– Ты пользуешься не тем словарем. Чтобы быть счастливым, надо работать, пытаться, делать ошибки, рисковать.
– Я поеду к нему завтра и приглашу на ленч, – произнесла я очень медленно, будто слова не хотели срываться с моего языка.
– И ты скажешь отцу, что любишь его, – настаивала доктор.
– Об этом я должна подумать. – Такое я не могла повторить даже в его отсутствие. Как же я скажу ему это завтра? Ладно, над этим мне придется поработать.
– Обещай мне, – потребовала Сезара.
Я повиновалась:
– Даю тебе слово, что попытаюсь.
Она рассмеялась:
– Ты как будто закована в броню. Не задыхаешься в таких доспехах?
– Я проделала в них дырочки для воздуха.
Мы поговорили с ней еще немного о страхах и компромиссах, о тех, кого любили, об общении с умершими, о том, что можно слышать голоса тех, кто уже ушел от нас.
– Ты отлично справляешься с психоанализом, – одобрила я.
Сезара подняла над миской мокрую руку и улыбнулась:
– Следующую книгу я назову “Коровий бальзам для души”.
Зазвенел колокольчик у двери в магазин. Решив, что зашла одна из продавщиц, чтобы воспользоваться ванной комнатой, я встала и прошла в зал.
– Как дела на улице?
На меня смотрел доктор Джона Вашингтон. Мистер Фред умер несколько лет назад. А в прошлом году мистер Джона бросил преподавание в Колумбийском университете и буквально “убил” всех, переехав в дом брата в “Медвежьем Ручье”.
И вот теперь он провел два часа за рулем, без предупреждения приехал из Тайбервилла и стоял в моем магазине. Мистер Джона был невысок ростом, круглый, темнокожий, с седой аккуратной бородкой и курчавыми волосами с проседью. Он всегда выглядел очень опрятно, но в этот раз, вероятно, спешил и не стал переодевать поношенные брюки, фланелевую рубашку, заляпанные грязью ботинки и старенькую ветровку.
– Доктор Вашингтон, очень рада, что вы приехали принять участие в нашем мероприятии! – Я торопливо шагнула к нему, протягивая руку для приветствия, но тут же заметила доброе и грустное выражение его лица и остановилась, опустив руку. – Отец или Артур? – только и смогла выговорить я.
– Твой отец, – ответил он глубоким, полным печали голосом.
ГЛАВА 8
В похоронном бюро я взяла в ладони мирное, такое домашнее лицо отца, умоляя его открыть глаза. Когда он этого не сделал, я положила голову ему на грудь и спела ему колыбельную. Хотя это покажется странным, но пение позволило мне взять себя в руки. Я должна была еще позаботиться об Артуре. Но глубина моей паники и отчаяния испугала меня.
Папины квартиранты рассказали мне, что он вот так просто взял и упал посреди поля, чуть пониже Медведицы, когда шел за лестницей в амбар. Когда все подбежали к нему, он еще сумел перевернуться на спину, прижимая ладонь к сердцу, и вытянуться на мягкой зимней траве. Отец собирался прочистить водостоки на доме, забитые осенними листьями, мелкими веточками и засохшей травой, укоренившейся там за лето. Я знала, что он сказал перед тем, как отправиться за лестницей, потому что папа повторял это каждую зиму, когда я была еще ребенком: “Пора снять с тебя ожерелье, старушка”. Он всегда просил у дома прощения.
Артур, по обыкновению, пошел к ручью на поиски мелких животных и птиц, которых он называл друзьями, поэтому не видел, как умер отец. Папа не забыл предупредить квартирантов, чтобы вечером они все посмотрели телевизор на тот случай, если у меня будут брать интервью по поводу нашего митинга протеста. Гордый за свою дочь, он позвонил всем, кого знал, и сообщил о предстоящем событии и втайне надеялся, что я все-таки вернусь в “Медвежий Ручей”. Но я унаследовала гордость Пауэллов.
Папа умер именно там, где хотел, перед глазами Железной Медведицы. Говорила ли та с отцом, я никогда не узнаю. Хотя Артур уверял, что она на это способна.
И я так и не успела попросить у папы прощения.
* * *
В первую ночь после папиной смерти мы с Артуром расположились в его большой кровати, я, завернувшись в плед поверх покрывала, а Артур под ним. Когда Артур был маленьким, мы нередко спали в одной постели, если он был напуган или смущен, а такое случалось с ним довольно часто. Когда брат подрос, я попыталась объяснить ему различие полов, поговорить о сексе, о братьях и сестрах, о табу и вежливости. Он все понял. Артур четко ощущал границы необходимого ему пространства.
Теперь же он прижался лицом к моему плечу и плакал. Мой несколько аутичный братец любил представлять себя кем-то другим. Обычно он проводил дни как маленькое безобидное млекопитающее – мышка, кролик, белка, иногда называя себя птичкой, змеей, рыбой, редко – кем-то представляющим опасность. Реже всего Артур “превращался” в медвежонка. Ему исполнилось двадцать два года, он был высокий, худой, похожий на прекрасного эльфа, с прячущимися под внешней оболочкой человека душами животных. В эту ночь он считал себя обиженным щенком.
– Расскажи мне истории про нас, – прошептал Артур.
Я повторяла семейные легенды для него и для себя. Эрим и бабушка Энни, мисс Бетти, мама и змеи, моя встреча с мистером Фредом в низовьях ручья, чудесное папино спасение во время эпидемии полиомиелита, Железная Медведица, как ее делали, как она появилась в городе и как Ричард Рикони, которого мы никогда не видели, сумел заглянуть в наши сердца. Это был папин вариант истории про Медведицу, а не мой. Говоря, я гладила волосы Артура, длинные, блестящие, каштановые, такие же, как у нашей мамы. После того как он уснул, я уставилась в потолок, где темные старые перекрытия растворялись в темноте. Я искала ответы, но не находила их или просто не знала, где искать.
На следующее утро Артур потащил меня на улицу к Медведице. Он смотрел с обожанием на скульптуру из железа, цеплялся за ее бока так, что костяшки пальцев белели. У меня по коже побежали мурашки. Казалось, брат погружен в какой-то беззвучный, исступленный ритуал общения. Вдруг он резко отпрянул от Медведицы, его рот широко открылся, руки прижались к груди. Артур повернулся ко мне.
– Сестра, ты уехала, – сказал он надломленным голосом. – Ты больше не хотела нас знать. Папа грустил. Он плакал. Куда ты уехала? Куда он ушел?
На какое-то мгновение я словно потеряла рассудок и подумала: “Что эта железяка наговорила тебе обо мне? Это ложь!”
– Милый, прости меня, мне так жаль. Я постараюсь все тебе объяснить. Главное, что я вернулась. Я заботилась о тебе, когда ты был маленьким, позабочусь о тебе и сейчас. Не волнуйся.
Артур поднял обе руки к Медведице. Он дрожал. С его губ сорвался новый поток слов:
– Одиночество, одиночество, одиночество. Мама-медведица так одинока. У нее за ребрами пустота. У меня в груди тоже пусто. Я не знаю, что мне делать. Никто ее больше не любит! Она умрет! Как папочка!
