благородие. Всё коробки разные да саквояж один. Да! Был при них футляр темной кожи, длинный такой, полагаю, музыкальный струмент какой в нем.
– Зрительную трубу мог подобный футляр содержать?
– Мог, отчего бы и нет, тока разумею, для зрительной трубы великоват он, хотя… – мысленно прикидывал размеры футляра филер, – сгодится и для трубы, ваше благородие.
– А как ты экипаж с лошадьми без призора бросил, умыкнуть ведь могли? – удивился неожиданной информированности агента-кучера Блок.
– Дык, когда коляска с наблюдаемыми к станции Варшавской железной дороги подкатила, Хлыщ сразу понял, что они тикать собрались, и знак мне подал, дабы я вослед их коляски по пандусу на дебаркадер гнал. Когда Профессор в билетную контору отошел, Хлыщ за ним приглядел, а когда тот билеты купил, служащего конторы опросил да ко мне оттуда возвернулся.
– Деньги как ему отдал?
– Когда он ко мне возвертался, как кассира опросил, про деньги и сказал, опосля чего приказал за собою идтить да за наблюдаемыми смотреть. Я с козел да за ним. На перроне уж дотумкал, по какой надобности мне за ними смотреть надобно.
– Публика на платформе была, когда вы там появились? – желал знать детали полицейский чиновник.
– Поезд возле перрона уж стоял, а публика, как отъезжающая, так и провожающая, у вагонов толпилась. Хлыщ котелок на глаза да мимо наблюдаемых и господ Лиховцевых напрямки к господину обер-кондуктору. Тот вдоль вагона прохаживался да наставления кому-то из поездных кондукторов давал. Два слова ему шепнул, лацкан отогнул50 и на площадку51, ту, что с другого от поляков краю, поднялся. Дальше не видал его вовсе, а наблюдаемые долго с Лиховцевыми прощались и опосля Хлыща на свою площадку поднялись. Полячка в салон зашла, а Профессор с женой господина Лиховцева еще прощался, и та платок к глазам прикладывала. Ну, а как поезд тронулся, я к лошадям заторопился, да сюды на рысях прикатил.
– Лихо Хлыщ придумал с ними ехать. Дай бог, чтоб в дороге не засветился, инако худо будет, вся работа наша коту под хвост, – обеспокоенно нахмурил брови полицейский чиновник. – А вдруг наблюдаемые на дебаркадере или еще где на вокзале вас срисовали? – Блок вперился колючим взглядом в агента.
– Когда возле вокзала остановились, дабы дальше по пандусу ехать, там толкотня образовалась, затор, так сказать, и мы ожидали малость. Хлыщ в карете дверцу приоткрыл да про то, что ехать ему придется, мне прокричал. Да там такой гвалт стоял, что его услышать никто не мог, а вот срисовать… Разве что когда по перрону ходили. Али его одного, али меня, али вдвоем нас обоих возле кареты. Наверняка не скажу, ваше благородие, – честно признался филер.
– Ладно, Смурной. Опосля драки кулаками не машут. Главное, вы их выследили. Что еще доложить имеешь?
– Хлыщ просил передать, чтоб в Варшаве оный поезд встречали и телеграфом тамошних агентов предуведомили.
– Понятно, что уведомим. Не по Варшаве же ему савраской скакать, чай, по Питеру набегался, – отпустил филера полицейский чиновник.
За чаем Чаров читал записку от Блока с подробным изложением вышеприведенных событий, когда слуга Прохор доложил о приходе Шныря.
– Наблюдение за домом Лиховцевых снято, ваше высокоблагородие, – с порога сообщил о взволновавшем его открытии он.
– А уж не за кем наблюдать. Ржевуцкие отбыли в Варшаву, и агент Сыскной полиции Хлыщ следует с ними в одном поезде, – Чаров потряс перед глазами запыхавшегося филера запиской полицейского чиновника.
– Сбежали, стало быть!
– Установленное за собой наблюдение заметили, или какие, пока что неведомые нам, обстоятельства послужили причиной их скоропалительного отъезда, – подумал о визите к Пирогову пана Станислава судебный следователь, о коем также уведомлял Блок.
– Коли так, они и сегодняшнее сопровождение до станции Варшавской железной дороги заприметили.
– Могли и севшего в их вагон филера, хоть он и в соседнем салоне пребывает, срисовать.
– В таком разе они до Варшавы не поедут, ваше высокоблагородие, а попытаются незаметно сойти где-нибудь по пути.
