– Я и сам в этом почти не сомневался… и все же следовало попробовать.
Они обменялись взглядами. Напрашивался только один вывод.
– Работа эрдов?
– Никакого сомнения, – ответил Даламар. – Нельзя не признать качества изготовления и, – он тряхнул пораненной рукой, – эффективности воздействия.
– Для нас они не представляют интереса, но, очевидно, ими может воспользоваться девушка. Хотя по ней не скажешь, чтобы она владела искусством магии.
– Все же эта Аша должна обладать необходимыми задатками, если она та, за кого мы ее принимаем.
– У тебя сомнения? – удивилась Йенна. – Ты не мог не обратить внимания на ее глаза цвета расплавленного золота! На Кринне только у одного человека такие глаза. Даже кендеру стало ясно.
– Тассельхофу?.. Неужели!.. А я все думал, зачем ты взяла его с собой… И что он говорит?
– Слишком много и слишком неосторожно. К его болтовне стали прислушиваться.
– Значит, и она тоже, – задумчиво произнес Даламар и подошел к окну, за которым безмолвно, но абсолютно властвовала ночь. – Неужели легенда не лжет?
– А как иначе это все объяснить?.. Девушка явно выросла вдали от Ансалона.
У нее очень ценные реликвии эрдов… Ее признал кендер, и, помимо всего прочего, – ее глаза… По возрасту она подходит… А тот факт, что ее препроводили сюда… Эта мысль не доставила удовольствия Даламару.
– Я еще раз тебе напоминаю, что Рейстлин Маджере – мертв, – хмуро сказал Даламар. – Его нет в живых уже больше двадцати лет.
– Да, мой дорогой… Не расстраивайся, – Йенна запустила руку в его мягкие волосы и коснулась губами уха. – Но все же был этот случай с Посохом Магиуса.
Ведь он хранился в лаборатории Башни, его стерегли бессмертные духи-стражи, и даже ты не имел права доступа… И где сейчас посох? У кого он?.. У Палина Маджере, племянника Рейстлин а.
– С таким же успехом он мог быть подарен самим Магиусом, – отстраняясь от Йенны, раздраженно произнес Даламар. – Скорее Магиусом, поскольку он был другом рыцаря Хумы. Всем из-вестно, что братья Палина готовились к посвящению в рыцарство… Все это я объяснил Конклаву…
– Да, любовь моя, – сказала Йенна и опустила глаза. Ты по-прежнему единственный, кто отказывается верить в совпадения… Как еще можно назвать то, что эта девушка здесь.
– Возможно, ты права, – подумав, ответил Даламар. Он подошел к стенному, с витиеватой рамой, зеркалу. Йенна встала рядом. Их собственное отражение исчезло после того, как маг провез рукой вдоль поверхности зеркала. Теперь они могли видеть Ашу и Тассельхофа, ублажающих себя кушаньями и сидром, смеющихся по поводу и без повода.
– Как все-таки; странно, – чуть слышно проговорил Даламар. – Я все время думал, что это не более чем легенда. И вот она перед нами.
– Дочь Рейстлина, – тихо добавила Йенна. – Мы нашли дочь Рейстлина.
7. Таверна «Последний Приют». Разговор старых друзей
В Утехе вечер, но нагретые за день земля, дома, деревья все еще пышут теплом. Хорошо уже то, что нет над головой разгневанного, беспощадного небесного ока. Вечер – время, когда можно облегченно вздохнуть и покинуть хоть ненадолго удушливую атмосферу дома. В Утехе никто не помнил такого жаркого и сухого лета. Земля растрескалась, а над долиной стояло марево из мельчайших частичек пыли. Обычно раскидистые, тенистые валлины превратились в застывшие, безобразные мумии. Сама жизнь в Утехе перевернулась с ног на голову. Не видно было, чтобы кто-нибудь в дневное время спешил на базар, работал в поле, занимался хозяйством. Даже детей жара вынудила сидеть дома и изнывать от скуки, лишила их обычных забав. Зной иссушал, изнурял, испепелял. Базар почти пустовал. Ручьи пересохли, став мутными лужами. Вода в озере Кристалмир была неестественно теплой, а по его берегам валялась дохлая рыба. Какое-либо движение днем прекращалось. Относительно прохладные свои жилища люди покидали только с заходом солнца.
– Будто летучие мыши, – мрачно сказал Карамон Маджере, обращаясь к своему другу Танису Полуэльфу. – Днем спим, ночью оживаем.
– И это называется оживаем? – сокрушенно проговорила Тика, обмахиваясь подносом. -Даже во время войны наши дела не были так плохи… Для путников, застигнутых в дороге сумерками, таверна «Последний приют» всегда являлась вожделенным маяком. Как всегда, ее окна были ярко освещены, обещая прохладный эль или подогретое вино, медовый напиток или терпкий яблочный сидр… и конечно, всем известный, приготовленный с особыми специями картофель Отика. Но этим вечером таверна пустовала, как она пустовала уже много вечеров кряду. Тика даже не разводила огонь в очаге. Отсутствовали и завсегдатаи бара – места, где обменивались последними новостями, где можно было услышать самую невероятную историю времен Войны Копья… Зато ходили слухи о междуусобице среди эльфов, о том, что гномы Торбардина призвали соплеменников возвращаться в свои земли.
Могло получиться так, что гномы, боясь нападения эльфов, заблокируют их крепость в горах, превратив таким образом в заложников своих же собратьев.
Пустынными стали дороги, которыми обычно пользовался мелкий торговый люд. Не слышно было криков лудильщиков о починке посуды, не давали больше представлений бродячие музыканты. Кто еще не перестал странствовать, так это кендеры, но, как правило, ночлег они обретали не в тавернах, не на постоялых дворах, а в местных кутузках.
– Народ нервничает, выбитый из колеи, – произнес Карамон, тем самым как бы объясняя полное отсутствие постояльцев и привычных посетителей таверны. – Все идет к войне… А если не опадет жара, погибнет урожай; тяжело будет зимой с пропитанием.
– Все так, дорогой, все правильно. Тика положила поднос на стойку, обняла мужа за мускулистые плечи, прильнула к нему. – Это я ворчу, не обращай на меня внимания.
– Как же я могу не обращать на тебя внимания, – лаская жену, сказал Карамон. Нелегко приходилось им все эти годы. Они любили свое дело, хотя содержание таверны отнимало очень много сил. Пока постояльцы спят, Тике нужно было приготовить завтрак, в течение дня убрать комнаты, накормить клиентов обедом, кому понадобится – обстирать, встретить новых посетителей с гостеприимной улыбкой на лице. С наступлением позднего вечера Тика убиралась в баре и строила планы на следующий день. Карамон по-прежнему был могуч и силен, хотя заметно раздался в поясе. Он относил это на счет пагубности своей неотъемлемой обязанности снимать пробу с приготовляемой пищи. Его виски посеребрились, а на лбу появились глубокие морщины, которые он называл не иначе как – «моих раздумий отметины». Карамон был приветлив, радушен и добросердечен, жизнь воспринимал трезво, гордился сыновьями, не чаял души в дочерях, обожал жену. Печалился и горевал он лишь об утрате брата-близнеца, ставшего жертвой честолюбия и темных сил души. Скорбь свою Карамон носил в сердце. Двадцать пять лет замужества и воспитание пятерых детей не лишили Тику привлекательности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
