
Мне следовало догадаться, что что-то не так, когда Вик не встретил меня в аэропорту. Я подождал полчаса, потом решил, что Санни еще не очухался и не успел попросить его меня встретить. Так что я взял такси и дал таксисту адрес Санни. Мы выехали на шоссе. Лулу встала мне на колени, высунула нос в окно и замахала хвостом, радуясь, что снова оказалась в Лос-Анджелесе.
Дорога вверх по каньону к дому Санни на целый квартал была забита фургонами телевидения и машинами прессы.
— В чем дело? — спросил я таксиста.
— Слушайте, так это же дом Санни Дэя, получается! — взволнованно воскликнул он.
— Ну да, это его дом, и что?
Он посмотрел на меня в зеркало заднего вида.
— Вы его друг?
— Да.
Так вы не знаете, получается. Он мертв. По радио с утра объявляли. Кто-то застрелил бедолагу. Жаль, что вам это от меня пришлось услышать. С вас двадцать пять долларов плюс чаевые. Спасибо.
Вот так я и узнал об убийстве Санни Дэя — от вежливого таксиста.
Репортеры, фотографы и съемочные группы суетились возле ворот, болтали, курили и выжидали. Я протиснулся между ними с Лулу и сумками. Полицейский у входа не разрешил мне позвонить в дом. На это имел право только он. Я назвался. Он что-то произнес в переговорное устройство, выслушал ответ и кивнул мне. Через минуту ворота открылись, и я прошел внутрь, а репортеры стали кричать мне вслед, желая знать, кто я, чем занимаюсь, как связан с Санни, как…
Я пошел по дорожке к дому. Пройдя то место, где она изгибалась у края фруктового сада, я увидел у зеркального пруда группу людей. Кто-то из них заметил меня и бросился ко мне.
Это была Ванда, все еще в домашней тунике, с покрасневшими глазами и растрепанными волосами.
— Его больше нет, Хоги! — прорыдала она. — Нет!
Она обняла меня и повисла на мне. Я уронил сумки и обнял ее в ответ.
Посмотрев через ее плечо на поместье, я осознал, насколько по-другому оно выглядит. У гаража стояли полицейские машины. Беседку огородили канатами. Полицейские в форме, детективы и эксперты переговаривались и делали записи.
Конни стояла возле пруда. И Хармон Райт тоже. И Вик. Когда мы с Вандой пошли к ним — я так и продолжал ее обнимать, — Вик заметил меня и побагровел.
— Это ты сделал! — завопил он. — Это ты виноват! Я тебя убью! Убью!
Он взревел и бросился ко мне. Вик летел на меня на полной скорости, будто я был полузащитником команды соперника. Я инстинктивно замер, но когда он подбежал ближе, попытался увернуться. Не получилось. Он врезался в меня как таран, и мы оба рухнули на землю. Я сильно ударился об асфальт, и в голове словно игральный автомат вспыхнул огнями. Дальнейшие воспоминания отрывочные. Помню, как он рычал. Как ударил меня, бил по зубам, по носу, по ушам. Помню, было больно. Ванда кричала, к нам бежали полицейские. Вик сидел у меня на груди, сдавливая мне горло обеими руками, а я задыхался, напрасно ловя ртом хоть капельку воздуха. а потом ничего…
