Итак, в нашей литературе исторические и религиозные реалии эпохи либо просто отсутствуют, либо искажены.
Вся русская литература находится под знаком этого неопределённого гуманизма, под знаком романтизма. Несмотря на точность психологических переживаний героев, бытовые подробности, реализм её чисто декоративный, внешний. У читателей Толстого, Пушкина и любого другого классике неизбежно складывается впечатление, что неденежные расчёты, повседневные материальные нужды не были знакомы русским людям того времени. И хотя упоминаний об этих нуждах немало, общее впечатление именно такое — возвышенное и прекрасное, как о некоем сплошном балу. И просвещение, и романтизм живут верой в скорое прекращение всякой истории; как блуждания духа в потёмках материи у каббалистов-гностиков, в наступление золотого века — царства девы Астреи. Это царство святого царя и священнического сословия жрецов, призванных к осуществлению великих предначертаний Великого Мастера и Демиурга, Иеговы. В эти темы самым тесным образом вплетаются требование мистического благочестия — пиетизма — и признание всей предшествующей культуры как чего-то призрачного, тяжёлого и мешающего осуществить светлые идеалы человечества. Весь этот комплекс идей получил развитие и в художественной литературе. Ожиданием светлого царства справедливости живут едва ли не все герои нашей литературы. Дыхание его сказывается на всем мироощущении их. Назывались и сроки — несколько десятилетий. Культура как ложь и обман также проходит красной нитью через наши романы. Отрицание её объясняется социальными мотивами: она создана богачами для своих нужд.
В этих трёх явлениях общественной жизни и литературы — Просвещение, Романтизм и Теократические утопии социальной справедливости — сошлись все основные проблемы человеческого бытия. Все они были ориентированы на христианство и имели Б виду его отрицание. Известно, что центральным пунктом всех человеческих проблем является проблема добра и зла. 8 церковном учении эта проблема формулируется в точных понятиях и предлагает конкретные меры к победе над злом. Зло есть преслушание воли Божией. Эта Воля выражена в священном Писании и прежде всего в Евангелии. Испорченная природа человека, повреждённая грехопадением наших первых прародителей, не даёт человеку никаких оснований на победу над злом своими собственными силами. Церковь для того и существует, чтобы своими врачующими благодатными силами помогать человеку бороться со злом. Она предлагает человеку свои лечебные средства, иногда горькие, но всегда полезные, и имеет в виду последнюю судьбу человека, смерть и жизнь вечную его души. Где окажется она — одесную или ошую Христа, в вечном мраке или на райских пажитях — вот центральный вопрос всей человеческой жизни. Эту проблему полностью снял гуманизм, трактующий добро и зло как понятия относительные. Во всей системе гностико-каббалистического учения, лежащего в основе Масонской Науки, зло представляется просто как то, что доставляет человеку неудовольствие, а добро — наслаждение и радость. В конце концов в мире физическом, объективном ничто не соответствует этим понятиям. Мир создан совершенным. Масонство, представления которого так сильно повлияли на формирование мировоззрения русских образованных кругов, как, впрочем, и западных, грех, зло трактует как беспорядок, хаос, непорядок. Преодоление зла сводится поэтому к организации мира по «новому штату». Весь мир представляется в масонстве, как и у гностиков-манихеев, как один организм. В нем могут быть какие-то неполадки, но в мире все так создано Умом безличного Бога, что эти неполадки легко устраняемы. В этих представлениях много литературного и художественно пластичного. Зло отличается от добра только расположением элементов. Никогда не было исторического момента воплощения Бога в человеческую плоть, и все написанное в Евангелии есть просто аллегория. Буквальный смысл только для тупых невежд. И было бы ошибкой думать, что таково отношение только к Святому Писанию. Вся жизнь есть аллегория, вся она есть просто спектакль по заранее написанному сценарию. Все, что происходит в мире, происходит по причине и не произойти не могло. Отсюда такой фатализм, отсюда такая телеологичность, какая присутствует и в историческом материализме с его пресловутой «закономерностью» исторического процесса.
Идеология приводит человека к той точке, из которой видишь только то, что хочешь увидеть и что целиком содержится в догматах самой идеологии. Сам русский язык, его несравненное богатство говорит против всякого деспотизма, ибо деспотизм уплощает, обедняет культуру, и в ней ни «Слово о полку Игореве» не родится, ни «Слово о благодати», ни сам преподобный Сергий; в ней не будет ни битвы Куликовой, никакой культуры, а тем более духовной, христианской, требующей свободы личности. Наши храмы, иконы, вся литургика, все жития святых — это победная песнь свободного человеческого духа. Напрасно ломают голову идеологизированные наши публицисты и гуманитарии: как это так, — Гоголь, Пушкин, Лермонтов, Крылов, Достоевский, Белинский, Баратынский, Веневитинов, и… вот, поди ж ты, Николай I, деспотия жуткая. Как известно, ложь это раздробленная истина. Две России, два Некрасова, десяток Пушкиных — один либерал, другой монархист, третий поэт и т. д. И все — недоумение. Но это во многом результат и воспитания догматического, вложенного в наше сознание школами и университетами «идейного» невежества, результат заинтересованных в нашем невежестве идеологов: оправдать наличную грязь, нищету, всеобщее рабство, страшный антинародный деспотизм государственной власти, перенеся все эти свойства из нашего настоящего в прошлое — их цель. Одна Россия, один Некрасов, один Пушкин, один Николай I, один русский народ.
