Илай набросился на него просто потому, что это было правильно, а не потому, что ему так сказали. Вернуть то, о чём грезил днём и ночью, на чём было сосредоточено всё его существование, что он искал, бродя по пустыне, чувствуя, как кровь высыхает прямо в теле…
Моё!
Раньше Илай отрабатывал удары на камне, и тот, даже неподвижный и безразличный, унижал его и причинял боль. Старец был таким же непробиваемым, но он ещё давал сдачи, уклонялся и дразнил его: Илай слышал, как булькает вода при каждом его движении. В итоге, задыхающийся и вспотевший, он смотрел на то, как мастер, чьё дыхание даже не сбилось, открывает флягу и делает демонстративно большой глоток. Потом выливает оставшуюся воду на голову.
Варварство.
Встряхнув флягой, Эвер улыбнулся, когда услышал тихий всплеск.
— У тебя ещё есть шанс.
Илай пошёл к нему, хрипя и пошатываясь. Споткнувшись, он повалился на песок, и мастер благосклонно кинул флягу рядом с его головой. Казалось, тренировка закончена, но он не торопился уходить.
Положив на флягу разбитую руку, Илай потащил её к себе и вцепился в пробку зубами. Но та не поддалась. Вода плескалась внутри фляги. Он был так ослеплён солнцем и жаждой, что не сразу заметил крошечную, вырезанную в пробке печать, по которой мазнули кровью.
Это всё было бессмысленно изначально.
— Нет, — ответил Эвер, и Илай понял, что сказал это вслух. — Как раз без этой печати всё было бы бессмысленно. Чему, по-твоему, ты тут учишься? Разбивать камни и качать воду?
Да, именно этим он и занимался последние несколько лет.
Придурок.
— На водокачке тоже стоит печать? — спросил Илай.
— Да. — Мастер улыбнулся.
— И на камне?
— Да. — Улыбка стала ещё шире.
Несмотря на то, что он говорил раньше, Эвер сам был тем ещё философом. Он не ставил печати на дом и имущество в нём, но поставил на воду и камень. Вода — символ господина. Камень — защищающего его Старца. Тренируя всё это время силу, Илай забывал о хитрости, присущей их клану.
— Чтобы до тебя дошло, мне пришлось потратить куда больше времени, чем ты думаешь. — Эвер вынул пробку, показывая ему. — Моя жизнь сокращается в тот момент, когда я ставлю печати. Чем больше крови, тем барьер сильнее. Но чем он сильнее, тем слабее становимся мы. Хотя оно того стоило, видел бы ты свою рожу.
Он любил производить эффект. И не любил разжёвывать уроки. От этого терялся вкус победы. Сам смысл обучения.
— Ты чего не пьёшь?
— Я слушаю вас, мастер.
Довольный его вдруг обнаружившейся сообразительностью, Эвер кивнул.
— Надо бы отвести тебя в Долину и показать главе, чтобы он определил тебе срок.
Под сроком подразумевался тот необходимый минимум, который отшельник должен был провести во Внутреннем мире, обучаясь и оттачивая своё мастерство. У всех Старцев он был приблизительно одинаков — тринадцать лет. Если ребёнок был принесён в пустыню младенцем, то у него были все шансы освоить техники к пятнадцати годам, как это и было с Эвером.
Долиной он называл обиталище главы, где помимо него жили отвечающие за новобранцев отшельники, в основном женщины, и сами дети. Это было небольшое поселение в самом сердце пустыне, до которого не смог бы добраться непосвящённый человек. И из которого невозможно было сбежать…
По мере приближения к Долине Илай стал замечать в песках странные кости. Белые, крупные, никогда не встречавшиеся ему — охотнику — ранее. Когда он увидел череп и понял, чьи это останки, то почувствовал озноб. Он взглянул на мастера, но тот смотрел лишь вперёд, кажется, ничего не замечая. Над его головой низко летела птица, закрывая крыльями от солнца. Обмахиваемый опахалом вельможа на прогулке, заскучавший от вида своего сада. И чем глубже они заходили в «сад», тем свежее становились «цветы», и тем беспокойнее вела себя сура. Когда хищница, хлопнув крыльями, устремилась вперёд, Илай побежал за ней. Суры не были падальщиками, а значит, она почуяла свежее мясо.
