Когда впереди показались безобразные громадные утесы трех жилых блоков Буртшейда, мне в голову вдруг пришла идея, и я приказал остановить машину.
В темноте дом выглядел еще более неприветливо, чем тогда, в октябре. Из черной дыры подъезда тянуло плесенью и кислыми запахами кухни. Я спросил какую-то женщину, где найти фрейлейн Бекерат. Женщина мгновенно ответила: пятый этаж, у Гигерихов.
Четверо маленьких Гигерихов с удивлением уставились на меня. Потом к двери подошла Урсула. Она была в свитере и спортивных брюках.
— Сержант Градец, вы опять хотите получить интервью для радио? — спросила она спокойно.
— Как видите, у меня нет микрофона. Я только хочу узнать, если ли у вас минутка свободного времени.
— Боже мой! Времени у меня хоть отбавляй. Электрического света нет, керосин приходится экономить. Сидишь и не можешь даже почитать…
Из соседних комнат выглядывали любопытные физиономии жильцов.
— Скажите, это единственное место, где мы можем поговорить?
— Сержант Градец, вы не выполняете указаний властей! Частные контакты с гражданским населением обоих полов строго запрещены! Насколько я знаю, из вашего жалованья вычтут за это шестьдесят пять долларов.
— Я наполовину приехал по делу!
— Наполовину? Ну тогда все равно это обойдется вам в тридцать два доллара пятьдесят центов.
— Знаете что? В моем джипе хотя и холодно, но там по крайней мере никто не будет мешать…
Мы спустились вниз и уселись в машину.
— А теперь расскажите, что происходит в вашем проклятом Аахене? Неужели девять бургомистров не могут навести здесь порядок?
— Точно. Девять бургомистров! Но шесть из них — заядлые нацисты.
— Вы преувеличиваете! Что же тогда делают наши люди из военной администрации?
— Этот вопрос я и сама не раз задавала себе… Обер-бургомистра Оппенхофа назначили по рекомендации епископа. Эта тайна хорошо всем известна! Оппенхоф был административным директором военных заводов. Вплоть до вашего прихода! Ну а он уже назначил других, например своих коллег по административному совету. Фауста и Оп де Хипта! Или взять хотя бы Шефера! Ведь он был сотрудником военного трибунала в округе Берлин! А сегодня он по вашей милости полицай-президент!
Я молчал. Девушка, казалось, отгадала мои мысли.
— Скажите, сержант, вы осмотрелись в городе? Что вам бросилось в глаза?
— Собственно, ничего особенного. Кроме наших патрулей, я и людей-то на улице не видел.
— Именно! А знаете, сколько трупов валяется под снегом? Я имею в виду не тех, кто погребен под развалинами, нет, а тех, кто лежит по обочинам дорог. Кому-то бы следовало похоронить их, очистить улицы, а? Это грязная и трудная работа, не так ли? Обер-бургомистр Оппенхоф приказал это сделать рабочим с заводов Вельтрупа и Тальбота, а те заявили: «Пусть этим занимаются бывшие нацисты, гестаповцы и детективы!» Однако Оппенхоф в свою очередь ответил, что все эти лица незаменимы на его заводах.
— Ну и?
— И ничего! Все так и осталось.
— А комендант? Что он сказал на это?
— Ну и наивны же вы! Ваш комендант ни слова не понимает по-немецки. Что вы на меня так недоверчиво смотрите? Из всей военной администрации разве что один человек знает по-немецки, да и то не более пяти слов. Военная администрация держится за немцев, которые говорят по-английски. А теперь подумайте, кто у нас может знать английский? Рабочий? Или директор завода и его друзья, которые немало поездили по свету? Соображаете?
— А вы? Вы-то переводчица?
Она горько рассмеялась:
— На прошлой неделе к нам пришел какой-то мелкий служащий. По своему простодушию он решил откликнуться на призыв военной администрации к населению — «Помогать выкорчевывать нацизм!» У этого человека были веские доказательства, что его бывший шеф, богатый торговец Фильзер — заядлый нацист, нацист с 1932 года. Военный преступник. Что вам еще нужно?
— Этого Фильзера посадили?
— Он и по сей день раздает лицензии, и на это место посадили его вы, американцы. Он определяет, кто в нашем городе может открыть торговую точку, а кто — нет. Из шестидесяти трех лицензий, которые он раздал, тридцать получили нацисты. Я сама видела списки. Майор Джонс страшно рассердился, когда я ему об этом сказала. Он позвал Фильзера и устроил ему очную ставку с бывшим подчиненным. Прямо на глазах у майора Фильзер грубо отчитал по-немецки этого служащего. Бедняга перепугался до смерти… Зачем я вам все это рассказываю? Мне это может стоить места!… Серьезно, я не понимаю вас. Я имею в виду американцев. В Аахене масса порядочных людей… Сотрудники газеты «Аахенер нахрихтен» провели такой эксперимент: они опросили несколько сот жителей, за кого бы они голосовали, если бы существовали те же самые партии, что и в 1933 году.
