не мечом, но кинжалом. И не днём, а ночью. Вы возьметесь? Или мне поискать кого другого?
— Я выбрал ремесло воинское, — отвечал тот, даже ничуть не подумав, — меч ли, кинжал, глефа или пистолет, мне всё равно. День или ночь — тоже.
— Дело может быть опасным, — предупредил Волков.
— А разве воинское ремесло не самое опасное дело?
— Ну хорошо, — генерал чуть подумал, — отберите себе в помощь охотников, самых опытных и холодных людей. Четырёх человек. Скажите им, что получат они по двадцать талеров к своему месячному содержанию. Я дам вам лошадей для них, куплю пистолеты, а вы с сегодняшней ночи потихоньку выходите из расположения в город, осмотритесь. Я хочу, чтобы вы хоть немного, но знали, как ориентироваться в городе ночью. Узнайте, как добраться от казарм до улицы Жаворонков. Может съездить туда сейчас один и запомнить дорогу.
— Так и сделаю, — отвечал генералу капитан.
И Волкову понравилось то, что Нейман не стал выпытывать у него, что за дело он задумал. Капитан понимал, что генерал сейчас ничего про то не скажет. А это значило, что Нейман, как минимум, неглуп.
* * *
В это время года вечер приходит всё ещё очень рано; не так рано, как в начале зимы на Рождество, но всё ещё рано. Едва он закончил разговор с Нейманом, как на город опустились сырые сумерки. И тогда генерал поехал домой, но, доехав до своего жилища, он отправил охрану греться, а сам с одним лишь Хенриком поехал по улице дальше, разглядывая двери и ворота хороших домов. Да, это были хорошие дома, но его интересовал самый лучший, самый красивый дом на улице Жаворонков. И именно напротив него он и остановился. И проживал в этом безусловно дорогом доме не купец и не глава какой-нибудь гильдии, а богослов еретиков, лютеранин Хаанс Вермер. Волков осмотрел узкие окна первого этажа, крепкие двери, ворота, ведущие во двор. И тут в стройной в общем-то конструкции своего сложно выстроенного дела он нашёл изъян, ранее им не замеченный. Барон понял, что ему не хватает одной детали, которая будет ему необходима. Ему нужен был человек. Такой, которого никто на улице и не заметит, но который сам всё будет замечать.
Посмотрев ещё немного на большие и красивые окна второго этажа прекрасного дома, он повернул к себе, по дороге говоря:
— Хенрик, коней расседлайте и покормите, но к ночи снова оседлайте, у нас будет дело. Возьмём с собой, как обычно, ещё двоих людей.
— Как пожелаете, господин генерал, — отвечал ничему уже не удивляющийся оруженосец.
И после ужина он и три человека с ним, как и в прошлый вечер, выехали из дома. Так же, как и в прошлый раз, ехали по чёрным улицам города, остановились в проулках, чтобы узнать, нет ли за ними слежки. И так же, как и в прошлые разы, генерал оставил своих спутников на улице, поднявшись к Сычу в квартирку.
— Ну, экселенц, затеяли мы дельце! — то ли с испугом, то ли с восхищением говорил ему Сыч, едва закрыв дверь на лестницу.
— Рассказывай, — барон сбросил мокрый плащ на стул, стоявший рядом с раскалённой жаровней.
А Фриц Ламме, аккуратно расправив плащ хозяина, чтобы сох, сел за стол напротив гостя и заговорил:
— В городе из-за нас кутерьма! Помосты для публики строятся, песок для ристалища возят, зал украшают драпировками… Красота уже… И людей ходит куча поглазеть. Перед входом стоят.
— Неужто? — удивился Волков; он-то как раз никакой особой кутерьмы в городе не замечал, всё вроде шло как обычно. Грязь, холод да суета нескончаемая.
— Вы просто не знаете, сколько людей пришло записываться на турнир, даже с других городков приезжают.
Тут Волков оживился:
— Ну говори, говори.
— Так вот, таких богатых призов, что мы учредили, уже три года как не было, людишки некие так просто приходят на чашу поглядеть. А распорядитель её на стол поставил, а стол бархатом накрыл, очень красиво получилось. Вот простой люд и идёт, даже бабы. И дети. Станут и таращатся.
Это было как раз то, на что генерал и рассчитывал, это ему и было нужно, посему и раскошелился он на прекрасный кубок. Но вся эта шумиха, как и весь турнир, были нужны ему только для одного, и тогда барон задал свой главный вопрос:
— А кто-нибудь из фехтшуле «Арсенал» приходил?
— Из «Арсенала»? — вспомнил Сыч. — Так приходили, записывались. Много их было. Задиристые, коты Люцифера, горластые, — тут Фриц Ламме посмотрел на своего господина понимающе и спросил. — Так ради них, что ли, стараемся?
И барон ответил, кивая:
— Ради них, ради них…, — он был рад, что его верный помощник всё понимает без лишних объяснений. Генерал полез в кошель и стал доставать оттуда большие золотые имберийские дублоны. И золота в них было столько, что любой, даже самый жадный меняла, не задумываясь, дал бы пятьдесят серебряных талеров. И, выложив восемь таких монет на стол перед своим помощником, он произнёс: — Так ты уговорился с распорядителем, что все судьи на турнире будут истинной веры?
— Уговорился, уговорился, — кивал Сыч, поглядывая на золото.
— Так вот, завтра, прямо с утра, проси распорядителя собрать их в самой хорошей харчевне, что будет рядом. А как соберутся, так будешь их угощать самым дорогим вином и самой изысканной едой, а потом, как они размякнут, отдашь им золото.
— А за что? — сразу понял суть дела Фриц Ламме.
— За то, чтобы судили праведно, по совести… Но только тогда, когда бойцы будут нашей веры, а если против нашего выйдет еретик, так пусть судят чуть-чуть…
— Я понял, — кивает Сыч.
— Чтобы самую малость помогали бойцам истинной веры.
— Ишь ты! — теперь до Ламме дошёл замысел барона в полном объёме. — Стравить их думаете! И чтобы это вышло прямо на людях, на турнире! — его глаза округлились от восторга. — Ну экселенц! До такого я бы не додумался.
— Именно, Фриц, именно, — кивал барон. — Нам нужна искра раздора, а то больно они тут хорошо живут, больно дружно.
— Ага, — Фриц продолжал понимающе кивать, — а уж из искры вы огонёк-то и раздуете.
— Мы, Фриц, мы, — уточнил генерал. — А чтобы искра была поярче, ты в субботу
