Надо отдать должное Григорию Орлову. Он ни минуты не усомнился в том, что должен ехать в Москву, более того, он принял назначение с энтузиазмом. Ему давно наскучило быть не у дел при дворе. Он был солдат и отчаянной смелости человек. Шла война, и уж он сумел бы показать себя на поле брани, но императрица не отпускала его от себя. А тут вот выпал случай развернуться в полную силу. В Петербурге всё ещё остерегались произносить слова «чума», хоть и гибло в Москве великое множество народа и пока конца этому не было. Перед отъездом Орлов сказал лорду Каткарту, английскому посланнику: «Всё равно, чума или не чума, во всяком случае завтра я выезжаю; я давно с нетерпением ждал случая оказать значительную услугу императрице и отечеству; эти случаи редко выпадают на долю частных лиц и никогда не обходятся без риска; надеюсь, что в настоящую минуту я нашёл такой случай, и никакая опасность не заставит меня от него отказаться».
28 сентября Орлов был уже в Москве, его сопровождала свита и воинские части. Сразу по приезде было дано много разумных распоряжений, но главным в деятельности Орлова было, как сейчас говорят, «волевое решение». Необходимо было навести в городе порядок и дисциплину, а для этого следовало найти и примерно наказать зачинщиков бунта. Для разбора дела бунтовщиков была создана следственная комиссия из духовных и светских лиц.
Еропкин до приезда Орлова много успел сделать, он тоже приказывал не промышлять воровством в чумных домах и сжигать их немедленно, но это не всегда исполнялось. А ведь было около трёх тысяч таких домов, где вся семья вымерла и дверь нараспашку, заходи, кто хочет. Теперь по всей Москве пылали очистительные пожары.
Ещё в Петербурге Орлов говорил, что главная беда чумного города — это панический страх перед болезнью. В Москве он вёл себя совершенно бесстрашно: вовсе не прятался от чумы, по городу, храмам и лазаретам ходил открыто, с людьми разговаривал без надрыва, спокойно и вежливо, но в распоряжениях его чувствовалась твёрдость. Измученные люди поняли, что приказы его надо исполнять неукоснительно, что наконец-то будет наведён порядок.
Свой дворец на Вознесенской улице Орлов отдал под лазарет. Всем, кто работал по борьбе с чумой, он увеличил жалованье, лекарям — втрое. Для детей-сирот, потерявших в чуму родителей, был учреждён приют под ведомством вице-президента Мануфактур-коллегии Сукина. Орлов приказал покупать у ремесленников их изделия, чтобы у тех были деньги на пропитание, а безработным также придумал работу — исправлять Тульскую, Коломенскую, и Калужскую дороги, рыть канал для подпитки реки Неглинки, — главное, чтоб люди ещё и от голода не помирали.
Москва сильно опустела, некому было наводить порядок и убирать трупы. Орлов предложил набирать в мортусы из всех каторжан, брать и убийц, и уголовников, этим людям за их страшный труд была обещана свобода. Он также объявил, что если люди крепостного состояния пойдут работать в лазареты, карантины и прочие «заразительные работы», то они получат вольную. И что ж, нашлись такие люди.
Следственная комиссия предоставила Сенату свои материалы. Народу было арестовано много, были найдены и убийцы митрополита Амвросия, но зачинщики смуты, те, с которых всё началось, обнаружены не были. А ведь перед бунтом по Москве был пущен слух: мол, как ударят в набатный колокол, бросай всё и беги к Кремлю. Народ и побежал. На следствии арестованные как один говорили, что уж и не упомнят, кто ему про этот набат говорил.
На заседании Сената 4 ноября сенаторы требовали продолжать следствие, но Орлов их не поддержал. «Хотя по справедливости должно стараться в отыскании истины и доходить до самого источника» — так начал он свою речь, — но поскольку в Москве приключилась беда, «от коей род человеческий подвергается гибели, нет ни времени, ни способов достигнуть сего». А окончил он увещеванием: «…но как всегда лучше виновного облегчить от наказания, нежели наказать невинного, то не соблаговолит ли собрание сей суд производить и виновных осуждать единственно уже по имеющимся в деле окрестностям (обстоятельствам) и доказательствам». Сенат согласился с Орловым, а куда ему было деваться?
В результате убийцы митрополита Амвросия были повешены на месте преступления, то есть у ворот Донского монастыря. На Красной площади были повешены ещё двое бунтовщиков — по жребию, то есть выбор шёл из группы осуждённых. Шестьдесят человек были биты кнутом и с вырванными ноздрями отправлены на каторгу.
Чума шла на убыль. Тут и холода подоспели. Сохранилось донесение Орлова в Петербург, сделанное в разгар чумы, в котором он очень точно определяет пороки старой столицы и даёт совет, как их исправить. «Весьма полезно, — пишет он, — если б большие фабриканты добровольно согласились перенести фабрики в уездные города, ибо Москва отнюдь не способна для фабрик». Очень дельное замечание, этот вопрос не решён до сих пор. «Попов надо стараться завести в Москве получше, а чтоб иметь получше, надо содержание им дать побольше». Об этом и покойный митрополит старался. Многодетные, неграмотные нищие священники и способствовали возникновению в Москве страшного бунта. «Также московские военные гвардейские команды, отставные гарнизоны до того развратны, что способу поправить их не будет, разве перевести их совсем» — в смысле разогнать и взять новых, потому что за порядком не смотрят, все торгуют, дисциплины никакой. Как-то удивительно современно звучит это письмо императрице, написанное 250 лет назад.
25 ноября Григорий Орлов вернулся в Петербург и был встречен как герой. По нормам инфекционного времени перед въездом в столицу он должен был задержаться в Торжке в карантине, но Екатерина отменила это правило. Она даже выслала за Орловым экипаж, чтобы не было лишней задержки в пути, ей хотелось поскорее обнять своего милого. На этот раз она им искренне гордилась.
В честь освобождения Орловым Москвы от чумы на Монетном дворе была отлита памятная медаль, на которой Орлов был изображён рядом с Курцием. Напомню читателю старую легенду, я сама её обновила для себя, заглянув в энциклопедию. Римский юноша Курций в 326 году до н. э. совершил подвиг. В середине Форума вдруг появилась трещина неизмеримой глубины, которую невозможно было заполнить. Прорицатель сказал, что город в величайшей опасности, трещина должна быть заполнена лишь «лучшим благом Рима». Тогда Курций со словами: «Нет лучшего блага в Риме, как оружие и храбрость!» — в полном вооружении сел на коня и бросился в трещину, которая за ним сомкнулась. Медаль украшала надпись: «И таковых сынов Россия имеет». Первоначально слово «сынов» было отлито в единственном числе — «такового сына», но Орлов по скромности попросил императрицу перечеканить медаль. Мол, «таковых сынов» у России много. На радостях Екатерина заложила на берегу Невы Мраморный дворец, он был объявлен «Зданием благодарности» и предназначался в дар Григорию Орлову, но он там никогда не жил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
