— Я вам сегодня больше не нужна? — спросила миссис Бэртон.
— Спасибо, нет.
— Тогда я ухожу. Всего хорошего, мистер Джордах.
— Всего хорошего, миссис Бэртон. — Она ушла, и Рудольф закрыл за ней дверь. Уэсли стоял молча — копия своего отца в отрочестве: такое же худое, бледное и безучастное лицо, настороженный и колючий взгляд. Он был в том самом костюме, в котором вышел из грасской тюрьмы, и костюм этот стал ему сейчас еще теснее, чем тогда. С тех пор Уэсли вроде даже вырос и раздался в плечах. И подстригся, с удовольствием отметил Рудольф.
— Рад тебя видеть, — сказал Рудольф, когда они прошли в гостиную. — Выпить хочешь?
— Пива, если можно, — ответил Уэсли.
— Располагайся поудобнее. — Рудольф пошел на кухню, где вместе с няней ужинала Инид. Няня, крупная и полная женщина лет сорока, удивительно мягко управлялась с девочкой.
— Инид, к нам приехал твой кузен Уэсли, — сказал Рудольф, вынимая из холодильника бутылку пива. Он хотел было после ужина позвать девочку в гостиную поздороваться с Уэсли, но потом решил, что не стоит. Неизвестно еще, зачем Уэсли приехал. Может, у него какие-нибудь душевные переживания или разочарования, как бывает в этом возрасте; тогда появление Инид только усложнит обстановку. Он поцеловал девочку в макушку, взял бутылку и стакан и вернулся в гостиную. Уэсли неловко топтался на том же месте, где Рудольф оставил его. Рудольф налил ему пива.
— Спасибо, — поблагодарил Уэсли. — А вы сами ничего не будете пить?
— Я выпью вина за ужином. Да ты садись.
Уэсли подождал, пока сел Рудольф, после этого уселся на стул лицом к нему и стал жадно пить.
— Ну, как поживаешь? — спросил Рудольф. — Каким ветром тебя занесло в Нью-Йорк?
— Я искал вас по старому адресу, — сказал Уэсли, оставив его вопрос без ответа. — Швейцар не хотел говорить мне, куда вы переехали. Не верил, что я ваш племянник. Пришлось показать ему мой библиотечный билет. — У него был обиженный тон, словно Рудольф переехал на четыре квартала к северу специально, чтобы Уэсли не мог его найти.
— Разве ты не получил моего письма? — спросил Рудольф. — Я сообщил тебе новый адрес, как только снял эту квартиру.
— Никаких писем не получал, — покачал головой Уэсли. — Нет, сэр, ни одного письма.
— В том числе и того, где я писал, что вопрос о наследстве почти улажен и что тебе причитается…
— Ничего не получил. — Уэсли отпил еще пива.
— Что же происходит с твоей почтой? — Рудольф старался говорить спокойно.
— Вероятно, мать считает, что мне незачем получать письма. Так я думаю.
— Ты уже поужинал?
— Нет.
— За ужином я расскажу тебе, о чем писал в письме.
— Я не ради разговоров о деньгах добирался на попутках из Индианаполиса в Нью-Йорк, дядя Руди, — тихо сказал Уэсли. — Я приехал… Считайте, что я приехал просто в гости.
— Мать знает, что ты в Нью-Йорке?
Уэсли покачал головой.
— Мы с матерью не часто разговариваем.
— Ты случайно не сбежал из дому?
— Нет. Сейчас пасхальные каникулы. Я оставил записку, что приеду к началу занятий.
— Слава богу, — сухо сказал Рудольф. — Ты хорошо учишься?
— Ничего. По французскому лучше всех. — Он усмехнулся. — Уже научил ребят ругаться.
— Это им когда-нибудь пригодится, — улыбнулся Рудольф. И более серьезным тоном спросил: — А почему тебе пришлось добираться на попутных машинах?
— Из-за отсутствия денег, — ответил Уэсли.
— Твоя мать каждый месяц получает на твое содержание довольно приличную сумму, — сказал Рудольфа — Во всяком случае, на один автобусный билет до Нью-Йорка раз в год этих денег вполне хватит.
— Она мне не дает ни цента, — сказал Уэсли. — Но я не жалуюсь. Я после школы работаю. Мне хватает.
— Да? — усомнился Рудольф. — Это у тебя единственный костюм?
— Костюм? Да. Но у меня есть несколько свитеров и джинсов и еще одежда для школы и для работы. А зимой мне дают старый плащ сына мистера Крейлера — он солдат и сейчас во Вьетнаме, — так что я не мерзну.
— Придется, пожалуй, написать твоей матери, — заметил Рудольф. — Она не имеет права тратить твои деньги на себя.
— Не стоит поднимать шум, дядя Руди, — отозвался Уэсли и осторожно поставил стакан на пол. — И без того у нас хватает разговоров. Мать говорит, что отдаст мне все до последнего цента, если я буду ходить с ней и мистером Крейлером в церковь, как и подобает истинному христианину.
— Понятно, — заметил Рудольф. — Вот теперь картина начинает проясняться.
— Еще та картинка, а? — Уэсли снова усмехнулся. — Настоящая испанская инквизиция в Индианаполисе!
