Я проснулся к середине дня, совершенно не чувствуя себя отдохнувшим. Словно я вообще не спал. Я же охотился, я должен чувствовать себя полным сил и энергии — на подъеме, бодрым, сытым, довольным жизнью, кипящим жаждой деятельности, а ощущалось оно с точностью до наоборот.
Взлетал я тяжело и медленно, словно перегруженный транспортник, с раздражением вспоминая вчерашний день, изматывающий бой с Нигейром, безумную ярость, терзавшую меня весь вечер и чуть не толкнувшую на безрассудные поступки. Как там Шандр, пришел в себя? Что происходит в Эксере? Что Кольер с Алексом, я ведь так и не повидал их?
Я четко осознал, что ничего этого я делать не хочу. Надоело. Сил нет, как надоело. Все бесполезно. Все зря. Ничего нельзя изменить. Допустим, найду я того, кто создал медальон и управлял Сашей. Разоблачу заговор, следом за которым тут же возникнет новый. Эта бесконечная борьба за место под солнцем, пустая и бессмысленная, из года в год, из века в век. Все мои попытки устраниться все равно идут прахом — я часть этого мира и не могу не играть по его правилам. А жить, как обычные люди, я не сумею, хотя бы потому, что мне нужно охотиться. Вот как эта самая тварь — пить кровь людей, питаться их эмоциями и длить, продлевать самое себя. Я такая же тварь, как и они, хотя и считаю себя лучше многих и горжусь этим. А Ворон меж тем радостно и бездумно жрет людей, вон вчера двоих сожрал, а я не препятствовал, я радовался, деля с ним экстаз и даже не пытаясь его остановить.
Какой смысл в моем существовании? Да никакого. Все то, что умею и могу я, люди могут и без меня. Сами справятся. Мир не умирает и грань не рушится, когда в нем нет Ворона.
Что меня ждет в будущем? То же самое. Все будут искать моего покровительства, льстить в глаза, лгать… ни одна женщина просто так не захочет связываться со мной, потому что я не человек, а существо, дикарь, стихия. Я не способен любить и привязываться, я перекати поле, я давно эгоист и люблю только свое одиночество. Меня можно соблазнять и использовать ради ряда выгод — престижа, обеспеченности, повышения самооценки. Я считаю себя хорошим любовником, ведь я так много видел и вообще прожил, но это не так — мне льстили, заигрывая, пытаясь привязать, очаровать, одурманить…
Я поднялся и отправился в полет вдоль побережья, чтобы как-то избавиться от идиотских и никчемных мыслишек, терзавших все мое существо, омерзительно мелких и больно жалящих. Вдоль самого живописного, самого теплого и оживленного побережья Элезии…
Но солнечные, красочные живописные бухты и полные жизни городки только усугубляли дело. Все это не для меня. Я давно чужд простым человеческим радостям. Летать и жрать — вот все что мне осталось, да еще иногда нападать на себе подобных, теша свое самолюбие и спуская ярость. Снижаясь и подымаясь над побережьем, я не замечал, как мое все ухудшающееся состояние души поднимает на море ветер, как завязываются далеко в океане крохотные узелки смерчей. Продолжая падать в мутный, вязкий и тошнотворный туман, я яростно хотел прекратить свое никчемное, пустое, бесполезное существование.
Уйдя далеко на восток, а потом еще дальше, на север, я достиг безжизненных, суровых и безлюдных скал. Остервенело разогнавшись, я рухнул в воду, нырнув как можно глубже. Ворон может находиться под водой пару-тройку минут, но потом ему все равно нужен воздух; мне же не хотелось возвращаться. Темная, бездонная глубина манила меня покоем и безмолвием. Как хорошо было бы остаться здесь, подальше от суеты и бесконечных проблем реального мира… Я шел ко дну, выжигая остатки воздуха из мощных вороновых легких, и холодные воды уже почти зимнего океана пытались сжать меня в своих стылых объятиях.
Но что-то — а вернее, инстинкт самосохранения животного, пусть и наделенного сверхъестественными силами — властно выдернул меня из засасывающей ледяной бездны. Тело само рванулось вверх, к свету и теплу, вырвалось из толщи вод и взмыло, расправив крылья и снова дыша полной грудью.
