«Ты определённо вчера познакомился на празднике с симпатичной девчонкой. Это видно по кончику твоего носа».
Это звучит как обвинение. Я играю негодование: я и любовь?
«Не отрицай этого, тут нет ничего постыдного».
Она обвивает руки вокруг меня и повернув голову в сторону двери, кричит, смеясь:
«У Йеруна появилась подружка, парни, у него дама из Фризии».
Я нахожу в траве камешек и возвращаюсь в гавань. Солнце заходит и проглядывает сквозь гряду облаков. На серые стены сарая падают красноватые блики, словно его окрашивает огонь. Я присаживаюсь рядом со своим тайником и зарываю камешек в песок. Он красивый, с зелёными и оранжевыми прожилками. Горизонт — яркая линия, за которой скрывается Амстердам.
Придёт ли письмо? Дойдет ли оно до меня?
7
Тот самый дом. Скрывающийся среди деревьев в конце заросшей дороги. Я сразу узнаю его, мы здесь однажды были.
Двигатель глохнет. Солдат осторожно выходит и идет через сад к маленькому зданию, за углом которого исчезает. Вскоре он спешно возвращается, хрустя ногами на гравийной дорожке.
«Quick».
Он хватает меня за руку и нетерпеливо тянет к двери. В тени у дома прохладно, в отличии от жары в автомобиле.
Я делаю глубокий вдох, громко звучит крик птицы, эхом повторяясь среди деревьев.
Прежде, чем сунуть ключ в замочную скважину, солдат вслушивается и оглядывается пару раз в направлении дороги. Мы словно воры у покинутого дома. Поворот ключа в замке, в самый напряжённый момент, раздаётся необычайно громко в тишине.
«Нас услышат, — думаю я, — и кто-то придёт».
Он вталкивает меня в дом и сразу же закрывает за нами дверь. Внутри запах сырой древесины, приглушённый свет льётся из окон.
Мы неподвижно стоим и вслушиваемся, я ощущаю его руку, касающуюся моей щеки. Когда я на него смотрю, то он ободряюще кивает, но я вижу, как он насторожён.
Мейнт во второй половине дня не идёт в школу, так как должен помочь Хёйту с лодкой, и Мем удивляется, когда узнаёт, что я тоже хочу помогать.
«Хейт сможет тебя многому научить, — говорит она тогда, — многим вещам вне школы, которые в дальнейшем будут тебе очень полезны».
По дороге в Вамс я сознательно даю Янси обогнать себя и притаскиваюсь в деревню последним, вероятно слишком запоздав, занятия в школе уже должны были начаться. Я бросаю быстрый взгляд вдоль деревенской улицы: есть там кто-нибудь или все уже в школе?
Убедившись, что никого нет, я спокойно могу продумать свой план. Я надеюсь, что найду следы солдата, его автомобиль, хоть что-нибудь.
Замечаю, что веду себя странно — останавливаюсь, оглядываюсь по сторонам: почему я веду себя так глупо, нужно просто делать вид, что совершенно спокойно иду в школу. Неожиданно я слышу голос, грубо выкрикивающий моё имя, а следом короткий свист. Внезапно, я начинаю сомневаться, нужно ли мне спешить или же остановиться и осмотреться, и пока я раздумываю, задаюсь вопросом: этот голос, который я так надеялся, так хотел услышать, а теперь я втягиваю голову в плечи и готов сбежать от него.
«Jerome, — это Волт и он машет мне, — come on»[40].
Он стоит у воскресной школы и собирается подойти ко мне. Мы идём по улице за деревню. Но мне же нужно в школу…
«Sit down».
Поспешно он толкает меня в траву у обочины.
«Wait»[41].
Я, пригибаясь, скатываюсь ближе к канаве, где трава повыше, и наблюдаю, как он идёт по дороге назад, в деревню, и за поворотом скрывается из вида. Я бы мог сейчас вернуться в школу, сказать там, что я опоздал из-за больной ноги, но я не двигаюсь.
Волнение шумом отдаётся в моих ушах. Если я вернусь и попадусь в его руки, то он увидит, что я не повинуюсь ему — вероятно, что он прикажет мне бросить школу или же приведет в класс и покажет пальцем на меня, чтобы все всё узнали.
Застывшее время кажется вечностью, я уже раз пять смог бы сбегать к школе. Моё волнение возрастает: может он вообще не вернётся.
Но вот в деревне слышен звук автомобиля, его успокоительный гул приближается ко мне. Вскоре он показывается и подъезжает прямо ко мне. Распахивается дверь, но Волт не выходит, а слышится только его окрик, резкий и нетерпеливый. Как только я оказываюсь внутри, он жмёт на газ и мы с рёвом несёмся по дороге. За рулём он хватает мою руку; в тепле его кармана я нащупываю коробочку, ключи, несколько монет.
