Дуглас был гордым, независимым, решительным человеком. В бою под Буэна Виста, во время мексиканской войны, его ранило в ногу, но он оставался в седле до конца сражения. После окончания военной академии Уэст-Пойнт он двенадцать лет служил в кадровых частях армии США в чине полковника миссисипских стрелков, в прославленном полку молодых аристократов штата. Дуглас владел тысячами акров хлопковых плантаций.
К концу войны с Мексикой он потребовал у конгресса ассигнований на посылку десяти полков в города и провинции Мексики, чтобы успеть оккупировать значительную часть ее территории до того, как вашингтонское правительство решит — аннексировать захваченное или нет.
Выступая в сенате 17 марта 1848 года, он заявил, что считает войну с Мексикой справедливой, а захват ее территорий — обоснованным неписаным законом, существующим со дня зарождения человеческого общества. Больше того, если дальнейшему продвижению американцев по перешейку будут противиться англичане — объявить Британии войну. Если Британия попытается ступить ногой на Кубу, Америка должна немедленно вмешаться.
Он считал, что поскольку глупость, фанатизм, гордыня, ненависть и коррупция грозят нарушить мир в Союзе и снизить благосостояние, пусть лучше Союз распадется. Если рабство — грех, то не это поколение за него в ответе. Когда северные штаты обеспечат более дешевую рабочую силу, нежели невольники, — рабство само отомрет.
В Вашингтоне Дуглас сказал группе республиканцев: «Вы выдвинули очень способного и очень честного человека». Джону В. Форни он признался: «Теперь у меня будет много хлопот. Линкольн самый решительный человек в их партии, самый лучший уличный оратор на западе».
В июне Дуглас отправился на запад. В 60 милях от Чикаго его встретил специальный поезд, разукрашенный флагами и вымпелами. Под гром духового оркестра политические деятели проделали остаток пути до Чикаго, куда въехали 9 июля. Когда Дуглас вышел на балкон Тремонт-хауза, улицы осветили красные огни и фейерверк. На улице возникла драка между толпой и кучерами наемных экипажей, которые привезли гостей Дугласа и прокладывали себе путь сквозь толпу. Кого-то сшибли ручкой бича, какого-то кучера трижды стаскивали с облучка. Когда, наконец, распутали узел из кучеров, лошадей и слушателей, судья Дуглас начал свою полуторачасовую речь.
Линкольн слышал, как Дуглас назвал его «сердечным, дружелюбным, разумным джентльменом, добропорядочным гражданином и достойным соперником». Тысячи людей слышали и другие слова Дугласа: «Линкольн смело и открыто пропагандирует междоусобную войну, войну Севера против Юга, свободных штатов против рабовладельческих — войну на уничтожение, с тем чтобы безжалостно продолжать ее до тех пор, пока та или другая сторона не будет покорена и все штаты не станут либо свободными, либо рабовладельческими».
Линкольн письменно предложил Дугласу принять участие в диспуте. Дуглас вызов принял. Оба они будут сходиться на подмостках и спорить по различным вопросам в семи различных пунктах Иллинойса, с тем чтобы их выступления стали достоянием всей страны. Используя недавно изобретенную стенографию, репортеры дадут народу «полный дословный отчет», как сообщили газеты своим читателям.
Первые дебаты состоялись 21 августа в палящий солнечный день. На площади в Оттаве собралось 12 тысяч человек. Из Чикаго прибыл специальный поезд, люди приехали на поездах, пароходах, фургонах, колясках, пришли пешком. Толпа запрудила площадь в несколько акров и слушала речи три часа подряд. Когда речи кончились, республиканцы подняли Линкольна на плечи, и толпа, возглавляемая духовым оркестром, проводила его к дому мэра Гловера. Враждебная Линкольну демократическая газета писала: «Его длинные руки висели у плеч носильщиков, длинные ноги болтались у самой земли, его длинное лицо непрестанно кривилось — он пытался обаятельно улыбаться, но ему не удавалось выглядеть менее ужасающим». Нью-йоркская «Ивнинг пост» делилась впечатлениями: «Конфиденциально мы должны признать, что внешность «длинного Эйби» непривлекательна; но расшевелите его, и свет гениальности одушевляет все черты его лица. Слушая его спокойно и беспристрастно, мы пришли к убеждению, что никто не превосходит его в уличных выступлениях».
Следующим пунктом был Фрипорт, приютившийся в северо-западном углу Иллинойса. Дугласа встретила факельная процессия — чикагская «Таймс» насчитала 1 000 факелов, а «Пресс» и «Трибюн» только 74. Линкольн подъехал к эстраде в крытом фургоне, запряженном шестеркой больших белых лошадей. 15 тысяч человек, стоя и сидя, слушали выступления в течение трех часов, несмотря на холод и моросящий дождь.
Затем диспутанты и репортеры-стенографисты спустились на 300 миль к югу от Ричмонда, штат Виргиния. Аудитория в Джонсборо состояла из 1 400 человек, большей частью равнодушных к горячей дискуссии. Этот городок вклинился между рабовладельческими штатами Кентукки и Миссури — многие приехали из этих штатов, чтобы послушать ораторов. В Чарлстоне, на ярмарочной площади, собралось 12 тысяч.
7 октября 20 тысяч человек пришли на диспут в Гэйлсборо. Сырой северо-западный ветер рвал в клочья флаги и знамена, влажный воздух студил кости тех, кто забыл надеть пальто, но люди, застегиваясь на все пуговицы, укутывались плотнее и продолжали слушать. Они пришли из районов рек Сидар-Форк, Спун, Иллинойс, Рок и Миссисипи, у многих руки загрубели от плугов. Их обветренные, загорелые лица говорили о том, что это были люди земли — холодный ветер был им нипочем.
Шесть дней спустя в Куинси на Миссисипи собрались люди из Иллинойса, Айовы, Миссури. Последний диспут состоялся через два дня в Олтоне.
Проблемы рабства и другие вопросы занимали умы людей и разделяли их на всех ступенях общественной лестницы, в политике, литературе, религии, морали: «Это вечная борьба между двумя принципами… — говорил Линкольн. — Первый из них — нормальные права человечества, второй — божественные права королей. Мы теперь могущественная нация; нас 30 миллионов. Но, пожалуй, не больше половины нашего народа — потомки тех, кто воевал за победу американской революции; другая половина — люди, приехавшие из Европы: немцы, ирландцы, французы, скандинавы или их дети».
Но есть охотники считать иммигрантов низшей расой, и поэтому многие считают, что «…им нужно дать ту меру свободы и привилегий, которые соответствуют их положению. Так ведь это же доводы монархов. Они испокон веку пользовались такими доводами, чтобы порабощать народы. Они всегда садились на шею народам не потому, что монархам это было приятно, а потому, что народам было полезно, когда на них ездили верхом. Этой аргументацией государей пользуется и Дуглас, и смысл ее таков: «Ты работай, а я буду есть; ты трудись, а я воспользуюсь плодами твоего труда…» Я прошу об одном: если вам негр не нравится, оставьте его в покое. Безусловно, негр не может с нами сравняться цветом кожи, может быть, еще и во многом другом, но все же он вправе есть заработанный им хлеб… Вы хотите доказать, что вам дано больше, но это не оправдывает ваше намерение отнять у него то немногое, что ему дано».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
