- Ну что ты? Какие теперь скачки? После таких бегов ваши скачки мышиная возня...
- Тогда, может, с нами пойдешь? - сказал Успенский. - Мы вот к Скобликовым собрались... - кивнул на Сашу. - Пропустим по маленькой в честь Духова дня.
- Нет, ребята... Я и так пьяный... Вы уж гуляйте... Вы молодежь... А мне домой надо. Гости приедут. Я ведь не безродный.
У Скобликовых был накрыт праздничный стол: скатерть белая, голландского полотна, узором тканная, с красной каймой и длинными вишневыми кистями; салфетки к ней положены тоже белые в красную клетку с темно-бордовой бахромой; бокалы и рюмки чистого хрусталя с королевской короной, потрешь ободок, чокнешься - звенят, как малиновые колокольчики. Серебро столовое положили с вензелями, фамильное... Слава богу, хоть столовое убранство да сохранилось.
Сам хозяин надел кофейный костюм в светлую полоску и красный тюльпан в петлицу продел.
Все у него было крупным: и нос, и уши, и вислый, как у мирского быка, подбородок, в плечах не обхватишь, раздался, как старый осокорь. Свои седые косматые брови он чуть тронул тушью, да еще кочетом прошелся перед зеркалом.
- Папка жених! - прыснула Анюта, дочь его, двадцатилетняя красавица с темными волосами, зачесанными назад и затянутыми до полированного блеска в огромный пучок. На ней было зеленое шумное платье, с белым кружевным передником, в котором она прислуживала за столом.
Даже Ефимовна, тоже крупная, как хозяин, старуха с темным усталым лицом, принарядилась в черное платье из плотного крепа с шитьем и мережкой на груди.
И только один Сашка оделся по-простецки - он был без пиджака, в батистовой белой рубашке с откладным воротником и закатанными рукавами.
Он привел с собой Бабосова да Успенского с Марией, явились прямо с бегов.
- А-а, рысаки прикатили! - приветствовал их на пороге Михаил Николаевич. - Ну, кто кого объегорил?
- Вон кто виноват, - кивнул Саша на Успенского. - Знаток конских нравов.
- Проигрались?
- Васька Сноп подвел... Задергал, стервец, жеребца, - оправдывался Успенский. - У меня чутье верное: я еще на разминке видел - Квашнин маховитее.
- Эге... А мы, дураки, верили тебе, - с грустью сказал Саша.
- А вы что, играли скопом? - спросил Михаил Николаевич.
- Меня прошу исключить, - сказал Бабосов. - Я за компанию люблю только пить водку.
Он увидел выбегающую из кухни Анюту и бросился к ней:
- Она мила, скажу меж нами!.. - продекламировал, ловя ее за локоть.
- Коля, не дури! У меня поднос.
Тот выхватил поднос с закусками и поспешно скаламбурил:
- Я хотел под ручку, а мне дали поднос.
Анюта с Машей расцеловались.
- Уж эти лошади... Мы вас ждали, чуть с голоду не померли, - надувая губы, говорила Анюта.
- И все это надо съесть? - спросила Мария, оглядывая полный стол закусок.
Тут и балык осетровый, и окорок, и темная корейка, и селедка-залом толщиною в руку, истекающая жиром красная рыба, и сыры...
- Еще индейка есть и сладкое, - сияла, как утреннее солнышко, улыбкою Анюта.
- И пить будем, и гулять будем, - кривлялся, притопывая вокруг стола, Бабосов.
- Дети, за стол! - басил старик. - Мать, занимай командную высоту!
- Мою команду теперь слушают только чугуны да горшки...
Пили шумно, с тостами да шутками... Засиделись до позднего вечера...
Собрались не столько в честь праздника, сколько по случаю Сашиного поступления на работу. Почти два года проболтался он безработным после окончания педагогического института. В ту начальную пору нэпа, когда он поступал еще в Петроградский педагогический институт, мандатная комиссия, не набравшись силы и опыта, вяло и невпопад опускала железный заслон перед носом таких вот, как он, "протчих элементов"; зато уж в двадцать восьмом году ему, сыну бывшего дворянина, с новым советским дипломом в кармане пришлось не один месяц обивать пороги биржи труда. "Ваша справка на местожительство?" - "Пожалуйста!" И справка и диплом - все честь честью. Раскроют, глянут - пожуют губами, а взгляд ускользающий: "Придется подождать... Ничего не поделаешь - безработица".
"Ах, отец, отец! И зачем тебе надо было усыновлять меня? - досадовал Саша в минуту душевной слабости. - Долго дремала твоя совесть... И не просыпалась бы. Стояло бы теперь у меня в нужной графе - сын крестьянки... Сирота. Совсем другое дело".
Надо сказать, что Ефимовна работала экономкой у Михаила Николаевича... И только в двадцать втором году женился он на ней официально и детей своих усыновил; ввел в наследство, так сказать, хотя никакого наследства уже не было.
