выглядела моя комната. Ну в общих чертах. Многие ведь видят во сне то, о чем мечтают.
«Или начинают мечтать о том, что видят во сне», — добавила она мысленно.
Алекс кивнул и пожал плечами. Чудачества клиентов не являлись для него новостью. Но обычно они черпали свои идеи из журналов, пытаясь совместить несовместимое только потому, что «на фотографии в последнем номере «Интерьера» камин выглядел просто шикарно», или потому, что «у мадам Н. в спальне стоит точно такая же колонна». «Оживлять» идеи из сна ему еще не приходилось. Киру не смутило выражение его лица.
— Попытаюсь тебе объяснить, что к чему. Сразу все не охватишь, будем продвигаться маленькими шажочками. Пройдем внутрь.
Калитка со скрипом открылась и сошла с одной из петель.
— Ну вот — начинать будем с забора и калитки, — засмеялся Алекс. — Они уже оставили заявку на первоочередное обслуживание.
— Точно! Только вход мы перенесем — он должен быть прямо у сосны.
— Почему должен быть? Это же будет немного несимметрично? Или я ошибаюсь?
— Давай договоримся, — вспылила Кира, — если я говорю, что должно быть так-то и так-то, ты не спрашиваешь «почему?», а просто говоришь — выполнимо или нет. Перенести калитку — вполне выполнимо, насколько я понимаю.
«Стоп! — одернула она себя. — По какому праву я на него ору? Он имеет право и на вопросы, и на свое мнение. А если я буду так орать, то он сбежит в следующую же секунду, и я останусь без дизайнера».
— Извини, — пробормотала Кира и направилась к дому. Придется привыкать к подобным вопросам. Ведь все ее идеи взяты из сна, из иллюзии, из плодов галлюциногена червяка-паразита, и объяснять, почему калитка должна быть именно под сосной, а стены в доме непременно разноцветные, придется. И не раз. Надо придумать что-то внятное и вызывающее доверие. Этот мальчик, похоже, дотошный, и просто так не отстанет со своими вопросами.
Алекс, как ни странно, не обиделся на ее выпады. Он спокойно посмотрел на нее, пожал плечами и сказал: «Хорошо». Капризные барышни встречались при его работе не так уж редко. Особенно доставали богатые дамочки из тех, что выбились из грязи в князи, имели минусовое понятие о вкусе и гармонии, но претендовали на истину в последней инстанции. Они так и норовили унизить, показать, кто есть заказчик с деньгами, а кто нанятый исполнитель. Алекс терпел подобное отношение ровно до первого конфликта, а потом просто разворачивался и уходил. Говорил, что не справится с этим заказом, передавал свою часть работы другим. Ковальчук первое время ругал его на чем свет стоит за подобное мальчишество, но потом поутих. Он и сам был таким же — не терпел необоснованных претензий и уж тем более не мог угождать тем, кто пытался его унизить. Со временем Ковальчук стал делать вид, что верит в сказки Гурова о невозможности выполнить заказ, и перебрасывал его на другой проект.
Когда Алекс появился на горизонте вновь после их встречи в больнице, Ковальчук, как и обещал, взял его на работу. Алекс приятно удивлял его своими находками и идеями. С ним было приятно работать, хотя в душу к себе он никого не впускал. Ковальчук смог узнать о нем кое-что, но информация была обрывочная, он никак не мог сложить воедино кусочки гуровской жизни, похожей больше на американские горки, чем на жизнь мальчика из благополучной семьи, в которой он родился.
Казалось бы, жизненные перипетии должны были обозлить, ожесточить Гурова, но он обладал способностью впитывать в себя то, что нравится, и отстраняться от нежелаемого. Он сбежал из дому, чтобы посмотреть другую жизнь и вырваться из золотой клетки, сооруженной матерью, но всегда четко представлял себе, почему он на улице, зачем он живет такой жизнью и что хочет от этого получить. Романтика большой дороги привлекала его только как источник дополнительных знаний и способ, пусть и грубый, освобождения от комплексов детства. Гуров никогда не мечтал бродяжничать всю свою жизнь. Закончив «уличную» школу, он с легкостью переселил себя в новую среду и так же легко пошел по новому пути. Глядя на воспитанного, интеллигентного юношу, никто никогда не догадывался о его бурной юности. А сам он вспоминал об этом, как о совершенно естественном этапе своей жизни, как если бы он когда-то ходил в спортивную секцию, научился кое-чему, но только лишь как любитель. Профессионалом он хотел стать в совершенно другой области.
Когда Алекс немного пообжился на фирме и присмотрелся к работе, Ковальчук настоял на его поступлении в институт. Уговаривать, впрочем, не пришлось. Гуров и сам созрел до мысли, что для работы ему нужны дополнительные знания. Он поступил с легкостью, с первого захода, стал учиться на заочном и продолжал работать у Антона Петровича. В основном ему поручали часть работы в чьем-нибудь проекте, пока не пришла к ним Кира Доронина с мечтательной улыбкой, роскошными карими глазами и сказкой о красивом сне.
На ее вспышку раздражения Алекс только улыбнулся про себя. Она была не из тех мусипуськиных карамелек, которые его выводили из себя. Ее раздражение было вызвано не простым капризом, а чем-то другим. Он подумал, что она либо чего-то стесняется, либо просто не уверена в том, чего хочет. Умная женщина, красивая не конфетно-розовой красотой, а именно тот тип, который привлекал Гурова, — спокойная, неяркая красота, «теплый» тип, как он по инерции определил взглядом художника, женщина-осень, проницательный, пытливый взгляд, намек на тайну, нерешенный вопрос в глазах. Интересно, сколько ей лет? Конечно, она старше его, и не на один год. Ковальчук сказал, она работает в МИДе. Не бизнес-леди и не содержанка у богатого мужика. Интересно все-таки, что ее так разозлило в его вопросе о калитке? Неужели эта сосна имеет для нее какое-то особое значение? Выясним по ходу дела, заключил Гуров и принялся осматривать дом.
— Нам надо будет сесть где-нибудь и нарисовать сначала план дома, как он есть, надеюсь, у вас есть план дома? Он обычно прилагается к ордеру на дом. Есть? Отлично. А потом мы набросаем то, что вы хотите из него сделать, и посмотрим, насколько это совместимо. Желаемое с реальностью, я имею в виду.
— Да вот здесь и садитесь, — Кира указала на старый табурет у окна. — План нарисуем сейчас, а остальное — потом.
Алекс остановился в нерешительности у пыльного стола, потом вынул из кармана салфетку, протер стол и стул и только потом сел и разложил бумаги. Кира быстро отвернулась к окну, чтобы скрыть невольную улыбку. Как это
