Она внимательно на меня смотрит.
– Шрусбери? – спрашивает она.
Она выговаривает: «Чюсбеи?» – и я смеюсь, мне просто радостно от того, что она по-прежнему не может произнести мое имя.
Лицо ее тут же озаряется ответным смехом.
– Я так и не могу это сказать? – спрашивает она. – Все еще неправильно?
– Шрусбери, – говорю я. – Шрусбери.
Ее губы складываются, чтобы произнести имя, словно она собирается меня поцеловать.
– Шьюсбеи, – говорит она и смеется. – Я не могу это выговорить. Может быть, мне называть вас как-нибудь иначе?
– Называйте меня Чюсбеи, – отвечаю я. – Вы единственная, кто меня так называл за всю мою жизнь.
Она становится рядом со мной, и я подставляю сложенные руки под ее сапожок. Она берется за гриву лошади, и я легко подсаживаю ее в седло. Так, как ездит она, не ездит никто из знакомых мне женщин: на французский манер, верхом. Когда моя Бесс впервые это увидела, увидела вышитые панталоны, которые королева надевает под амазонку, она сказала, что поднимется бунт, если она так выйдет. Это слишком неприлично.
– Так ездит сама королева Франции, Екатерина Медичи, и все принцессы во Франции. Вы что, хотите сказать, что и она, и мы все не правы? – спросила королева Мария, и Бесс, покраснев до ушей, попросила прощения, сказала, что она очень сожалеет, но английскому глазу это непривычно, и, возможно, королева предпочтет ездить на седле позади грума, если не хочет садиться боком?
– К тому же так я могу ездить быстро, как мужчина, – сказала королева Мария, и на этом спор окончился, несмотря на то что Бесс пробормотала, что нам не на руку, если королева может обогнать любого из своих стражей.
С того дня она ездит в своем седле верхом, как мальчик, и ее платье спускается по обоим бокам лошади. Она ездит, как и предупредила Бесс, быстро, как мужчина, и иногда за ней довольно трудно угнаться.
Я убеждаюсь, что ее маленький сапожок на каблучке надежно стоит в стремени, и на мгновение задерживаю ее ножку в своей руке. У нее такие маленькие ступни с высоким подъемом, когда я ее держу, во мне просыпается нежность к ней.
– Все в порядке? – спрашиваю я.
Она ездит на мощной лошади, я все время боюсь, что на слишком мощной для нее.
– В порядке, – отвечает она. – Вперед, милорд.
Я вспрыгиваю в седло и киваю стражникам. Даже сейчас, когда ее собираются возвращать в Шотландию и выдавать замуж за Норфолка, когда со дня на день состоится ее триумф, мне приказано окружать ее стражниками. Нелепо, что королеву такой важности, гостящую в державе своей кузины, нужно так оскорблять, приставляя к ней двадцать вооруженных мужчин, когда она всего лишь хочет прокатиться верхом. Она ведь королева, во имя Господне; она дала слово. Недоверие ей – это оскорбление. Мне стыдно так поступать. Разумеется, это приказ Сесила. Он не понимает, что такое слово чести королевы. Он глупец, и вместе с ним я становлюсь глупцом.
Наши лошади цокают копытами, спускаясь с холма, под качающимися ветками деревьев, потом мы сворачиваем вдоль реки, чтобы проехать по лесу. Склон идет вверх, и мы выезжаем из-за деревьев, когда я вижу группу всадников, приближающихся к нам. Их около двадцати, одни мужчины, я останавливаю лошадь и смотрю туда, откуда мы приехали, гадая, сможем ли мы обогнать их по дороге домой, если они посмеют нас атаковать.
– Приблизьтесь, – бросаю я страже.
Тянусь за мечом, но, конечно же, его при мне нет, и я проклинаю себя за самоуверенность в такие опасные времена.
Она смотрит на меня, на щеках у нее румянец, улыбка спокойна. Эта женщина ничего не боится.
– Кто они? – спрашивает она, словно дело не в опасности, а в любопытстве. – Мы не сможем победить, не думаю, но мы могли бы от них ускакать.
Я прищуриваюсь, чтобы рассмотреть плещущиеся на ветру знамена, а потом облегченно смеюсь.
– О, это Перси, милорд Нотумберленд, мой дорогой друг, и его родственник, милорд Уэстморленд, со своими людьми. На мгновение мне показалось, что нам угрожает опасность!
– Счастливая встреча! – кричит Перси, подъезжая к нам. – Удачный случай. Мы едем навестить вас в Уингфилде.
Он снимает шляпу.
– Ваше Величество, – говорит он с поклоном, – какая честь. Великая, нежданная честь.
Мне ничего не сказали об этом визите, и Сесил не сказал, как поступать с благородными гостями. Я колеблюсь, но эти люди – мои давние друзья и родственники; я едва ли могу закрыть для них свои двери. Привычка к гостеприимству слишком во мне сильна, я могу лишь радостно их приветствовать. Моя семья владела землями на севере много поколений, мы все держали открытый дом и добрый стол, как для друзей, так и для незнакомцев. Поступать иначе – вести себя подобно мелочным купцам, подобно тем, кто слишком подл для большого дома и широкой жизни. К тому же мне нравится Перси, и я рад его видеть.
– Конечно, – говорю я. – Вы всегда желанные гости.
Я поворачиваюсь к королеве и прошу разрешения представить их. Она приветствует их холодно, со сдержанной улыбкой, и я думаю, что, возможно, ей нравилась наша прогулка и ей не по душе, что нам не дали побыть вдвоем.
– Вы простите нас, если мы продолжим прогулку, – говорю я, стараясь делать все, как она хочет. – Бесс вас примет. Но мы пока не станем возвращаться. Ее Величество ценит время прогулок, а мы только выехали.
– Прошу, не меняйте ради нас планы. Можем мы прокатиться с вами? – с поклоном спрашивает ее Уэстморленд.
Она кивает.
– Если желаете. И можете рассказать мне лондонские новости.
Он подъезжает к ней, и я слышу, как он болтает, чтобы ее развлечь – иногда раздается ее смех. Перси направляет лошадь к моей, и мы рысим рядом.
– Отличные новости. На следующей неделе ее освободят, – говорит он мне с широкой улыбкой. – Слава богу, да, Шрусбери. Ужасное было время.
– Так скоро? Королева собирается освободить ее так скоро? Я слышал от Сесила, что это случится только летом.
– На следующей неделе, – подтверждает он. – Слава богу. Ее отошлют обратно в Шотландию на следующей неделе.
Я едва не осеняю себя крестом, так я благодарен за то, что для нее все счастливо заканчивается; но я обрываю жест, протягивая вместо этого руку Перси, и мы с улыбкой обмениваемся рукопожатием.
– Я так волновался за нее… Перси, вы не представляете, как она страдала. Я чувствую себя зверем из-за того, что удерживал ее.
– Не думаю, что хоть один верный человек в Англии хорошо спал с тех пор, как началось то, первое, проклятое следствие, – коротко отвечает он. – Почему мы не встретили ее как королеву и не дали ей приют, не задавая вопросов, Бог ведает. Что думал Сесил, обращаясь с ней как с преступницей, знает один дьявол.
– Заставив нас судить частную жизнь королевы, – напоминаю я. – Вынудив нас всех посещать подобное следствие. Что он хотел найти с нашей помощью? Трижды ее враги тайно приносили те грязные письма и просили судей тайно прочесть их и вынести решение на основе свидетельств, которое больше никто не мог увидеть. Как можно было сделать такое? С такой королевой, как она?