Поболтавшись весну да лето по столицам нашим, Саша приехал домой и стал осваивать новое ремесло - точить колесные втулки да гнуть дубовые ободья. Благо силенка была, в батю уродился.
Старший Скобликов в свои семьдесят годов легко и просто таскал мешки с зерном, пахал, косил и метал стога. Рано ушедший в отставку в чине подполковника, он свыкся с крестьянской работой и не очень переживал потерю старого поместья. "Идешь мимо барского дома, а сердце, поди, кровью обливается?" - спрашивали его мужики. Только отмахивался: "Э-э, милый! Чем меньше углов, тем забота легче... Главное - руки, ноги есть, значит, жить можно".
Но за детей переживал... Анюта после окончания школы сидела дома, и Саша домой приехал... Редкие налеты его на уроки в какую-нибудь школу (ШКМ) или в ликбез отрады не давали. И вдруг вот оно! Стронулось, покатилась и наша поклажа...
И мы поехали. Взяли Сашу на пятые - седьмые классы, историю преподавать. В новую школу второй ступени. Как же тут не радоваться старикам? Как же тут было не загулять?
- Ну, омочим усы в браге! За народное просвещение... - поминутно говаривал старик, поднимая рюмку и чокаясь ею...
Хотя пили они водку и, кроме графина с домашней вишневой наливкой, никакой браги на столе не было, но этот шутливо-торжественный тост вызывал шумное одобрение молодежи:
- Подымем стаканы!
- Содвинем их разом!
- Да здравствует Степановская десятилетка!
И только Ефимовна укоризненно качала головой:
- Пустомеля ты, Миша... Ни браги у тебя, ни усов... Когда ты успел нализаться?
- Ну, хорошо - браги нет... Ладно. А просвещение есть у нас или нет? вытаращив глаза, спрашивал Бабосов. - Просвещение-то вы не будете отрицать, Мария Ефимовна?
- Перестань дурачиться, - толкал его в бок Успенский.
- Вот видите... Я подымаю вопрос о наших достижениях, а он меня под девятое ребро. Прошу зафиксировать...
- Коля, достижения наши налицо, - сказала Мария. - Те, кто о них спрашивает, значит, сомневается. А всех, которые сомневаются, бьют. Стало быть, ты получил по заслугам.
- Ладно, я колеблюсь. А он за что получил синяк? - указал Бабосов на Сашку. - Он же незыблем, аки гранит.
- Я пострадал за веру, царя и отечество, - обнажая крупные, ровные, как кукурузный початок, зубы, улыбался Саша.
Михаил Николаевич погрозил многозначительно ему пальцем.
- За богохульство дерут уши.
- Так нет же бога... Стало быть, и богохульства нет, - сказал Бабосов.
- А ты почем знаешь? - удивленно спросила Ефимовна.
- Доказываю от противного: говорят, бог есть высший закон... Гармония! Согласие?! Разум вселенной! Нет ни закона, ни гармонии... И разума не вижу. И какой, к чертовой матери, разум в этой подлунной, когда все, точно очумелые, только и норовят друг друга за горло схватить. Если человек сотворен по образу и подобию божьему, то кто же сам творец, когда он равнодушно зрит на это земное душегубство?
- Это сатана людей мутит, - ответила Ефимовна. - При чем же тут бог?
- Святая простота! - Бабосов растопырил пальцы и потряс руками над головой. - Как у нас все разложено по полочкам для спокойствия и удобства. Вот человек в поте лица добывает хлеб свой. Красивая картина, это лежит на чистой полочке, под богом. Вот человек берет из кармана ближнего своего, да мало того - на шею сядет ему, да еще погоняет. Это нечисто, от сатаны... А если он сегодня добывает хлеб свой, а завтра берет дубину, ближнего своего из жилища гонит - это как, по-божески, по-сатанински?
- И все-таки верить нужно, - сказал твердо Михаил Николаевич. - Без веры нельзя.
- Да во что верить прикажете?
- Ну как во что? В торжество добра. В отечество, наконец.
- Ах, в отечество! - подхватил с каким-то радостным озлоблением Бабосов. - А точнее? В настоящее отечество? В будущее? Или в прошлое? Искать залог будущего расцвета в глубинах веков, так сказать? В историю верить, да?
- А что история? Чем она тебе не по нутру? - багровея, спросил Михаил Николаевич.
- Вся наша история - длинная цепь сказок, разыгранных обывателями города Глупова, - ответил Бабосов.
- Молодой человек, не извольте забываться! - Михаил Николаевич повысил голос и тяжко засопел.
- А то что будет? - Бабосов сощурился.
- Я укажу вам на дверь.
- Отец, это не аргумент в споре, - вступился Саша за Бабосов а.
- Так мне продолжать или как? - спросил Бабосов.
- Как хотите, - хмуро ответил Михаил Николаевич и налил себе водки.
