Мы не понимали тогда, что именно симметричная претензия на "реформацию" родителей составляет суть подростковых отклонений, в том числе психотических. Более того, не существует такого подростка с нарушениями, который не был бы убежден: его дела идут плохо главным образом из-за неправоты его родителей. Родители убеждены в том же самом, и каждый не сомневается, что истинная вина лежит на другом.
Важно заметить, что в ригидно дисфункциональных системах, к которым относятся системы с психотическим взаимодействием, дети (и не только идентифицированные пациенты) с готовностью принимают на себя роль "реформаторов", обозначая угнетенного родителя, привязывая родителя, склонного к бегству, или, наконец, пытаясь занять место неудовлетворительного родителя. Предельный вариант последнего случая мы наблюдали на примере одной девушки-подростка, которая зашла так далеко, что взяла на себя роль "предка по мужской линии", став вульгарной, грубой и вспыльчивой, и все для тоге, чтобы занять место отца, который проявлял себя как слабый и неэффективный.
Добровольность принятой роли не мешает тому, чтобы она была также назначена системой, хотя это назначение всегда осуществляется скрыто, через тайные коалиции и фракции, которые затем тотчас же отрицаются или распадаются, в соответствии с правилами игры.
Терапевты в этой ситуации стремятся разрушить ошибочное убеждение, что родители должны измениться, обеспечив тем самым условия для роста ребенка, чтобы перевернуть ошибочную семейную структуру посредством инвертированного сообщения. Это сообщение должно донести тот смысл, что улучшение отношений между родителями или замена их в их функциях – вовсе не дело детей, что подросток может благополучно вырасти и стать взрослым независимо от типа отношений между родителями.
Важно, чтобы подросток убедился в том, что отношения родителей его не касаются. Однако это здоровое убеждение едва ли у него появится, пока он будет видеть, что на сеансах семейной терапии терапевты оказывают на родителей давление, побуждая их изменить свое поведение. Он и сам занимался этим многие годы. Неудивительно, что некоторые идентифицированные пациенты отказываются от участия в такой терапии после нескольких сеансов. Почему бы им не отдохнуть немного, пока кто-то делает их работу за них! Прежде наша наивность позволяла нам верить: мы не только освобождаем подростка от его неприятной роли, но также показываем всей семье пример того, какими должны быть хорошие родители. На самом же деле мы просто вели себя как подростки с отклонениями, изо всех сил стремящиеся поставить своим родителям плохие оценки[28].
Глава 12. Терапевты без возражений принимают кажущееся улучшение
Этот терапевтический прием, уже проиллюстрированный в главе 9-й ("Ритуал в борьбе с беспощадным мифом"), заключается в том, что мы без оговорок принимаем улучшение – например, исчезновение симптома, – даже несмотря на то, что оно не подкреплено соответствующим изменением паттернов взаимодействия в семейной системе. Имеется подозрение, что такое улучшение является маневром, в который включены все члены семьи, пусть даже он проявляется исключительно через идентифицированного пациента. Цель семьи-уйти от опасной темы и сохранить status quo. Для такого улучшения характерны внезапность и необъяснимость в соединении с беззаботным отношением и известным оптимизмом: "Все хорошо, прекрасная маркиза…" Таким образом семья косвенно сообщает терапевтам о единодушном стремлении своих членов вскочить на первый же уходящий поезд и умчаться на нем из терапевтического пространства как можно скорее.
В этом случае, когда ясно, что семья пытается взять под контроль терапевтическую ситуацию, терапевты не могут позволить себе упустить инициативу Казалось бы, это семейное поведение можно интерпретировать как "бегство в здоровье". Однако наш опыт говорит, что подобная интерпретация была бы ошибкой, поскольку она предполагает критическое отношение, совершенно несовместимое с принципом позитивной коннотации, и потому должна вызывать отрицания и дисквалификации или, хуже того, симметричную борьбу. Наконец, как мы видели в случае семьи Казанти, это устремление к бегству часто появляется после какой-либо терапевтической ошибки или терапевтического вмешательства, правильного само-то по себе, но преждевременного или невыносимого для семейной группы.
Мы отвечаем на угрозу выхода семьи из терапии тем, что, напротив, безоговорочно соглашаемся с улучшением и берем на себя инициативу завершения терапии, в то же время демонстрируя неопределенность и уклончивость своей позиции.
Поскольку в этот момент семья еще не дозрела до того, чтобы явным образом потребовать завершения терапии, и пока занята предваряющими это решение маневрами, получается, что мы сами, сообразуясь со своей авторитетной позицией, решаем прервать терапию. Первая цель такого шага – сохранение твердой инициативы и контроля за ситуацией, предотвращение и аннулирование маневра "противника". Наша вторая цель имеет непосредственное отношение к нашему контракту с семьей – соглашению о конкретном числе сеансов. В ситуации необъяснимого исчезновения симптома идентифицированного пациента на фоне вышеупомянутого коллективного сопротивления мы решаем немедленно прекратить терапию, желая проверить подлинность "выздоровления", пока у нас еще остаются сеансы в резерве на случай, если "выздоровление" не выдержит проверку временем.
Мы сказали, что наша позиция в этой ситуации неопределенна и уклончива. Это обусловлено тем, что мы не позволяем себе как-либо выразить свое критическое мнение о предполагаемом улучшении и в то же время не подтверждаем его. Мы ограничиваемся простым комментарием, в котором "фиксируем" удовлетворение семьи результатами терапии и сообщаем о своем решении завершить терапию текущим сеансом. Мы подчеркиваем, что готовы согласно контракту отработать с семьей неиспользованные сеансы, если у семьи возникнет такая потребность.
Эта терапевтическое вмешательство провоцирует семью на ответные реакции, которые могут варьировать по своей интенсивности, однако в любом случае они принимают форму открытого действия. Одна из типичных реакций – вопрос: "Но что вы сами думаете?", направленный на то, чтобы вовлечь нас в обсуждение наших сомнений и возражений, которые затем легко были бы дисквалифицированы. Не поддаваясь на это, терапевты продолжают утверждать, что их решение базируется на демонстрируемой семьей удовлетворенности. В результате оказывается, что семья объявлена ответственной за решение, исходящее на самом деле от терапевтов.
Еще одна характерная реакция – мрачное молчание, за которым следуют протесты, выражения сомнения, неуверенности и пессимизма и в конце концов – настойчивое требование назначить еще один сеанс либо, на худой конец, твердо пообещать, что при необходимости их просьба о назначении сеанса будет выполнена без проволочек.
Независимо от реакции семьи, терапевты остаются тверды в своем решении прервать терапию, предоставив семье возможность обратиться к нам с просьбой провести оставшиеся сеансы, но с условием, что это произойдет не ранее, чем по истечении определенного промежутка времени. Такая парадоксальная тактика позволяет на&1 предотвратить саботаж со стороны семьи, ставя ее в ситуацию, когда она должна будет рано или поздно сама попросить о продолжении терапии.
Подобного рода маневр может применяться и с другими типами