Покружив над волнами, я заворожено уставился на высокие серые скалы, испещренные острыми выступами. Волны бились о них, рассыпаясь блестящими солеными брызгами, долетая до середины, откатывая и набегая снова. Разогнавшись, я бросился на утесы грудью, но сила удара была слишком мала — он сотряс мое тело, не причинив особого вреда — толстые перья, усиленные металлом сабель, приняли удар на себя. Инерция отбросила меня назад, в океан, но я перевернулся уже у самой поверхности, отлетел подальше, разогнался и снова рухнул на скалы, на этот раз выше, на обрывистый каменистый берег. Удар болью отозвался во всем теле, так, что заныли кости, но я с какой-то противоестественной мазохистской радостью сполз со скалы в море, опять отлетел подальше и опять со всей дури рухнул на камни, обездвижив и оглушив крепкое, жизнеспособное тело.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Распластав крылья, я обмяк на скалах, не пытаясь ни обернуться, ни шевельнуться. Бессмертное и могущественное создание было обессилено. Нет, не мертво — жизнь еще крепко держалась в мощном теле, отравленный разум которого делал все, чтобы прекратить его существование. Отравленный разум…
Лежа на камнях и бездумно глядя, как на берег обрушиваются поднятые мною гигантские волны, я постепенно осознавал, что мой разум отравлен.
Что душевная муть, поднятая со дна и захлестнувшая меня с невероятной силой, чужеродна и противоестественна, а мысли пусты и мелочны.
Да, мне свойственны приступы угрызения совести, но они не длятся долго. Я способен признать свои ошибки, но я не люблю ими упиваться. Скорее уж я закрою на них глаза и прикинусь, что ничего не было.
И даже в худшие моменты отчаяния мне никогда не хотелось угробить и себя, и Ворона. Мне не приходило в голову бросаться на камни, пытаясь размозжить грудную клетку. Меня не затягивали бездонные глубины океана. Меня не манили острые, словно зубы, скалы…
Я вспомнил черно-красные пространства Маара, потянулся и скользнул туда, оставив Ворона греться и отдыхать на прохладном осеннем солнце. Немного привыкнув к легкости и замедленности движений, я отдалился от места входа и внимательно огляделся.
Вот они, нити… Опутывают мои ноги, петлями поднимаясь вверх по телу, обматывая грудь, цепляясь за руки. Тянутся по льдистой поверхности мира-изнанки куда-то вдаль.
Я попытался идти вдоль них, надеясь, что они приведут меня к хозяину моего слепка-образа, но они путались и обвисали, скапливаясь на поверхности и бледнея. Как давно они здесь? Что еще я мог сделать под влиянием чужого разума? Кажется, больше ничего. Безумие навалилось на меня после возвращения из Рузанны, и то не сразу, только когда я собрался в Наган-Карх. Тот, кто находился на другом конце нитей, очень не хотел, чтобы мы с Сашей наконец-то встретились и поговорили по душам. Почему? Неужели этот кто-то так сильно боялся, что мы наконец-то найдем общий язык?
Сашей управлял Рейнард. Кто же сейчас управляет мной?
Я снова сделал попытку пойти вдоль нитей, и даже какое-то время успешно двигался вдоль них, но дальше они обвисали и сливались с прозрачной поверхностью. Что ж, попробуем иначе. Неважно, кто там, на другом конце связки, сидит и дергает за поводок. Надо этот поводок уничтожить.
Эгри — не моя стихия, но я умею с ней обращаться. Сейчас я бездумно и безрассудно сжег свои силы, значит, придется подождать и подкопить их, а еще — придется на какое-то время прикинуться, что я послушен чужой воле.
Я долго лежал без движения на камнях, прислушиваясь к себе, как к постороннему, но ничто больше не проникало в мой разум. Я даже задремал в блаженной прострации… А на закате, когда волнение растревоженного мною океана стало утихать, меня снова что-то толкнуло и подбросило вверх.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я покорно взлетел, прислушиваясь к внутреннему голосу. Тоска и ощущение собственной беспомощности и никчемности снова накатили на меня, но на этот раз среди мрачных картин возможных жизненных неурядиц я вычленил навязчиво повторяющийся приказ принять человеческий облик и броситься на сабли. Образ этот — вот мои клинки, зажатые в скалах так, чтобы я мог налететь на них телом, вот я отхожу назад и падаю на их острие, испытывая при этом неимоверное облегчение — повторился в череде других несколько раз. Отлично… Приземлившись на скалы, чтобы обмануть контролера, я сложил крылья и потоптался по камням, медленно уменьшаясь и делая вид, что выбираю место. Сконцентрировав столько эгри, сколько я могу удержать, я стремительно выскочил в Маар, увидел свои натянутые нити и пустил по ним, словно по проводам, весь собранный мною огонь. Они вспыхнули и осыпались пеплом у меня на теле, а потом и дальше пошли рассыпаться под воздействием этой мощной стихии, оставляя за собой темные дорожки. Я толкнул свой заряд эгри так далеко, как только мог, и продолжал толкать, максимально обозначив конечную точку получателя заряда — обладателя моего слепка. Какое-то время мне казалось, что силы уходят в никуда, но я продолжал жечь уже совсем распавшиеся, превратившиеся в пепел серые полоски, и скоро отчетливо услышал, как где-то далеко, за ядовито-алыми скалами раздался пронзительный вскрик, донесшийся до меня порывом невидимого ветра, взметнувшего по прозрачному дну Маара пепел нитей.