Это было любопытно. И как только Урсула узнала об этом?
— Во-первых, меня тоже опрашивали, а во-вторых, я присутствовала при докладе господина Вейна нашему майору о результатах этого опроса. Семьдесят процентов мужчин и восемьдесят три процента женщин проголосовали бы сегодня за социал-демократов или за коммунистов! Тогда почему же вы назначили бургомистрами нацистов? Почему? …
Действительно, почему? Несколько дней назад Эйзенхауэр торжественно заявил, что нацисты должны быть отстранены от всех ключевых постов. Неужели комендант Аахена саботирует приказ своего верховного главнокомандующего? Тогда какой смысл издавать такие приказы, если на деле все выглядит иначе? Интересно, что за этим кроется?
— Из семидесяти двух человек, которые играют в Аахене более или менее видную роль, — двадцать два нациста! — продолжала Урсула.
— Вы все видите в черном свете, фрейлейн Бекерат! Конечно, все это может показаться нелогичным, но вы должны понять и нас, американцев! Нам тоже трудно сразу во всем разобраться! Во-первых, нужно позаботиться, чтобы машина была пущена в ход! Позже вы сами у себя наведете настоящий порядок!
— Ах вот как! — в голосе девушки послышалось раздражение. — Сначала вы сунете нам под нос нациста Оппенхофа, а потом бесследно исчезнете?
Ответить на это было трудно.
— Урсула, сейчас я вам кое-что скажу, но только по секрету, так как это может стоить мне головы. Сейчас в Аахене работает специальная комиссия…
— Я знаю, ее возглавляет профессор Падовер!
— В ее задачу входит убрать все дерьмо. Вот тогда и будет наведен порядок. Можете на нее положиться! Конечно, и у нас есть ни на что не способные люди или даже свиньи. Мы тоже далеко не ангелы. Но в конце концов все решают порядочные люди. Подумайте о Рузвельте!
— Не поймите меня превратно. У меня нет права так говорить, но многие немцы надеялись, что в будущем у нас все будет иначе. Ну что ж, посмотрим! Фронт отсюда в двадцати километрах, и война еще не кончилась…
Да, война действительно еще не кончилась, но где-то в глубине сознания у меня мелькнула мысль, что война не кончится и тогда, когда уже не будут больше стрелять…
Георг искушает судьбу
Ночью я слушал собственную передачу «О настроении жителей нацистской Германии». Передача шла от лица «очевидца».
О случившемся в Аахене мне пришлось рассказывать трижды.
Во-первых, своим начальникам, которые до слез смеялись над моим фиаско у аахенского коменданта. Мои намеки по поводу деятельности военной администрации для Шонесси не были новостью, а покровительство епископа нацистам полковник обозвал просто «неумным» шагом.
— Если хотите знать, Градец, я был уверен, что вы там меньше почерпнете. Мне просто хотелось вас немного проветрить… — улыбнулся Шонесси.
После ужина я рассказывал обо всем Сильвио.
— А ты мне еще не верил, когда я вернулся из Вердена, и обругал меня тогда пессимистом. Теперь ты понимаешь, что у американцев имеются вполне определенные планы в отношении послевоенной Германии?
— Но объясни мне тогда… С одной стороны, Эйзенхауэр кричит, что нацизм нужно выкорчевывать…
— …Ввести демократию, отдать всех военных преступников под суд международного трибунала, распустить картели? Я это знаю, но я знаю и то, что генерал, который должен распустить все эти тресты и картели, Дрейнер, — член и казначей фирмы «Диллон, Рид и К°». А это сугубо американская фирма! Более того, в тридцатые годы эта фирма финансировала нацистов…
После ночной передачи я долго не мог уснуть. И теперь о том, что видел в Аахене, я рассказывал Георгу. Было трудно обрисовать ему положение, не компрометируя наших мероприятий. Я сказал, что американским офицерам нелегко определить, кто из немцев был нацистом, а кто — нет.
Георг рассмеялся:
— Это так просто! Нужно только задать каждому немцу три вопроса. Во-первых, как он мыслит структуру послевоенной Германии. Ненацисты обо всем уже подумали. Нацист же об этом не имеет ни малейшего представления. «Народ без жизненного пространства!» — вот все, что он скажет о послевоенной Германии. Второй вопрос: что он знает о концлагерях и как там обращались с коммунистами, евреями и русскими военнопленными? Если немец начнет утверждать, что он ничего об этом не знает, то он или трус, или, быть может, виновен. Третий вопрос: почему его не интересует судьба соотечественников? Если он тебе ответит, что это уже политика, а политикой он не занимается, то этот немец просто-напросто лгун, так как нацисты никогда никому не позволяли быть аполитичными…
