- Убью! - завопил он, отыскивая глазами Бородина.
Но перед ним вырос, заслоняя свет от висячей лампы, Саша Скобликов:
- Брось ножку, или башку оторву!
- А-а! - захрипел Жадов. - И ты туда же. У-ух!
Скобликов нырнул к Жадову, ножка со свистом прочертила дугу над его головой, а на втором замахе Саша, как граблями, поймал левой пятерней руку Жадова, поднял ее кверху, заломил, а правой наотмашь, вкладывая всю силу своего могучего корпуса, ударил Жадова в открытое лицо. Тот отлетел к стенке, сбив висячую лампу. Где-то раздался тревожный свисток, и звонкий голос Кулька покрыл весь этот гвалт и грохот:
- Прекра-атить! Или всех пересажаю...
В полумраке Успенский поймал за руку Андрея Ивановича и потянул к выходу, приговаривая на лестнице:
- Пошли, пошли... Не то и в самом деле заберут... Бабосову на пользу протрезвеет в кладовой. Сашке тоже не беда. Он молодой. Ему самое время по холодным сидеть. Славы больше. А нам позорно...
На улице было темно и тихо, накрапывал дождь. У Андрея Ивановича от возбуждения постукивали зубы. Успенский запрокинул лицо в небо и вдруг рассмеялся:
- Ну и потеха... Где ты научился так драться?
- Где же? На нашей улице. Помнишь, как стенка со стенкой сходились: "Мы на вашей половине много рыбы наловили"? Да, ведь ты поповский сын. Ты в наших потасовках не бывал.
- Пошли! А то их сейчас выводить начнут. И нас зацепят.
- Постой, а ты расплатился? Кто у тебя был официантом?
- Мишка Полкан. Расплачусь... Ну, до завтра... Встретимся на бегах.
От десятидворной Ухватовки, тихановского хутора, созданного в первые годы нэпа, тянулся версты на две непаханый широкий прогон, по которому гоняли стадо на прилесные пастбища Славные. Здесь же, на этом прогоне, устраивались по праздникам бега и скачки. Лучшего места для таких состязаний и не подберешь: ни выбоин, ни ухабов, ни колесников - все ровно затянуто плотной травой-муравой, лишь узенькие тропинки пробиты в ней, как по линейке; посмотришь от Ухватовки - тянутся они до синего лесного горизонта, как веревки на прядильном станке у самого лешего.
Во всю длину с обеих сторон прогон обвалован, да еще канавы прорыты за валами; ни талые воды, ни дожди не страшны ему. А ширина - десять рысаков пускай в ряд, все поместятся.
На другой день с самого утра валом валит сюда разряженная публика - все больше мужики да молодежь, одни на лошадей поглядеть, другие себя показать. Ребятня верхом - красные да синие рубашонки пузырем дуются на спине, в конских гривах ленты вплетены, на лошадях ватолы разостланы, а то и одеяла, что твои чепраки! Гарцуют друг перед дружкой, то цугом пойдут, то в ряд разойдутся. Словно всякому показать хотят: "Берегись, кому жизнь дорога!"
Но вот все съехались в конец села, сгрудились бестолково у церковной ограды и долго, шумно, с матерком разбирались - каждый норовил попасть в головную часть, чтобы поскорее окропиться и ускакать снова на прогон.
Наконец разобрались в длинную, на полсела, вереницу и замерли.
От церкви на Красный бугор за ограду выносят стол, покрытый сверкающей, как риза, скатертью. На него кропильню ставят - серебряный сосуд с распятьем, воды святой наливают из хрустального графина. Потом выходят попы с хоругвями, за ними хор певчих, как грянут: "...Видохом свет истинный прияхом духа небесного", - листья на деревьях замирают. А там уж заерзали в нетерпении целые эскадроны вихрастой конницы - глазенки горят, поводья натянуты... Кажется, только и ждут команды: "Поэскадронно, дистанция через одного линейного, рысью а-а-аррш!"
Наконец священник подходит к столу, окунает крест в святую воду и, обернувшись с молитвой к народу, широким вольным отмахом осеняет крестом свою паству и торжественно распевно произносит:
- Пресвятая Троица, помилуй нас, господи-и-и!
А хор в высоком и звучном полете далеко разливается окрест:
- Очисти грехи наши, владыка, прости беззакония наши...
И мало понимающие этот смысл, но присмиревшие от торжественного пения ребятишки и успокоенные кони бесконечной вереницей потянутся мимо кропильного стола. А как только попадут на них брызги святой воды, воспрянут, словно пробужденные от сна, натянут поводья и с гиканьем понесутся по пыльной столбовой дороге мимо кладбища на широкий прогон.
Федька Маклак еще с утра договорился с Чувалом и Васькой Махимом после кропления лошадей мотануть на Ухватовский пруд, где их должны поджидать ребята с Сергачевского конца. Накануне вечером на посиделках у Козявки Маклак бился об заклад, что обгонит Митьку Соколика. Постановили всем сходом: кто проиграет, пойдет к сельповскому магазину и сопрет из-под навеса рогожный куль вяленой воблы.