— Я, пожалуй, выпью, — сказал Рудольф. Он встал, подошел к бару, приготовил себе мартини. — Еще пива, Уэсли?
— Спасибо. — Уэсли поднял стакан с пола, встал и протянул его Рудольфу.
— Хочешь повидаться с Инид? Она на кухне. — Он заметил замешательство Уэсли. — Ее матери здесь нет. Я ведь писал тебе, что мы развелись. — Он раздраженно тряхнул головой. — Или ты и этого письма не получил?
— Нет.
— Черт побери! Теперь я буду писать тебе до востребования. Неужели тебя не удивляло, что тебе никто не пишет?
— Я как-то не задумывался.
— А ты сам писал Кролику или Кейт?
— Писал раза два, — ответил Уэсли. — Но ответа не получил и бросил писать. Вам что-нибудь про них известно?
— Конечно, — ответил Рудольф. Каждый месяц Дуайер присылал ему отчет по расходам на «Клотильду»; он, разумеется, знал, что ее купил Рудольф. Согласно распоряжению судебных властей, яхта была оценена — стоимость ее определили в сто тысяч долларов. Значит, Дуайер не ошибся. Но ни один покупатель не предложил ничего хотя бы приближавшегося к этой сумме. Дуайер отвел яхту на зиму в Сен-Тропез и поставил у причала. — У них все в порядке. Кейт родила тебе брата. Точнее говоря, единокровного брата.
— Бедный парень! — вздохнул Уэсли, но все же несколько повеселел. Род продолжается, подумал Рудольф. — Будете писать Кейт, — сказал Уэсли, — напишите, что я как-нибудь смотаюсь в Англию и навещу ее. Получается, что только у моего отца из всей нашей семьи больше одного ребенка. А он мне говорил, что хотел бы иметь пятерых. Знаете, он здорово умел управляться с детьми. — Уэсли смущенно повертел в руках стакан. — Не люблю хвастаться, дядя Руди, но вы посмотрите, что отец сделал из меня. Я, конечно, и сейчас ничего собой не представляю, но, пока он не вытащил меня из военной школы, я же был полным психом.
— Да, сейчас тебя психом не назовешь.
— Самое главное, — сказал Уэсли, — что я сам себя не чувствую психом. А это уже хорошо.
— Еще бы.
— Раз мы уже заговорили о детях — можно мне взглянуть на Инид?
— Конечно, — обрадовался Рудольф.
— Она по-прежнему много болтает?
— Да, — ответил Рудольф и повел его на кухню. — Даже больше, чем прежде.
Но на этот раз Инид застенчиво молчала, поэтому Уэсли сказал:
— Здравствуй, Инид! Я твой кузен Уэсли. Узнала меня?
Инид равнодушно посмотрела на него и отвернулась.
— Уже поздно, — принялась оправдываться няня. — В это время она начинает капризничать.
— Я как-нибудь зайду к вам утром, — сказал Уэсли. В маленькой кухне его по-взрослому низкий голос звучал громко и резко, и Инид закрыла уши руками.
— Мисс, ведите себя как следует, — сделала ей замечание няня.
— Это я, наверное, слишком громко говорю, — виновато заметил Уэсли, идя вслед за Рудольфом в гостиную. — На судне привыкаешь — приходится перекрикивать и ветер, и море.
В гостиной Рудольф налил себе еще мартини, выжал в него ломтик лимона и вдруг почувствовал, как он рад, что Уэсли пришел к нему в гости и захотел повидаться с Инид. Может быть, когда-нибудь в далеком будущем мы снова станем единой семьей. У меня почти нет личной жизни, с грустью подумал он, и ему стало жаль себя. Надо держаться своей семьи. Он одинок, не связан брачными узами — эпизод с Жанной ушел в прошлое и почти забылся, дочь — под надежным присмотром, к тому же она еще в таком возрасте, когда он видит в ней всего лишь прелестную игрушку, так что, едва он начнет общаться со своими племянниками, они станут ему нужнее, чем он им. И все-таки пусть это случится поскорее.
— Какая бы причина ни привела тебя в Нью-Йорк, — сказал он взволнованно и приподнял стакан в знак приветствия, — я страшно рад тебя видеть.
— Спасибо. — Уэсли, немного смущенный, тоже поднял свой стакан.
— Надеюсь, больше в барах не дерешься, — улыбнулся Рудольф.
— Не беспокойтесь, — сдержанно отозвался Уэсли. — Я с этим покончил. Хотя, бывает, кулаки так и чешутся. В нашей школе много черных, и они часто дерутся с белыми, а белые — с ними. Меня, наверное, считают трусом. Ну и плевать — переживу. Я получил хороший урок. И потом, когда отец забирал меня из военной школы, я дал ему обещание не драться. И нарушил это обещание только раз. Причем при особых обстоятельствах. — Уэсли мрачно смотрел в стакан: сейчас он казался старше своих лет. — Всего раз. Говорят, каждая собака имеет право один раз кого-нибудь укусить. В память об отце я должен держать свое обещание. Это самое малое, что я… — Он замолк, стиснул зубы. Рудольф испугался, что парнишка вот-вот расплачется.
