— Значит, он высок, молод и со светлыми глазами, — пробормотал де Менар.
— К тому же хозяин таверны сообщил, что он произвёл на него впечатление опытного воина, — кивнул Марк, — к тому же имелись ещё две детали, которые выдавали в нём человека не бедного — при потрёпанном костюме явно с чужого плеча, на нём были сапоги и перчатки из дорогой, хорошо выделанной кожи. Ну и само орудие преступления указывало на то, что владеть им мог отпрыск благородного семейства откуда-то с юга.
Де Менар как-то тревожно посмотрел на Марка, но ничего не сказал.
— Итак, у меня уже были некоторые сведения о преступнике. Затем я решил опросить членов вашей семьи, и при этом узнал, что баронесса завещала своё состояние сыну своей племянницы виконту де Лаперу, с которым к тому же поссорилась накануне, отказав ему в деньгах. Встретившись с ним, я увидел высокого молодого мужчину со светлыми глазами. Да к тому же в доме, где он жил, обнаружились бесспорные улики: чёрный плащ, старая одежда, кожаная маска и тот самый стилет.
Марк открыл свой подсумок и вытащил оттуда старинную мизерикордию в потёртых ножнах. Де Менар подошёл, молча взял её в руки и его лицо залила смертельная бледность. Однако Марк, ничего не спрашивая у него, продолжил:
— Всё указывало на Клода де Лапера, однако, побеседовав с ним, я усомнился в том, что убийцей мог быть этот избалованный и наивный юноша. Затем выяснилось, что у него есть на время убийства алиби, да к тому же хозяин таверны «Сломанное колесо», который видел и запомнил преступника, а также лично знаком с виконтом, категорически отрицал, что это мог быть он. В связи с этим я вынужден был освободить его милость от подозрений и выпустить на свободу. И только это случилось, как начали происходить странные вещи. Ранее я узнал, что флигель баронессы в Монтезье был обиталищем тёмных духов, не дававших ей житья, они похищали вещи и подкидывали другие, устраивали шум и даже подложили под дверь задушенную собаку. Сама баронесса связывала это с давней трагедией, в которой она сыграла самую, что ни на есть, незавидную роль, став виновницей гибели своей подруги Терезы де Мессаже. И вот, после того, как версия с участием виконта де Лапера оказалась несостоятельной, я получаю письмо, в котором мне сообщают, что баронесса расплатилась за предательство и убийство невинной женщины, а мне предлагалось отказаться от расследования и не рисковать собственным рассудком и жизнью. Далее такие предупреждения повторялись, приобретая всё более зловещий вид: мне подкинули мёртвого пса с верёвкой на шее, шкатулку с чёрным петухом, которому перерезали горло, и запиской, содержащей некое магическое заклинание, и, наконец, некто напал на карету моей супруги, когда она ехала по Королевской улице, и напугал её до полусмерти. Кто-то усиленно пытался убедить меня в том, что убийство баронессы де Морель связано с тем давним прискорбным событием, причём письма и убитый пёс под моей дверью явно свидетельствовали о том, что за происшествиями в Монтезье и направляемыми мне угрозами стоит один и тот же человек.
— Это наверняка сын несчастной Терезы де Мессаже! — проговорил де Шарон. — Тётушка очень переживала из-за того случая и говорила, что все эти ужасы во флигеле — расплата за тот донос! Ведь у той женщины был сын?
— Да, был, — кивнул Марк, — и я в какой-то момент пришёл к тем же выводам, что и вы. Но на поверку всё оказалось иначе. Все эти мрачные знаки были не более чем безграмотным подражанием тёмной магии, а сын Терезы де Мессаже, действительно, тот самый Александр Леду, оказался ко всей этой истории совершенно непричастен. Он не похож на тот портрет, который мне нарисовали ранее, потому что невысок, очень хрупок, у него слабое здоровье и карие глаза. К тому же у него оказалось надёжное алиби, подтверждённое весьма уважаемым человеком.
— И кто же этот человек? — хмуро взглянул на него граф де Монтезье.
— Магистр ордена святой Лурдес. Кстати, юноша состоит в этом славном ордене и пользуется там заслуженным уважением. Итак, отпадает и эта версия о колдовстве и мести сына подруги, погибшей по вине баронессы.
— Но что же у нас остаётся? — растерянно спросил де Шарон.