Махим с Чувалом попали на кропление почти в хвост колонны, и пока их Маклак ждал возле кладбища, с досадой заметил, как прокатили в качалках на резиновых колесах полдюжины рысаков по направлению к прогону.
- Эх вы, хлебалы! - обругал он опоздавших приятелей. - С вами не на скачки ехать, а лягушек только пугать.
- Чего такое? - вытаращил глаза Чувал.
- Чего? Рысаки на прогон подались.
- Ну и что?
- Тебе-то все равно, а мне помешать могут.
- Кто?
- Нехто... Отец. Кто ж еще?
Маклак дернул поводьями, свистнул, и Белобокая почти с места взяла галопом.
На берегу Ухватовского пруда, возле одинокой задичавшей и обломанной яблони, оставшейся от большого барского сада, стояли их соперники. Их тоже было трое; Митька Соколик сидел на крупном мышастом мерине, почти на голову возвышаясь над Маклаком, хотя ростом они были ровные.
- Мотри, Маклак, держись дальше, а то мерин Соколиков копытом до твоей сопатки достанет, - смеялись сергачевские.
- Волк телка не боится, - отбрехивались нахаловские.
Ехали рысцой к прогону, держались кучно, переговаривались.
- Как будем обгоняться? На всю длину прогона? - спросил Соколик.
- Поглядим по месту, - солидно ответил Маклак. - Кабы рысаки не помешали.
- А мы вдоль вала... Кучнее пойдем. Много места не займем, - сказал Чувал.
- Тогда надо хвосты перевязать, - предложил Махим. - Не то обгонять станешь, соседняя лошадь мотнет хвостом, - глаза высечет.
- Это дельно, - согласился Соколик и первым спрыгнул с мерина.
Он был сухой, жилистый, какой-то прокопченный и скуластый, как татарин. За ним поспрыгивали и остальные.
- Мой папаня говорит: если чертей не боишься, завяжи хвост у лошади, сказал Махим.
- Что ж, твоя лошадь хвостом крестится? - спросил Чувал.
- А как же, - ответил Махим. - Ты погляди, как она бьет хвостом: сперва направо, потом налево, а то вверх ударит по спине и вниз опустит, промеж ног махнет. Вот и получается крест.
- Ну, а если завяжешь? - спросил Маклак.
- Завязанный хвост крутится, как чертова мельница...
- Зачем же ты завязываешь? - спросил Соколик.
- Папаня говорит - завязанный хвост скорость прибавляет.
- Ну и мудер твой папаня, - улыбаясь, сказал Соколик.
Решили так: четыре лошади получают по одному очку, а две лошади спорщиков Маклака и Соколика по два каждая.
Значит, чья команда наберет больше очков, та и выигрывает. Проигравшие вечером идут за воблой.
На прогоне их остановили с красными повязками на рукавах кузнец Лепило и сапожник Бандей.
- Вы куда? - спросил Бандей.
- За кудыкины горы... - недовольно ответил Маклак.
- Ты, конопатый тырчок, говори толком. Не то стащу с лошади да уши нарву, - погрозил ему своим кулачищем Лепило.
- Что ж нам - обгоняться нельзя? - обиженно спросил Маклак.
- Раньше надо было думать. Видишь - рысаков пустили на разминку.
По прогону и в самом деле рыскало с полдюжины жеребцов, запряженных в легкие коляски; возле Ухватовки стояло еще несколько рысаков, окруженных большой толпой. Со всех концов к прогону подходил народ; тянулись и от Тиханова, и от невидимого Назарова, и даже от залесной Климуши.
Вдоль прогона на высоких травяных валах, тесня и толкая друг друга, стояли сплошные стенки людей, а там, вокруг далекой бревенчатой вышки с колоколом, народу было еще больше.
- Дядь Лень, мы вдоль вала проскочим... Можно? - спросил Чувал.
- Вы отсюда попрете, а какой-нибудь жеребец навстречу вам выпрет от вышки... Что будет? Ну? И себе башки посшибаете и другим оторвете, сердито отчитывал им Лепило.
- Выходит - вам праздник, а нам - катись колбасой? Вы, значит, люди, а мы гаврики? - спрашивал Маклак.
- На скачки объявлен перерыв... Понял? - отрезал Лепило.
- А кто его устанавливал?
- Не ваше дело... У вас есть две ноздри, вот и посапывайте...
Ребята сникли и с затаенной тоской глядели на прогон.
- Вот что, огольцы, - пожалел их Бандей. - Дуйте вдоль вала гуськом... Но потихоньку... А там, за вышкой, еще много места. Становись от вышки и гоняй до самых ухватовских кустьев.
- Спасибо, дядь Миш!..
Ребята вытянулись гуськом и легкой рысцой покатили вдоль стенки народа. Возле самой вышки Маклак заметил в толпе отца; тот стоял рядом с Успенским и Марией и разговаривал с ними. Вдруг он обернулся и махнул Федьке рукой.
