— Этим занимается твоя корпорация?
— Не только, еще мы выпускаем лекарства от гриппа и обезболивающие, — папа смеется. — Вообще-то мы выпускаем достаточно обычных лекарств, чтобы быть одной из самых крупных фармацевтических корпораций в Америке. Я все-таки в первую очередь фармаколог…
— А во вторую великий маг? — фыркаю я, но папа не обращает внимания.
— Тем не менее корпорация действительно занимается, как бы так сказать, медикаментозным обеспечением людей с экстрасенсорными способностями. В рамках эксперимента, который очень интересует наше правительство и им спонсируется. Я несколько расширил формулу таблеток, теперь они куда совершеннее, чем были те, которые мы пили перед тем, как попробовать тебя вернуть. Моя главная идея в том, что при должной степени стресса, в мир мертвых способен попасть любой.
Последняя фраза мне очень не нравится, и я переспрашиваю:
— Любой?
— Да. Любой человек. Не умиравший прежде. Не медиум. Если это окажется правдой, мы сможем выпустить таблетки на рынок, по крайней мере на военный.
— То есть, ты экспериментируешь.
— Разумеется.
— На людях.
— Возможно.
Я слишком хорошо знаю своего отца, чтобы не понимать: «возможно» значит «да».
— Добровольцах?
— Конечно. Не забивай этим голову, милый. Завтра ты сам все увидишь. Пришло время познакомить тебя с областью моих исследований.
— А Мильтон? — спрашиваю я бестолково. — Он же мне не привиделся?
— Разумеется, нет. Как ты понимаешь, такой организации, как моя требуется охрана, и Мильтон — ее глава. Мы хорошо им платим, в первую очередь за неразглашение. Впрочем, болтать на каждом углу им не очень выгодно. В основном, наши ребята — бывшие солдаты, совершившие военные преступления в Ираке или Афганистане. Не знаю, я не занимаюсь грязным бельем своих работников, этим занимается Мильтон.
— То есть, он шантажирует военных преступников?
— Не совсем, он выискивает нераскрытых военных преступников, а потом предлагает им хорошую работу. Никто никого не шантажирует, это просто мера безопасности на случай, если кто-то захочет поболтать за пинтой пива или чашечкой кофе о делах, которые они делают.
— Значит, они еще что-то делают? — спрашиваю я.
— А ты думаешь, они были наняты только для того, чтобы спасать тебя? — усмехается отец. Я замолкаю, покрепче обнимая Мэнди.
— А что такое темнота?
Мэнди вздыхает, потом говорит:
— Мы не знаем точно. Материя из которой состоит мир смерти. Смерть? Первичный материал из которого создавался наш мир? Пустота? Мы занимаемся исследованиями по этому поводу. Фрэнки, мы вообще знаем куда меньше, чем нам хотелось бы.
— А Морриган нам зачем?
— Чтобы узнать, кто такие мы, — отвечает папа. И с большим облегчением я вижу, что он сворачивает к дому. Иногда я думаю: разве есть мне разница, кто мы такие, если мы вместе?
Завтра, как дамочка из «Унесенных ветров», я подумаю обо всем завтра. А сегодня я посплю и поем, реализовав таким образом первую ступень пирамиды Маслоу.
Глава 7
Вечером, поев и выспавшись, я счастлив, как никогда. И дело вовсе даже не в количестве сахара, которое я употребил, снова встретившись с ванильными «Твинкис» после долгой разлуки, травматичной для всех нас.
Я лежу на диване, головой на коленях у папы, и ногами на коленях у Мильтона, вытянувшись во весь рост. Мэнди сидит, устроившись с ногами в кресле, а на ковре у ее ног курит Ивви, которой она пытается заплести косички. Рядом с Ивви, на полу, близко к телевизору сидит Итэн, пытаясь компенсировать свое плохое зрение.
На меня вдруг накатывает, как волна, почти первобытно-огромное ощущение безопасности. Вот она, моя семья. Даже Ивви пришла, чтобы узнать, как я, и осталась, несмотря на опасность парикмахерских экспериментов от Мэнди. Моя большая, моя самая лучшая семья, здесь, рядом со мной.
И, конечно, Джон Оливер, которого мы смотрим все вместе, тоже непременно исполняет свою роль в выбросе эндорфинов, гармонизирующих мое состояние. Сейчас, когда мы все вместе, и я так пригрелся у телевизора, мне не думается о крови на лице у дяди Мильтона или волнах темноты, исходивших от отца и Мэнди. Мне так хорошо, что я не думаю ни о чем, кроме отзыва дипломатических представителей Америки из Йемена, о котором рассказывает Джон Оливер.
— Вы слышали? — рявкает Мильтон. — Их девиз «Смерть Америке!»
— Если быть точным, — говорю я. — «Бог — велик, Смерть — Америке, Смерть — Израилю, да будут прокляты евреи и победы Исламу».
Ивви фыркает:
— Вот почему я голосую за Республиканцев.
— Я тоже! — смеется Мильтон. — Потому что мы должны их всех разбомбить.
Ивви некоторое время молчит, потом вздыхает:
— Да, жаль я не могу забрать свой голос.
Мэнди чуть дергает Ивви за волосы, говорит:
— Милая, как ты можешь голосовать за республиканцев, если ты наполовину ирландка?
— А кто-нибудь из ирландцев вообще голосует на выборах, если в списке кандидатов нет Кеннеди? — спрашиваю я.
— Ну…я.
— Спасибо Итэн, — говорит папа. — Бесценная для нас информация.
— И вообще, Ивви, детка, — продолжает Мэнди. — Разницы между республиканцами и демократами в военной политике на самом деле нет. Одни уничтожают экономику и население стран третьего мира под эгидой американского величия, а другие под эгидой американского милосердия. Но лучше голосовать за демократов, они по крайней мере притворяются миротворцами.
— Мэнди, не тяни меня за волосы. По-моему это лицемерие. Мой так называемый отец вот полностью ирландец, и все равно республиканец.
— У него повреждение мозга, — говорит Мэнди. — Он в детстве с дерева упал.
— Ты столкнула.
— Не думаю, что она виновата. Я всегда был уверен, что ты родился с нефункционирующим мозгом, — говорит папа, а чуть помедлив добавляет. — Как и все республиканцы.
Мильтон в попытке стукнуть отца едва не скидывает меня с дивана.
— Может решим, что делать с Йеменом? — робко предлагаю я.
— Бомбить, — говорит Мильтон, даже перестав лишать меня удобного места в попытках добраться до папы. — А у Америки есть другой вид внешней политики?
— Сложно сказать, — смеется Мэнди. — Вообще-то их два. Бомбить кого-то и говорить, что мы бомбим или не говорить, что мы бомбим, но все равно кого-то бомбить.
— Оба этих вида политики обусловлены богатством нашего военно-промышленного комплекса, — говорит папа.
— Значит война на Ближнем Востоке уже может считаться национальной идеей? — фыркаю я.
— Нет, потому что эту идею уже приватизировал для себя твой дядя Мильтон, — говорит Итэн, не отвлекаясь от происходящего на экране.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