— У нас остаются крупицы истины, которые с некоторой долей очевидности указывают на преступника. Вспоминаем! Он молод, он воин, у него светлые глаза. Он был в Монтезье во время, когда там его тётушку терроризировали тёмные духи и на её пороге появился мёртвый пёс, он находился в Сен-Марко, когда я получал письма и мёртвых животных. Он хорошо знал вашу тётушку, и ему было известно, что поломка кареты не заставит её отказаться от привычной встречи с давней подругой. Он имел возможность пробраться в каретный сарай этого дома и подпилить заднюю ось её кареты. У него был весьма приметный стилет-мизерикордия. И у него нет надёжного алиби.
— Постойте! — воскликнул де Менар. — Это действительно наш стилет! Я давно не видел его, но сразу узнал, потому что в детстве дядя учил меня, как наносить им удар милосердия! Но тогда получается, что это кто-то из близких к моему кузену людей!
— Да, — кивнул Марк и добавил: — Или он сам, потому что соответствует всем этим признакам! Кто, как ни хозяин имения, имел доступ во флигель, находящийся внутри ограды? Кто мог спокойно пройти в каретный сарай и испортить карету? Кто, как ни он, отлично знал, когда тётушка ездит к виконтессе де Руссель и не станет отменять эту встречу из-за поломки кареты? В чьём владении оставался стилет прежнего графа де Монтезье? И не был ли этот стилет наиболее удобным для него оружием, поскольку и его дядя наверняка обучал удару милосердия, а он смог применить этот навык, совершив три убийства в Сен-Марко?
— Что вы несёте? — вспыхнул граф де Монтезье. — Хотите сказать, что это я убил тётю? Я в тот вечер был у графини де Лафайет!
— Я не смог получить неопровержимых доказательств этого, — возразил Марк. — В салоне графини всегда много народу, там несложно затеряться, если постоянно переходить из залы в залу. Вас видели то здесь то там, но никто не видел вас постоянно, даже ваш друг де Жюссак. Мало кто знает, что дом графини можно незаметно покинуть через боковой выход, но вы, вероятно, об этом осведомлены. К тому же от её дома рукой подать до того переулка, где была убита ваша тётушка.
— Какая глупость! — закричал граф. — Зачем мне это?
— Действительно, зачем? — встревоженно спросил де Шарон. — Пусть Гийом и не знал содержание завещания тётушки, он предполагал, что всё достанется Клоду! К тому же, он сам очень богат и ему нет никакой пользы от её смерти!
— Гийом всегда любил тётю! — закивала Ванесса.
— Так ли это? — обернулся к ней Марк. — Или, может, нет? Вспомните ещё одно обстоятельство: дома баронессы в Монтезье и в Сен-Марко несколько раз подвергались разгрому, но был ли это обычный вандализм, или там что-то искали? Почему в конечном итоге флигель был сожжён? Может, кто-то надеялся, что та не найденная вещь будет уничтожена с остальным имуществом? Куда делись бумаги баронессы из её комнат в этом доме, ведь остались самые незначительные? Почему была убита служанка Марион, которая, конечно же, не узнала убийцу и не могла на него указать? Но, может, она могла поведать нам что-то другое? Например, откуда у её хозяйки взялось это огромное состояние? И как на самом деле она относилась к своему племяннику, гостеприимством которого пользовалась последние годы?
— О чём вы, ваше сиятельство? — насторожился де Менар.
— Давайте вспомним о другом пути расследования, друг мой, — произнёс Марк, снова открывая свой подсумок. — Помните то странное послание, которое вы принесли мне при нашей первой встрече? Это была одна строчка, но она оказалась лишь первой в числе других посланий, оставленных вашей тётей. Вторая была вписана в молитвенник вдовствующей виконтессы де Лапер, он, кстати, и сейчас в её руках. Третья собственноручно начертана рукой баронессы в её завещании. Можете убедиться сами, ведь вы получили свой экземпляр. Четвёртая, вот она, вышита ею на погребальном покрове. Пятую она приписывала в каждом письме, которое отправляла своему племяннику кавалеру де Шарону. Шестая — это девиз вашего славного рода, начертанный на усыпальнице, к ней отсылает другая строка. Седьмая выгравирована на диадеме, которую тётушка подарила к свадьбе своей любимой Ванессе. И, наконец, восьмую мне сегодня передала её подруга виконтесса де Руссель. Она тоже написана её рукой, можете убедиться, — Марк выложил записку на покров гроба, а потом добавил к ней остальные записки. — Как видите они все разрозненны и по отдельности не имеют особого смысла. Но, если присмотреться внимательней, то станет понятно, что они одного стихотворного размера, к тому же попарно рифмуются между собой, складываясь в весьма интересный октет. Ведь ваша тётушка любила такие загадки, не так ли? Я разгадал эту и вот, что у меня получилось.
