Наконец, именно Анджела сумела организовать небывалую рекламную акцию. Она договорилась о встрече с черноволосым подвижным итальянским модельером по фамилии Лука, взлетевшим на гребень моды, и убедила его поставить несколько скульптур Ричарда в парижском демонстрационном зале. Эротичные мужские скульптуры работы Ричарда удивительно гармонично вписались в мир, центром которого был Лука.
– В них столько же жизни, желания, жажды удовлетворения, сколько и в моих работах, – заявил кутюрье в интервью журналу “Вэнити фэр”.
Очень скоро скульптуры Ричарда Рикони появились во всех его демонстрационных залах в Европе, а затем и в Нью-Йорке. Как только изваяния одно за другим принялись покупать известные знатоки искусства, богема обратила на это внимание. Неожиданно все коллекционеры современного искусства захотели иметь в своем собрании работы Рикони. Всю коллекцию оставшихся скульптур Ричарда Рикони предстояло продать на самом крупном аукционе последних лет.
За ходом этого аукциона, вокруг которого было столько разговоров, и наблюдали Квентин и Анджела.
– Они продают скульптуру, названную папой “Отсутствие”, – обратилась мать к сыну.
На подиуме появилось вытянутое творение. Над головами покупателей взлетели карточки, голос ведущего завел монотонную песню.
– Я видел, как он ее создавал, – заметил Квентин. – Это было летом.
Теплый собачий язык, коснувшийся его руки, отвлек его внимание, и он был благодарен за это. Квентин погладил лобастую голову крупной беспородной белой псины, уютно устроившейся у его ног на длинном сером плаще, брошенном Квентином на пол. Хаммер лизнул ботинки своего хозяина и снова занялся мозговой костью, которую служащие аукционного дома поторопились принести из ресторана. Наследникам Ричарда Рикони дозволялось делать все что угодно, даже приводить с собой собаку и кормить ее.
– “Свет надежды”, лот сто пятьдесят семь, продано, – объявил ведущий аукциона и стукнул молотком по полированной блестящей трибуне. – За двести двадцать пять.
Удар молотка донесся в отдельную кабинку и показался каким-то нереальным. Двести двадцать пять тысяч долларов.
– Почему твой папа не дожил до этого дня, чтобы самому это увидеть? – спросила Анджела. – Я знаю, что он сейчас с нами. Его дух следит за всем происходящим, но все же…
Квентин наклонил голову, молча подтверждая слова матери, но не желая принимать участия в подобных разговорах. Ей очень хотелось верить в смягченное описание самоубийства Ричарда, данное ей отцом Александром, сказавшим Анджеле, что ее муж наблюдает за всем происходящим, незримо пребывая с ней. Квентин не опирался более на веру, рассматривая ее скорее как курьез, нежели как потребность.
Анджела напряглась, не получив от сына ответа.
– Неужели тебе никогда не хотелось, чтобы твой отец остался жив?
– Мне бы хотелось, чтобы папа знал, как сильно ты его любишь.
– А ты?
– Он был моим отцом. Я стараюсь не думать о том, как могло бы быть.
Анджела сердито посмотрела на него, оставшись недовольной ответом сына. На изящном антикварном столике рядом с Квентином лежала стопка глянцевых каталогов, приготовленных к этому аукциону. Золотые буквы заглавия бросались в глаза. “Ричард Рикони: Скульптуры индустриального тысячелетия”. Анджела раскрыла каталог и заставила себя взглянуть на ту страницу, которую так старательно избегала до этого.
На ней издатели поместили крупнозернистую черно-белую фотографию Железной Медведицы. Критики называли эту скульптуру концептуальным поворотным пунктом творчества Рикони. Под фотографией стояла подпись: “К несчастью, это уникальное раннее творение Ричарда Рикони было уничтожено в 1976 году. (Владелец: колледж Маунтейн-стейт, Тайбервилл, Джорджия)”.
Анджела коснулась страницы кончиками пальцев.
– Медведица заслуживала большего, чем автоген и свалка. Она столько значила для Ричарда. И для меня.
Холодная сдержанность Квентина вновь подвергалась жестокому испытанию, но он столь же мягко ответил, как делал все эти годы:
– Если бы мог, я бы вернул скульптуру тебе.
Неожиданно по щекам Анджелы покатились слезы.
Она отвернулась, у нее затряслись плечи. С тех пор как еще почти подростком Квентин уехал из дома, она редко обращалась к нему за помощью, сочувствием и любовью. Квентин поискал бумажные носовые платки, не нашел, сорвал два крупных лепестка с розы в букете и протянул матери.
– Розы? – удивилась она, прижала бархатистые красные лепестки к щекам, потом шумно высморкалась.
Хаммер сел и, склонив голову набок, прислушался к странным звукам. Пес подобрался поближе к Анджеле, положил голову ей на колени, его крупные карие глаза с тревогой смотрели на нее. Квентин нашел Хаммера еще щенком в помойном контейнере и спас ему жизнь. За это пес был признателен всем Рикони.
– Лот сто пятьдесят восемь, продано! Продано за один и один, – прозвучал в их кабинке голос ведущего. Миллион долларов!
Квентин и Анджела молчали. Сумма явно выходила за грань понимания. Страшную иронию происходящего словами выразить было невозможно.
* * *
– Урсула, ты не позволяешь мужчине быть мужчиной. Ты слишком самодостаточна. Ты как небольшое предприятие, не заинтересованное в инвестициях извне, – сказал мне преподаватель, когда я училась в выпускном классе, на нашем с ним третьем и последнем свидании.
И он не ошибся. Я выросла с твердым намерении сводить концы с концами, не следуя извечной позиции Пауэллов и не довольствуясь ничем временным. Для меня не существует никаких полумер, хотя многие мои поступки определялись бедным детством в “Медвежьем Ручье”. Моя холодная уверенность в себе и сдержанность были всего лишь защитой. Я научилась этому, проводя дни и ночи в неистребимом запахе куриного помета.
Когда я училась в университете Эмори, то вкалывала по шестнадцать часов в день семь дней в неделю, чтобы купить крошечный старый книжный магазин в Атланте. Первые несколько лет после окончания университета я работала неполную неделю как ночной менеджер на консервной фабрике в южном пригороде, чтобы покрыть убытки от книготорговли. Я отчаянно хотела обезопасить себя, а не только заработать деньги. Я отпугивала мужчин, которые могли бы помочь мне: я бросала им вызов, побеждала и сбрасывала со своей персональной горы. Они убегали со всех ног.
– Симпатичные женщины обычно не хотят, чтобы их оставили в покое. Но ты поступаешь с точностью до наоборот, – заявил один мой бывший бойфренд, собирая вещи для поездки в Европу.
– Умные женщины всегда симпатичные, – ответила я тогда.
Мне нравилось считать себя женщиной классической, неким подобием древней статуи благородной римлянки. В тридцать два года во мне было почти шесть футов росту, длинные волосы цветом напоминали лесной орех, позолоченный лучами солнца, тело с крепкими костями сохраняло волнующие пропорции, лицо с квадратной челюстью украшали глубоко посаженные синие глаза в окружении коротких ресниц.
