В общем, лет до шестнадцати Мильтон папу ненавидел, а папа Мильтона со свойственным ему спокойствием презирал. В свое шестнадцатое лето Мильтон понял, что сыт по горло авторитарным Морганом и размеренной жизнью в Новом Орлеане, и рванул в Нью-Йорк. Быстро оставшись там без денег, он ощутил легкий голод и желание попасть домой как можно скорее. Морган отказался принимать Мильтона назад и высылать ему деньги на обратную дорогу, а Мильтон отказался в этом случае возвращаться и пообещал умереть в канаве.
И тогда за ним поехал папа, истратив все скопленные за лето деньги и пропустив первую неделю учебы, что было для него еще более трагичной потерей.
— А как вы все-таки помирились? — спрашиваю я, уставившись на мучительно-зеленую, летнюю Луизиану за окном машины.
— Ну, Мильтон жил в какой-то дрянной квартире в Бруклине, и утверждал, что хозяин не должен знать, что он здесь живет. За стенкой располагался наркопритон, а полицейские застрелили какого-то парня прямо у меня на глазах еще на подходе к дому.
— Райан пришел ко мне, и это было чудо, что он меня еще застал. Я хотел убираться из той квартиры в тот же день. С тех пор, как я звонил оттуда Моргану, ко мне аж два раза ломились какие-то мафиози. Райан, словом, поправил свои очки, потому что всегда был унылым задротом, и сказал, что нам пора уезжать отсюда, если только мы хотим успеть домой до конца лета, потому что Райан ни за что не пропустит школу из-за меня.
— И Мильтон расплакался.
— Заткнись, я не расплакался, я ударил тебя в нос.
— И спросил, почему так долго.
— А потом расплакался.
Мильтон и папа смеются одновременно и — совершенно одинаково. В этот момент, они невероятно похожи и любой сказал бы, что они братья.
— Словом, — говорит папа. — мы отправились домой через всю страну, на автобусах и попутках. Самым сложным было выбраться из Нью-Йорка. Новые друзья Мильтона едва не отрезали мне палец.
— Последнюю ночь перед отъездом, мне пришлось приобщить Райана к тому, как это спать, когда у тебя в комнате выбито окно.
— А потом было вполне ничего.
— Настоящее путешествие.
Мы проезжаем цилиндры и вышки нефтеперерабатывающего завода и похожие на скелеты диковинных доисторических животных машины, обтянутые проводами, охраняющие въезд в город. Батон-Руж, в отличии от Нового Орлеана, большой, промышленный город. В нем нет ничего исторического, кроме Капитолия и пары церквушек, он весь состоит из небоскребов и фабрик, теснящихся рядом.
В центре города, сердце стекла и металла, все блестит от солнца, как блестят дешевые драгоценности. Дядя Мильтон надевает темные очки и закуривает.
— Выглядишь как герой дурного боевика, — вздыхает папа.
— По крайней мере, я выгляжу, как герой.
Здание, к которому мы подъезжаем кажется полностью стеклянным, а от того в утреннем и летнем свете сияет так, что глазам почти больно. Я с трудом вижу ровные, алые буквы наверху: Milligan`s Pharmaceutical Industries.
На улице жарко, особенно в костюме, и когда мы заходим внутрь, я чувствую себя будто бы в раю, только вместо Бога у меня кондиционер. Глубоко вдохнув холодный, стерильный воздух, я говорю:
— Отличное место, папа. Если бы ты возил меня сюда до приезда неприятных родственников из Ирландии, я получил бы еще больше удовольствия от поездки.
Хотя в глубине моей души сидит сомнение в том, что можно получить от чего-либо удовольствие большее, чем от мягкого и прохладного дыхания кондиционера. Первый этаж куда больше похож на холл дорогого отеля, чем штаб папиной злой корпорации. В центре даже имеется фонтанчик, активно призывающий меня своим нежным журчанием окунуть в него лицо и руки. Но я старюсь поддерживать вид достойного наследника семейного дела. Наши шаги отдаются эхом, и я вижу свою тень, отражающуюся на белом, мраморном полу.
— Ты вдохновлялся сетью отелей Карлтон? — спрашиваю я.
— Разумеется, они ведь получают миллионы совершенно ни за что. Меня всегда вдохновляли такие вещи. И, Мильтон, ради Бога, сними очки!
И тогда Мильтон снимает очки с папы. Со всем достоинством близорукого человека, лишенного главного канала связи с миром, папа нажимает кнопку лифта.
В лифте он, судя по всему, больно пихает Мильтона локтем под ребра и забирает очки обратно. Едем мы долго, этаж за этажом проскальзывают на табло, пока не загорается цифра двадцать пять. Перед тем, как двери открываются, отцу приходится ввести код, иначе лифт отказывается давать ему доступ. К двадцать пятому этажу папа явно перестал вдохновляться Карлтоном и принялся вдохновляться больницей. Стены и потолок в коридоре белоснежные до невероятности, а пол мраморный и черный, что, справедливости ради, клиникам не свойственно. Мне резко бьет в нос каким-то незнакомым, химическим запахом. Двери в коридоре, впрочем, совсем не похожи на больничные. Они стальные и запираются на засовы снаружи. Я чуть вскидываю брови, и папа замечает это.
— Все наши лаборатории ниже этого этажа занимаются исключительно созданием новых лекарств и благодеяниями для всего человечества.
— Кроме тех термофильных прививок за которые на вас подали в суд, — говорю я.
— О, эта история, слава Богу, прекратила течение свое. Надо думать, до понедельника.
— Зачем тебе железные двери на этом этаже? — спрашиваю я, и выходит почти строго.
— За этими дверьми мы занимаемся тестированием лекарств на добровольцах.
— Зачем двери, если это добровольцы? — повторяю я.
— Они выдают очень разные реакции, — отвечает отец. — Некоторые из вариантов таблеток обладают выраженным психотическим эффектом. Ты что серьезно думаешь, что за этими дверями страдают десятки медиумов с пробужденной силой? Если бы у нас получилась хотя бы половина из того, что мы задумываем, никакие двери бы их не удержали.
— Для этого нужны мы, — говорит Мильтон. — Я и мои солдаты.
Я вдруг чувствую холодок, поднимающийся по позвоночнику, проползающий вверх, будто большое, мерзкое насекомое.
— Добровольцы, Фрэнки. Мы не преступники. Не все из побочных эффектов безопасны. Не все сохраняют физическую и психическую целостность нашим доблестным участникам программы. Но все подопытные читали договор и знают, на что идут. По истечению срока каждый будет щедро вознагражден.
Мильтон усмехается, но глаза у него остаются неожиданно серьезными. А потом я вдруг слышу звук удара, как будто кто-то бросается на дверь. Мильтон и папа одновременно удерживают меня за плечи.
— Очень неожиданные, — говорит Мильтон.
— Побочные эффекты, — заканчивает папа. — Но мы ведь пытаемся минимизировать последствия для здоровья и максимизировать результат. Наука, как и красота…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