– Одна теперь надежда на ловкость и знание службы агента Сыскной полиции, – пробормотал Сергей. – Ну а что твой подопечный? Куды свои стопы направлял?
– Раненько пошел в классы, занятия еще не начались, так он в библиотеке до самых классов просидел, опосля в столовой отобедал, а дальше на дачу к Кройцу ездил, да ужо в седьмом часу от инженера возвертался, – кивнув на напольные, в полстены часы в кабинете Чарова, объявил филер. – Фрол покамест студента караулит, а я вот к вам с докладом поспешал.
– Стало быть, инженера не забывает, – нахмурился судебный следователь.
– По всему видать, с важной ношей оттудова возвернулся, а когда на дачу ехал, сумку свою легко через плечо перекидывал и абы как нес. Вестимо, что-то ценное у инженера забрал. Уж больно аккуратно да с великими предосторожностями он ее обратной дорогой нес.
– У благонамеренного студента сумка книжками набита, а они, как известно, подобного к себе отношения не требуют.
– Вот-вот, ваше высокоблагородие, и я о том, – с энтузиазмом подхватился Шнырь.
– Ежели у тебя все, ступай. За студентом сейчас не то что глаз нужен, а телескоп целый. Впрочем, один может и в карете покемарить, пока другой наблюдает.
– Оно, конечно, можно, ваше высокоблагородие, только черный ход в квартире имеется.
– И что с того? Едино на улицу студент выйдет, двором же сквозного проходу нет, – удивился сентенцией опытного филера Сергей, знавший упомянутые дворы как свои пять пальцев.
– Так-то оно так, а вдруг он на дерево, что возле конюшни растет, залезет да на крышу оной конюшни перейдет, а с той крыши в другой двор утекёт да на седьмую линию через арку выйдет?
– Но там же арка с воротами?
– Точно так, ваше высокоблагородие, однако ж я проверил, воротами та арка на ночь не запирается.
– В таком разе, тебе видней, – под напором железных аргументов филера сдался судебный следователь. – Однако тревожно мне, Шнырь, – Чаров посмотрел агенту в глаза. – Полагаю, студент гадость какую от Кройца привез. Коли что подозрительное приметите, оповести немедля. На часы ночные не смотри. Сейчас Прохор провизии тебе даст, дабы веселей вам службу несть, ну а ежели ничего не случится, завтра, как обычно, с докладом в портерную приходи, – он отпустил филера и не налил ему водки.
Катаржина не имела возможности объясниться с Казимиром, лишь поставила его перед фактом своего вынужденного отъезда и вновь предупредила, что следить могут и за самим Лиховцевым. Любовник воспринял ее известие спокойно, попросив только помнить о нем, чем немало озадачил ожидавшую совсем иной реакции женщину. Причиной необычного поведения молодого человека послужило известие о смертельном диагнозе пана Станислава, кое со слезами на глазах сообщила ему мать. «Взорву царя и женюсь на Катишь, после того как сбежим с ней в Америку», – с той минуты ни о чем другом он уже не помышлял и, приехав к Кройцу, без зазрения совести позаимствовал на даче необходимые для сборки бомбы компоненты.
О торжественном шествии на Марсовом поле императорских гвардейских полков Казимир узнал из газет и решился взорвать государя, когда тот выйдет из кареты и проследует к возведенной у Лебяжьей канавки ложе. «Изловчусь и метну снаряд, да пользуясь создавшейся суматохой, затеряюсь в толпе, а потом ускачу на тройке, кою обещался мне дать Любарский», – определился с диспозицией он. Встав ни свет ни заря, он двинулся к Андреевским рядам, в надежде возле рынка нанять экипаж, и, не увидев извозчиков, подался в сторону набережной, и не прогадал. У «Золотого якоря» стояла пролетка. Растолкав возницу, ожидавшего загулявшего в ресторане клиента, он уговорил его смотаться на Марсово поле. Лихаческий тариф, предложенный Лиховцевым, заставил возчика пробудиться, и уже через четверть часа Казимир трогал пальцами пахнувшую свежераспиленным тесом трибуну, а на отстоявшую чуть впереди нее ложу даже умудрился взобраться.
– Что, барин, нравится наша работа? – с удивлением увидав зеваку, обозревавшего охваченное предрассветными сумерками Марсово поле с высоты царской ложи, пробасил куривший трубку плотник.
– Еще как нравится, любезный! Будто на ипподроме славных времен римских побывал! – не переставал восхищаться Лиховцев.