Я не различаю ничего снаружи, мы едем быстро и это пугает меня. Я держу свою руку на твёрдом предмете, который иногда мятежно шевелится.
Я пять раз мог бы вернуться в школу…
Волт ходит и распахивает двери. Я слышу, как он раздвигает шторы. В одном углу комнаты стоит стол с ящиками на одну сторону, под окном — потёртый коричневый диван, ещё есть круглый столик и два деревянных стула с причудливо изогнутыми спинками. Вот и вся обстановка, находящаяся перед моим лицом. Я чувствую как он нежно сзади прижимается ко мне губами и отворачиваю голову. Когда я иду к двери, он хватает и возвращает меня.
«Is o’kay, Jerome. O’kay»[42].
Мы падаем на матрас, его тело враждебно и причинят мне боль, продолжая давление; я вырываюсь, толкаясь взад-вперед и отбиваясь — неравная борьба, болезненные ощущения под толчками, дерганьем, и шёпот среди тяжёлого дыхания.
Он, стоя на коленях, перекатывает меня к себе, переворачивая на живот и облизывает моё тело, как животное. Затем, неожиданно, он прекращает борьбу, поднимает угол матрас вверх и шарит там рукой. Металлическая крышка падает на пол, я приподнимаюсь и оглядываюсь. Пока он пальцами втирает что-то прохладное и скользкое между моих ягодиц, он говорит непонятные слова мягким, умоляющим голосом, ласкает и обнимает меня, гладя меня нежно, но его руки по-прежнему цепко держат меня. Упёршись лбом в матрас, я отдаюсь ему, толчок и его штука входит в меня.
«Baby».
Это звучит словно смех, отдаваясь теплом и хрипом в моём ухе: «Give me a kiss».
Он склоняет мою голову набок и его зубы нетерпеливо клацают об мои. Я вскрикиваю от боли.
«Is o’kay, is good. No problem»[43].
Его язык ненасытно движется между моих губ, его размер медленно перекрывает моё дыхание. Я пробую глотать слюну, но его втиснутый язык оставляет эти попытки безуспешными. Я впиваюсь в матрас ногтями.
В соседней комнате шумит подтекающий кран, периодически неуклонно падают капли, не обращая внимание на то, что происходит рядом.
Я выгибаю спину и напрягаю ноги; нетерпеливо напирающая вещь в моём теле не унимается; невообразимо грубый, тупой инструмент пытается проложить путь в моё тело.
…Мы сидим в кружком на углу улицы, вечер и уже стемнело.
«Если мы завтра поедем на природу, — таинственно говорит один мальчик, — то я наловлю лягушек. Если им в задницу засунуть соломинку, то можно их надувать». Я никогда не видел подобного, это оставалось отвратительной, нерешённой загадкой, но я вижу лягушку, с соломинкой, раздутую, словно шар, этот жестокий, ужасный образ…
Когда давление его тела немного ослабевает, я вырываюсь и отползаю от него в самый дальний угол.
«Sorry, baby», — говорит он, глядя на меня с кривой ухмылкой. Пылающая боль вызывает дрожь и совершенно парализует меня. Волт придвигается ближе и потирает пальцем ушибленное место. Он склонил голову набок и осторожно дотрагивается другой рукой к углу рта. Почему его улыбка полна сочувствия, он считает меня глупым ребёнком? Я утыкаюсь в свои руки, мне стыдно, но боль, как нож, рвёт меня на части.
«Easy, — я слышу его слова, — easy, baby»[44].
Когда он оттягивает руки от моего лица, его лицо серьёзно. Он подмигивает и откашливается.
«Come, — говорит он и вытягивает свои губы навстречу, — over».
Я медлю. Он вытирает мне глаза, глядя на меня в упор. Его глаза светло-серые. Неожиданно я начинаю плакать.
«Come».
Я прикладываю свои губы к его рту.
«Sooo, — он продолжительно хрипит, — good boy».
Он кладёт голову между моих ног, словно собирается спать, его мягкие волосы словно кроличий мех на моей коже. Он касается моих стоп, моих ног, затем медленно переходит выше и заставляет подняться мой прячущийся пенис. Я не шевелюсь: пока всё спокойно, приятно и не опасно.
Это происходит без моего желания, он поднимается вверх в медленной, постыдной эрекции; я не могу сдерживать это, я не смотрю туда, но ощущаю, как моё парализованное тело судорожно сжимается и вздрагивает под его рукой.
Я двигаю бёдрами, чтобы скрыть судороги и ощущаю его любопытствующий взгляд на это абсурдное явление. Он смыкает губы вокруг торчащего маленького хвостика, втягивая и засасывая его.
Он же откусит его начисто, если сожмёт зубы — приходит мысль.
«Not good, — смеётся он, — Jerome, baby»[45].
Он задумчиво закуривает и выпускает дым мне в лицо. Затем он, спокойный и уверенный, бросает окурок на пол.
