то, что сам не доживет до пятидесяти. За то, что его — пусть и совершенно бесцельная, никчемная жизнь закончится слишком быстро.
Минздрав готовился к убийствам долго, методично — искал выгодные точки, делал дубликаты ключей, изучал графики работы мастеров ЖЭКов и дежурства охранников. Даже выбирал время дня, когда солнце не будет бить в глаза. В здравом уме и твердой памяти. Убил бы и больше народу, но из-за болезни после третьего выстрела начинали сильно дрожать руки. Поэтому никогда не расстреливал все десять патронов за раз…
Письмо было адресовано шеф-редактору газеты «Ничего, кроме правды». Следователь задумался на минутку. Потом заметил коробок спичек у кухонной плиты.
— Славка, дай огня.
Запалил страницы с одного угла, повертел — чтобы лучше разгорелись. Швырнул в раковину и смотрел до тех пор, пока пламя не выжрало буквы, превратив бумагу в пепел.
Стажер шумно вздохнул.
— Все-таки улика…
— Улик нам хватит, — кивнул Кольцов на винтовку в углу. — Но, поверь, так лучше. Если письмо напечатают в газете, кто-то может посочувствовать этой сволочи. Или, что еще страшнее — попытаться понять его, начать оправдывать. У нас ведь много таких, сердобольных. Получится, что Минздрав затеял убийства не зря. Что имел право… А меня тошнит от подобной мысли, выворачивает наизнанку.
Следователь направился к двери. Обернулся на пороге.
— Ты давай тут, опись улик по всем правилам, понятых — вон, соседи уже на лестничной клетке шушукаются. Я пришлю перевозку, чтоб тело забрали.
— А вы куда, Кирилл Аркадьевич? К генералу?
— Еще не хватало, — ухмыльнулся майор. — Этот пусть меня завтра перед строем поцелует… В обе щеки.
Похлопал он себя отнюдь не по щекам. Но потом снова стал серьезным.
— Заеду к Руслану, он вроде нормальный парень. Расскажу про снайпера. Не для печати, конечно. Но, ты понимаешь…
— Конечно, понимаю, — Славка подошел к старшему товарищу, посмотрел прямо в глаза. — Читал протоколы. Страшная картина, спать ночью не мог. Хотя я, чужой человек. А он ведь и вправду любил эту девушку, Людмилу… Кстати, пока вас ждал, видел на углу ларек. Они точно продают водку, даже после 22 часов. Хотя и запрещено…
Кольцов молча пожал ему руку.
Искусство требует жертв
Вот попадется стандартному обывателю в кроссворде задание по горизонтали. Даже если по вертикали, не суть. «Неожиданный крах, позорный провал, бывает также полным». Шесть букв, вторая — И. Сразу шок, недоумение: ох, какие слова в газетах печатают, совсем стыд потеряли…
Но люди из культурной среды, не нам чета, — музыканты, писатели и, в первую очередь, актеры, — те сразу догадаются: речь идет о фиаско. В их культурной среде это звучит обиднее, чем предполагаемое обывателем ругательство. Особенно, когда бывает полным.
А режиссер заявил:
— Это полное фиаско!
Три недели, понимаете ли, спокойно наблюдал за репетициями из седьмого ряда партера. Сидел там, нога за ногу. Благодушно кивал. Глаза мечтательно закатывал от удовольствия. Все получалось, как он задумал. И вдруг…
— Коля, ну кто так душит?! — режиссер поскреб бородку. Плохой признак. Давно замечено, если Цукатов раздражен, то его охватывает какой-то непонятный зуд. Сначала он чешет свою претенциозную эспаньолку, дальше переходит на шею, потом на правое плечо, локоть, запястье… При этом так же, по нарастающей, заводится. Повышает голос. И, пожалуйста: истерика.
— У нас тут что, ярмарочный балаган? Курортная халтурка? Весь вечер поет и пляшет Коля Копейкин? Ты Николай Рублев! Актерище! Тебе дали шанс сыграть главную роль в лучшем театре Москвы! Шекспира сыграть!!! А ты даже бабу задушить не можешь…
Актер теребил завязки венецианского камзола и покрывался красными пятнами. Грим скрыл бы реакцию, но модный режиссер Цукатов любил театральные эксперименты. По его задумке Отелло — белый, а под мавра раскрасили Яго. С первых минут показать зрителю, кто главный злодей. Черная душа, типа. Однако в остальном от классики отходить запрещалось.
— В этой сцене нужен зверь! — все больше распалялся постановщик. — Отелло не в силах совладать со своими страстями. Он коктейль Б-52, в котором слоями гнев, ревность и обида. Горит. Пылает!!! А ты мне наливаешь кока-колу, да еще и диетическую. Пузырьки щекочут нос и все.
Цукатов взбежал на сцену по трем ступенькам. Рявкнул: «Шлюха!» на привставшую с ложа Дездемону — та аж расплакалась от неожиданности.
— Вот что ты должен показать, понял? Крик! Рев! Чтобы проснулось дикое, долго скрывавшееся внутри. С чем даже великий полководец Отелло не справился. Представляешь, насколько сильное чувство должно быть? Дай мне зверя. Льва! А то сошлю в ТЮЗ, будешь там Бонифация играть.
Дальше Рублев не слушал. Бубнеж и всхлипы слились в крутящийся водоворот, куда и ухнуло его сознание. Нет, он не упал — тело продолжало угодливо кивать там, на сцене. Но разум требовал перезагрузки.
Актером Коля был не сказать, чтоб известным. К тридцати годам за плечами пара дешевеньких фильмов, три ярких сериала: мистический, детективный и про войну, конечно. Очень уж ему шла форма — не важно, солдат, летчик, полицейский. Театральное амплуа давно обозначено: герой-любовник. И в этом спектакле Рублев хотел сыграть Кассио. Самое то: загар, мускулы, легкая небритость… Но вмешалась супруга Лана и с высоты своего опыта (годами постарше, да и фильмография у нее солиднее) покрутила пальцем у виска. Дурачок, только Отелло. Главная роль, афиши, интервью на ТВ. Шанс! Вся Москва придет посмотреть на белого мавра. Цукатов, конечно, тиран и изверг, сама у него на двух постановках мучилась. Но зато карьера в гору — деньги в семью!
В тот же вечер Лана пригласила режиссера к ним на ужин. Мило щебетала, смеялась над банальными остротами. Даже не обиделась, когда тиран и изверг назвал ее Светочкой. Хотя свое имя по паспорту ненавидела с детства. Под занавес — а вся жизнь театр, ведь так?! — использовала главный козырь: глубокий грудной голос. С придыханием. Пошла проводить гостя до машины. Вернулась, муж домывал посуду. Достала с книжной полки томик Шекспира:
— Учи текст, Колюня! Роль твоя.
Тут он был мастер. Запоминал самые сложные стихи если не с первого, то со второго прочтения. Важное свойство для актера. Помогало в театральном институте сдавать экзамены. Трудности возникали только на занятиях, где учили искусству переживания. Учили? Скорее ковыряли старые раны, бередили чувства. Выволакивали сокровенные воспоминания, как дворняжек на живодерню. Оголяли каждый нерв и припечатывали: а теперь зафиксируй состояние. Вот тебе красная кнопка: нажмешь на нее мысленно, когда потребуется на сцене слезы лить. А эта, зеленая — для смеха. Искренне рассмеяться по заказу не менее сложно, чем заплакать. И таких рычагов