Это была девочка, его ровесница, лет двенадцать не больше, но её волосы уже начали седеть. Она лежала лицом вниз, почти занесённая песком. Из её лёгких вырывался болезненный хрип. Осторожно перевернув её и поддерживая голову, Илай выдернул пробку из фляги и поднёс к её рту. Но мастер остановил его, перехватив руку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Это яд.
— Что?
— Она умирает не от жажды, а от яда. — Отпустив его запястье, Эвер наклонился и поднял бутыль из тыквы, которая была прикреплена к её поясу. — Видишь? Почти полная. А теперь на неё посмотри.
Липкий пот. Отёчность. Бледное лицо приобрело синий оттенок. Глаза закатились.
— Отнесём её в Долину. У них точно есть противоядие. — Илай поднял её на руки, удивляясь тому, с какой лёгкостью ему это удалось.
— Почему нет? Это будет хорошей тренировкой и просто отличным уроком для тебя.
Даже в такой ситуации Эвер думал только о прогрессе в его обучении? Может, из него вышел не такой уж и плохой учитель.
— Плевать на тренировки! Разве вам не хочется её спасти? Она же одна из вас! — вскричал Илай.
— Как, думаешь, она тут оказалась? Она сбежала оттуда, куда ты её собрался вернуть. Она умрёт уже через час. Ты всё равно не успеешь.
— Сбежала… — повторил глухо Илай.
— Есть дети, которые не выдерживают тренировки физически, есть те, которые не выдерживают ментально. Вообще-то, чаще всего первые — это девочки, а вторые — мальчики. Поэтому, согласен, довольно странно видеть её здесь, да ещё и одну. Девчонки если сбегают, то по двое, по трое.
— Мастер! — рявкнул Илай.
— Не смотри на меня так. Если кто и виноват в её смерти, то это ты.
— Я?!
— Ты или тебе подобные, — махнул он рукой, не видя разницы. — Те, кто прожил во Внешнем мире достаточно долго, чтобы накопить воспоминания. Когда такие дети появляются в песках, они начинают болтать всякое. Истории о Внешнем мире по понятным причинам сироты обожают. А потом наставники им говорят, что да, Внешний мир намного больше пустыни, а для них это звучит так, будто пустыня крошечная. Девчонка могла идти следом за Старцами, отправившимися в святилище, но отстала. Укусили её недавно.
— Но ведь… ведь есть какой-то способ. Наверняка существует печать, которая может остановить распространение яда?
— Если так хочешь ей помочь, не давай ей и дальше мучиться, — посоветовал Эвер.
Илай знал, на что он намекал, и настойчиво качнул головой.
— Как знаешь, — бросил безразлично учитель.
— Стойте! Почему вы сами не сделаете этого?
— Ха?
— Вы сами! Печатью. Безболезненно.
— Ты смеёшься? Смертельная печать дорого мне обойдётся. Тратить свою жизнь на то, чтобы ускорить неизбежное? На предательницу клана?
— Она не предательница. Наоборот, это её предали! Что если её родители остались там? Её настоящие братья и сёстры? Разве она виновата в том, что хочет к ним вернуться?
— Ну, раз ты её так понимаешь, вот сам и подари ей безболезненную смерть.
— Я не умею!
— Нож у тебя с собой. Чего смотришь? Как будто никогда не забивал животных.
— Это другое!
— Потому что это человек? Ребёнок? Тебе придётся убивать самых разных людей и вовсе не из милосердия. У тебя это на роду написано, ты же сын военачальника, ты унаследовал титул убийцы от отца. Если не я, то твои наставники тебя бы научили этому. У них, конечно, было бы время и хорошо подвешенные языки, чтобы тебя упрашивать, а мне уже надоело тут торчать.
Смотря в спину мастера, Илай сделал шаг. Потом посмотрел на тело в своих руках. Её дрожь — не агония, но уже её предвестница. Мягко опустив умирающую на песок, Илай вытащил нож и приставил лезвие к её груди. Он замахнулся и пробил грудину без особых усилий. Физических. Вытащив лезвие рывком, он принялся раскапывать песок руками.
— Зверьё раскопает могилу уже этой ночью. Твоё воспитание не смеет отбирать пищу у других — таковы здешние правила, — сказал Эвер, когда он его догнал, и Илай спросил:
— Вы убили своего учителя-предателя-клана безболезненно? И потом похоронили его?
