— Да? — быстро говорю я.
— Я забыл сказать тебе, что ты сегодня была просто ослепительна, — шепчет Люк в трубку.
Я лежу в темноте и чувствую, как у меня вспыхивают щеки. В животе сладко замирает.
— Спасибо, — шепотом говорю я.
— На здоровье.
Несколько секунд мы оба молчим. У меня сами собой поджимаются пальцы на ногах от почти болезненной интимности этого молчания. Я лежу в своей постели, сжимая телефон, как спасительный круг, слушая размеренное дыхание Люка и все убыстряющийся грохот своего сердца.
Если бы он был здесь, я бы его поцеловала.
— Ладно, мне пора идти. Мама может войти, — шепчет Люк, нарушая молчание.
— Ладно, — выдыхаю я, не в силах выдавить больше ни слова.
— До завтра, — говорит он.
— Пока, Люк, — с трудом выговариваю я.
— Пока, Лондон, — шепчет он перед тем, как отключиться, и меня снова бросает в дрожь при звуках моего имени, произнесенного его губами.
Я прижимаю телефон к груди, резко выдыхаю, а потом сажусь и зажигаю лампу возле кровати. Прежде чем дополнить вечернюю записку, я открываю телефон и залезаю в папку с музыкой. Пролистываю список загруженных рингтонов, пока не нахожу песню, которую помню из завтрашнего дня. Довольная новой мелодией, счастливая тем, что этот безумный день наконец закончился, я делаю необходимые записи и засыпаю.
Глава двадцать третья
Через проход от меня на парте в соседнем ряду стоит цветастая сумка Джейми — полностью собранная и готовая к выходу. До конца урока остается еще целых пять минут, но Джейми даже не пытается делать вид, будто продолжает слушать.
Может быть, она нарочно добивается, чтобы ее снова оставили после уроков?
От этой мысли у меня мурашки бегут по спине.
Весь урок Джейми успешно игнорирует мое присутствие, что довольно просто сделать, поскольку сегодня у нас нет практических занятий. Никакой работы в парах. Никакого закрепления материала. Никаких совместных заданий.
Короче, никакой необходимости разговаривать друг с другом.
Звенит звонок, и Джейми вскакивает так стремительно, что я вздрагиваю. И тут она поворачивается ко мне и бросает что-то мне на парту.
— Вот, — заявляет она, прежде чем развернуться и покинуть класс.
Через пятнадцать секунд класс пустеет. Даже миссис Гарсия уходит в свой кабинет, чтобы подготовиться к следующему занятию.
Да, у меня провалы в памяти, но я все равно знаю, что лежит у меня на парте.
Джейми может сколько угодно злиться на меня, но она пришла мне на помощь.
И теперь все зависит только от меня — от того, хочу я встретиться со своим отцом или нет.
— Все в порядке? — негромко спрашивает мама. Мы сидим одни в кабинете доктора Зомбойа. Доктор вышла, чтобы принести мое дело, и, судя по тому, как долго ее нет, это дело хранится где-то на краю света.
— Конечно, — вру я.
А сама думаю о фотографиях, которые просматривала сегодня утром. Думаю об открытках на день рождения. Мой отец пытался. Целых три года он пытался.
И теперь номер его телефона жжет мне карман.
— Ты выглядишь расстроенной, — шепотом сообщает мама, хотя в кабинете нет никого, кроме нас с ней.
— Я в порядке, — отвечаю я, улыбаясь ей фальшивой улыбкой. Она долго пристально смотрит на меня, а потом, не говоря ни слова, достает из сумки свой КПК и начинает проверять почту.
Вскоре д-р Зомбойа вбегает в двери своего эклектично обставленного кабинета, обдавая меня ароматом духов с примесью каких-то специй.
Внезапно мне до смерти хочется масала-латте.
После быстрого осмотра в соседней комнате мы трое снова встречаемся в теплом, уютном кабинете д-ра Зомбойа. Я тихо радуюсь тому, что пропускаю урок графического дизайна в школе.
Доктор Зомбойа болтает с моей мамой — гипнотически приятный переброс мячика туда-сюда.
— Мне бы хотелось вернуться к нашему прошлому разговору, — наконец говорит д-р Зомбойа моей матери.
— К какой его части? — уточняет мама.
— Меня интересует вопрос об опережающих воспоминаниях Лондон.
— Ах, да.
— Вы говорите, что девочка не переносила никаких травм?
— Нет.
— Возможно, были какие-то события, которые вы могли не счесть травмирующими?
— Какие именно? — спрашивает мама таким тоном, что мне становится ясно: она прикидывается дурочкой.
— Скажем, некие существенные перемены в вашей жизни. Я имею в виду события, которые взрослые зачастую не воспринимают как травму, однако которые могут оказать травматическое воздействие на ребенка.
— Я понимаю, — мямлит мама, а потом признается: — Как раз в это время отец Лондон ушел из семьи.
— Я вам очень сочувствую, — говорит д-р Зомбойа. — Однако это именно такое событие, о котором я говорила. Было ли что-нибудь еще в этом роде?
Мама снова ерзает на стуле, и я, наблюдая за ней краем глаза, вижу, что она сейчас соврет.
Через несколько лет — когда у меня будет более короткая и более стильная стрижка и в моем гардеробе будет больше деловых костюмов, чем повседневной одежды, — мама решит устроить мне день рождения-сюрприз. Я отлично это помню. Я тогда спрошу ее, что затевается, и она мне тоже соврет.
Когда мама врет, она выдает себя тремя легко узнаваемыми жестами. Во-первых, если она держит что-то в руках, то старается поставить это что-то между собой и человеком, которому врет (в случае с моим днем рождения это будет кофейная кружка на столике в кафе). Во-вторых — она быстро смотрит вниз и слегка косит вправо. И наконец, она трогает себя за шею. Кончиками пальцев, слева.
Мама дотрагивается до шеи. И это означает, что сейчас она соврет.
— Нет, больше ничего такого.
Мне кажется, д-р Зомбойа тоже понимает, что мама чего-то недоговаривает, однако не пытается настаивать. Вместо этого она начинает расспрашивать меня о моем дне, о том, что и как я чувствую и какие у меня последние воспоминания.
Я что-то рассказываю, а кое-что оставляю за скобками. Пока доктор делает записи в своих бумагах, я решаюсь задать свой вопрос.
— Как вы думаете, меня можно исправить?
Мама бросает на меня настороженный, удивленный взгляд.
— А ты считаешь, у тебя что-то неисправно? — спрашивает доктор Зомбойа, ласково глядя на меня.
— Иногда.
— Мне очень жаль, Лондон, потому что я абсолютно с тобой не согласна. Я вовсе не думаю, что у тебя что-то не в порядке. Я никогда не встречала никого похожего на тебя, а значит, ты уникальна. И это делает тебя интересной. Особенной.
— А если я не хочу быть особенной? Что, если я хочу быть нормальной?
— Ах, дорогая, нормальность — это так скучно, — со смехом говорит доктор и смотрит на мою маму, которая тоже издает сдержанный смешок.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
