"возвращая" отсутствующего члена.
Трудности написания комментария очевидны: каждое слово должно быть тщательно взвешено, прежде всего с точки зрения задачи: привлечь отсутствующего члена семьи в такой степени, чтобы вынудить его вернуться на терапию. Иногда бывает настолько трудно найти правильные слова, что мы, не желая заставлять семью ждать несколько часов, отправляем её лишь с инструкциями относительно процесса чтения (кем, когда и т. п.), а само письмо посылаем позже заказной почтой.
Если командное обсуждение изнурительно затягивается, не приводя к удовлетворительному результату, то это верный признак нашего замешательства (состояние, которое семья с шизофреническими трансакциями легко провоцирует). В таких случаях мы считаем целесообразным выждать несколько дней, позволив своим мыслям упорядочиться перед тем, как снова собраться для составления письменного послания.
Данная тактика несет мощный драматургический заряд. Когда терапевты выходят к семье для вручения письменного заключения вместо обычного устного комментария, они нередко бывают встречены напряженным молчанием – это явный признак не ожидавшейся неудачи семейного маневра. Эффект драматизации еще более усиливается периодом ожидания между окончанием сеанса и прочтением письма дома; если письмо хорошо написано, оно будет иметь максимальное воздействие.
Мы применили эту тактику в отношении отца, который не пришел на пятый сеанс из-за "усиливающегося и давящего чувства недоверия по отношению к семейной терапии". Так "совпало", что недоверие выявилось именно тогда, когда у идентифицированного пациента наступило заметное улучшение.
Это была семья, состоящая из четырех человек с двумя детьми: шестилетним Дуччо и тринадцатилетним Уго, который был идентифицированным пациентом. В четыре года Уго получил в университетской клинике диагноз психотической псевдоолигофрении[31]. Он проходил лечение в неврологической клинике, а также у индивидуального психотерапевта, однако без ощутимых результатов. Психотерапевт, раздраженный тем, что ему не удавалось установить контакт с пациентом, порекомендовал ему обратиться в наш центр для семейной терапии.
На первом сеансе мальчик производил впечатление слабоумного. Тучный, женоподобный, он сидел сгорбившись, с постоянно открытым ртом, с тупым видом. На задаваемые ему вопросы он отвечал бессмысленными, неуместными или туманными фразами, либо не отвечал вовсе. В школе его терпели, несмотря на плохую успеваемость и странное поведение, благодаря высокому социальному положению отца, а также влиянию семейного врача. Уго не имел друзей, не проявлял физической активности, зато был чемпионом по шахматам. Его времяпрепровождение вне школы состояло в том, что он всюду ходил за матерью. Он страдал частым и обильным энкопрезом, загрязняя свое постельное белье и одежду.
Для семьи болезнь Уго была постыдной тайной, которую пытались скрыть даже от служанки. Поэтому мать значительную часть времени занималась тем, что прятала и тайком стирала его белье и одежду.
На четвертом сеансе мы наблюдали у Уго явное улучшение. Он был оживлен и выказывал интерес к происходившему на сеансе, обнаруживая сообразительность и чувство юмора, и было видно, что все это немало изумляет отца. Как выяснилось позже, нас не информировали, что энкопрез Уго прекратился несколько недель назад.
Пятый сеанс был назначен через месяц, но семья на него не пришла. Один из терапевтов позвонил им и задал вопрос о том, как идут дела. Он говорил с матерью, крайне смущенной и изумленной тем, что, оказывается, муж не связался с нами из офиса и не сообщил об отмене встречи. Он отказался приходить на терапию, мотивировав это возрастающим глобальным недоверием, а также нежеланием проделывать столь длинный путь (они жили за четыреста километров, в юго-восточной Италии) и финансовыми потерями, к которым ведут его отвлечения от работы. Мать рассказала, что Уго в отчаянии от решения отца, он заперся в своей комнате и рыдает. Когда терапевт спросила ее, что она думает о терапии, та ответила, что растеряна и озабочена реакцией мужа, которому не хочет противоречить. Тем не менее она согласилась обдумать ситуацию и затем в подходящий момент обсудить с ним.
Она позвонила в Институт через две недели. Муж по-прежнему отказывался посещать терапию, но был не против, чтобы в ней участвовали остальные члены семьи. Лично она хотела бы прийти с Уго для обсуждения его школьных проблем. Директор сказал, что готов перевести Уго в следующий класс, несмотря на плохие оценки, если терапевты не будут возражать (!!!). Она добавила (к нашему полнейшему изумлению), что Уго, "который было стал совсем чистоплотным" (они не удосужились упомянуть об этом на последнем сеансе), вернулся к прежнему поведению, и его энкопрез даже усилился.
После обсуждения в команде терапевты сообщили матери о своем согласии принять ее с Уго. Мы не видели иного пути вернуть всю семью в терапию.
На пятом сеансе Уго был таким же, как на первом, – тупым, отчужденным, равнодушным. Мать начала беседу в индифферентном стиле светских "разговоров за чаем", принявшись рассказывать о подробностях их поездки к нам и о школьных проблемах Уго. Она заговорила о его энкопрезе только в ответ на прямой вопрос терапевтов (не упомянувших тот факт, что их не уведомили об исчезновении этого симптома, когда оно произошло) и в конце концов сказала, что сыта этим по горло, до такой степени, что заставила мужа, угрожая уйти от него навсегда, купить ей небольшую квартиру во Флоренции, ее родном городе, где у нее остались друзья и куда она могла бы уезжать время от времени. После обсуждения в команде терапевты завершили встречу назначением следующего сеанса и сообщением, что семье домой будет отправлено заказное письмо, адресованное отцу с тем, чтобы он вслух прочитал его в присутствии всех членов семьи.
Мы не особенно надеялись, что отец выполнит инструкции, но мы и не считали это важным. Было достаточно, чтобы он прочитал письмо, хотя бы в одиночестве, и вернулся к участию в семейных сеансах. Что касается матери и Уго, то мы рассчитывали на их любопытство к содержанию письма. Текст был следующий:
"Мы потрясены преданностью Уго, который посчитал своим долгом успокоить отца, хотя никто его об этом не просил. Уго полагает, что отец боится ухода жены. Поэтому он взял на себя обязанность "привязывать" маму к дому, изображая идиота и пачкая одежду. Он великодушно пожертвовал для этого детством и юностью, друзьями, спортом и школой. Мы полагаем, что, восприняв квартиру во Флоренции как угрозу, он еще старательнее будет вести себя как идиот и станет еще большим грязнулей, чтобы еще более связать этим свою мать".
На следующий сеанс явилась вся семья, причем отец уселся слегка в стороне и имел очень смущенный вид. Возможно, он опасался, что терапевты будут ругать его, выясняя причины его отсутствия или возвращения. Разумеется, мы ничего такого не делали.
Мы уже подготовили им новый сюрприз