Идеи утопизма в русском обществе формировались под влиянием гностико-каббалистических доктрин, исповедуемых в «первых объединениях» русской интеллигенции — московских ложах, развернувших в полную меру свою деятельность в конце XVIII в. и сделавших своей главной операционной базой Москву, по преимуществу — её университет.
Эзотерические идеи оказали все большее и большее влияние на формирование наиболее представительной части общества, определяющей фон городской культуры, её общие понятия, принципы и представления, всей той системы мышления, в которой осмысливался мир и его ценности. Масонские ложи вовлекали в русло своей деятельности тысячи людей-чиновников, помещиков, аристократические фамилии, мещан, и офицеров, литераторов, художников, философов и учёных.
Московские «братья» Розового посвящения, в степени теоретического градуса Соломоновых наук приступили к деятельности литературной и просветительской в 1780-х годах, имея задачу: довести до внутреннего сознания слушателей (и читателей) ту мистическую литературу, которая изготовлялась в Москве руководящими братьями, а им, конечно, присылалась из Берлина (Вернадский Г.В. «Русское масонство в царствовании Екатерины II». Пг. 1917 г., с. 133). Эти братья упивались мистикой власти, которую они, «священники внутренней церкви», должны были взять в свои руки в ближайшем будущем, как им казалось, то есть с приходом к власти «святого» царя Павла I; они, как и все масоны мира, были приверженцами «высокого государства», мыслили себя как самую первую эманацию талмудического безликого Бога деистов и пантеистов, Эн-Софа, как посредников между небом и землёй, считали себя «высокой церковью», «долженствующей направлять из малого кружка всю духовную и материальную жизнь страны» (Вернадский, ук. соч., с. 221).
Но они, по существу, не обладали, как и любая недобрая сила, никакой творческой мощью, и могли лишь приноравливаться, маскироваться под творческое, сильное, самобытное начало.
За время существования нынешнего государства нашего, как кажется, ни разу не было нам сообщено историками, что есть идеал русской души в её историческом и государственном выражении, что есть формула русской жизни, с чем, собственно, вели борьбу наши интеллигенты-либералы. Против чего боролись силой, ложью, обманом «братья» розового креста в Москве.
Христианские представления, ценности вторгались в жизнь и мещан, и верхних слоёв образованного общества. Большинство дворянских родов, щедро отдавая дань масонским ложам, имели, как правило, среди своих членов и монахов, церковных подвижников. Нередко, под влиянием тех или иных потрясений, в вольнодуме совершался резкий перелом, и он либо уходил в монастырь, либо отдавал все деньги на строительство храма, или монастыря, или богадельни. Великосветская Анна Орлова, как и княгиня С. С. Мещёрская, не была исключением, а скорее правилом, Александра Сергеевна Шулепникова родилась в 1787 г., в 1809 г. она вышла замуж за генерала Готовцева. Вскоре после свадьбы генерал отправился на войну и в том же 1809 г., он был смертельно ранен. После смерти своего ребёнка в том же году Александра Сергеевна, лично известная Государю и Императрице, оставила навсегда свою усадьбу и ушла в Горицкий монастырь. Её одеянием стало платье из грубого холста, новины, выростковые башмаки, так что когда горничная её увидела в этой одежде, то заплакала. Александра Сергеевна Готовцева стала матерью Феофанией 1 6 сентября 1818 г., примерно тогда, когда Татьяна Ларина писала письмо Онегину. Для матери Феофании начался путь прискорбный, тяжёлый — путь смирения, отречения от воли, понуждения, путь монашеского воспитания. Этот путь мать Феофания «прошла вполне и без всяких колебаний». Вскоре к ней присоединилась другая превосходительная дама — её родная сестра Анна Сергеевна, ставшая матерью Маврикией. Вскоре к ним в монастырь пришла и приняла постриг воспитанница графини Анны Орловой-Чесменской Мария Крымова. Пришло время, и им было указано явиться в Петербург и здесь своими руками восстановить женский монастырь. Доходов не было, на каждую сестру казна отпускала 20 рублей ассигнациями в год, то есть примерно по 1 рублю серебром в месяц. Это были голод и нищета. Сестры просили милостыню, учились ремёслам, сами замешивали раствор, учились иконописи, копали землю под фундамент.
