где пуля была срезана.
Внутри этой серебряной точки металл менялся, становился темным и нормальным. Как свинец из аккумулятора машины. Возможно, он и был из аккумулятора. То есть серебро было снаружи, а сама пуля была из расплавленных алюминиевых банок или хромовых уголков с грузовика, размолотых молотком в массу.
Это была не серебряная пуля.
Я сунул ее в карман, встал, дал двери закрыться.
Даррен сидел на хвосте, как степная собака, пытаясь смотреть телевизор из гостиной. Это была коммерческая телепередача, какие он любил, с парнями, падающими спиной в бассейн.
– Не надо тебе так вывешивать язык, – сказал я.
Он посмотрел на меня со все еще открытым ртом.
– Так как? – сказал он.
В гостиной продавец машин упал в очередной бассейн, и Даррен засмеялся как всегда, затем встал, со скрежетом отодвинул стул и прижал руки к бокам, сделав такое же тупое лицо, как всегда было у продавца, когда он падал на спину.
– Классика, – сказал Даррен, снова по манжеты зарывшись в хлопья, и наш дюплекс уже нагревался от солнца, как будто этот огонь так и не выгорал никогда.
Я побежал в школу.
* * *
У Бриттани был для меня тест из одного из журналов ее матери. Она не дала мне на него посмотреть, просто медленно зачитывала вопросы, затем смотрела на меня сверху вниз своим строгим взглядом, жгучим и серьезным.
– Вы правда исчезаете каждый месяц на два-три дня сразу?
Мы пропустили второй урок английского, сидя на крыше. Как ни странно, не дождило. И все же это была Джорджия. Тут воздух почти пить можно.
– У вервольфов нет жабр, – сказал я.
– Я не про то спрашивала, – сказала она, свернув журнал в трубку, чтобы стукнуть меня по голове.
Я лежал на спине на шероховатой крыше, положив голову на ее правое бедро, туго обтянутое черными джинсами. Моя голова на бедре Бриттани Эндрюс. Со средним именем «Кейн» она была три буквы сразу – БКЭ. И других таких мне не было надо.
Когда я потом встал, гудрон, в который был замешан песок, испортил мою рубашку.
Я уже был намерен на это плюнуть.
Где-то под нами класс, полный новичков, читал вслух «Ромео и Джульетту» по рядам, и Шекспир змеился от окна к дверям, словно чтобы сбежать из класса, как мы.
– Так вы исчезаете каждый месяц на два-три дня? – спросила она с большей настойчивостью.
– Это все в киношках, – сказал я. – Луна там. Твой дед уже сказал тебе, что луна – это все глупости.
– Тысяча работников с автозаправок врать не могут.
– Это были просто волки.
Поскольку я не сунул серебряную пулю себе в рот, я мог просто притворяться вервольфом, говорил я себе. То есть и это тоже выдумка. Притворство.
Если мои ответы и были правильными, это не имело значения. Я ничего не выдавал, мне просто везло.
Впервые я чувствовал себя так.
– Когда вы дарите украшение, это золото и драгоценный камень или серебро?
– Вервольфские украшения обычно из торговых автоматов, за 25 центов, – сказал я ей. – Иногда это леденец.
Она двинула меня в голову локтем.
Нет.
Как можно более нежно она подвинула мою голову локтем.
– Собаки на вас плохо реагируют?
– Можем попробовать, – сказал я. – У тебя есть собака?
Она покачала головой и сузила глаза, словно мысль завести собаку никогда не приходила ей в голову.
– Вы одиночки? – спросила она.
– У нас есть двоюродные, – сказал я, пытаясь не улыбаться.
– Ты неправильно отвечаешь, – сказала она.
– Если бы это был настоящий тест… – ответил я. – Давай дальше.
– Вы любите гамбургеры сырыми?
– Я люблю кетчуп, – ответил я. – На моем хот-доге.
Она зашипела сквозь зубы и покачала головой, словно перескакивала сразу к серьезным вопросам.
– Вот. У вас брови сходятся посередине?
Я поднял брови, пытаясь посмотреть вверх на них.
– Получилось? – сказал я.
– Нет, – разочарованно сказала она. – А что насчет пальцев? Твой безымянный палец должен быть длиннее остальных.
Я протянул руки.
– Зачем длинный безымянный палец? – спросил я. – Дольше останешься в браке, что ли?
– Просто так, – сказала она, выискивая вопрос, на который я мог бы ответить.
Солнце поднялось на несколько градусов. Как будто какой-то невидимый гигантский младенец пялился на нас сквозь увеличительное стекло.
– У тебя есть дома балкон? – спросил я.
Она посмотрела на меня сверху вниз.
– Мы же сегодня прогуляли. Ты не должен читать.
– Встань, солнце ясное,
убей луну-завистницу, —
произнес я в это увеличительное стекло, прижимая кончики пальцев правой руки к груди, чтобы показать, как серьезен и театрален может быть настоящий вервольф.
Она снова шлепнула меня журналом, затем остановилась, озорно улыбнулась.
– О, горе мне! – сказала она. Ей приходилось рыться в памяти, выискивая слова Джульетты. —
Ведь это не рука, и не нога,
И не лицо твое, и не любая
Часть тела, что человеку
Принадлежит.
– Волку, – сказал я. Именно к этому она клонила.
– Ловлю тебя на слове, – сказала она, запуская пальцы в мои волосы.
– Это мои слова, – сказал я ей.
Дальше я не знал, как сказать ей, кто я.
Вместо этого я положил голову ей на колени и позволил ей черной ручкой соединить мои брови.
– Кончай потеть, – сказала она так близко к моим губам. Кончики ее челки щекотали мое лицо с обеих сторон.
Я пытался.
После школы – нет, после того времени, которое мы провели бы в школе, если бы не просидели на крыше все время, ее кожа была красной от солнца, когда мы пошли на автозаправку, как все ребята. Просто толпа подростков-старшеклассников. Стеклянная дверь не успевала закрываться.
Поскольку мы пропустили ланч, у Бриттани осталось семьдесят девять центов на газировку.
Мы сунули две карамельные палочки в стакан, прежде чем спрятать их во льду и утопить в сиропе. Если чутка капнуть газировки из автомата, то можно залить весь стаканчик сиропом.
Она вела меня на встречу со своим дедом.
Внезапно в очереди перед нами возник Даррен.
– Детишки, – сказал он нам, словно взрослый.
– Это мой дядя, – сказал я Бриттани. – Он… механик.
– Механик, – сказал Даррен, как будто если сказать вслух, то точно запомнишь. – Просто механик.
– Как и ваш племянник, – сказала Бриттани, поджав губы, иначе она расплылась бы в улыбке и выдала нас.
– Да, у нас большая семья механиков, – сказал Даррен.
– Красивая пряжка, – сказала Бриттани многозначительно, как обычно говорила со мной, и Даррен посмотрел на свою пряжку, улыбнулся краем рта, показывая, сколько у него зубов.
Пряжка была
