Не удостоив ее взглядом, он повернул коня и поскакал в сторону дороги, надеясь, что вслед ему не просвистит клинок кинжала.
Джиллиана некоторое время сидела в седле неподвижно, глядя, как он удаляется, лицо ее покраснело от гнева. И все же она лишний раз поняла, что имеет дело не с сестрой Марией и тем более не с Питером: из ее попыток поторговаться, заключить еще одно соглашение или решить спор в схватке ничего не выйдет.
Она тоже пустила коня вскачь, ветер хлестал ей в лицо, смывая румянец гнева. Она вспоминала слова отца, сказанные по такому же поводу: озлобленному человеку никогда не победить своего хладнокровного соперника равной ему силы. И еще отец говорил: твой гнев – друг твоего врага... Ей было тогда лет пять или чуть больше, но она запомнила советы отца на всю жизнь.
Когда она наконец присоединилась к отряду, ставшему меньше на двадцать с лишним воинов, разъехавшихся по родным селениям, то уже со спокойным сердцем уложила ножны от «зуба змеи» в сундук. Карлейль издали наблюдал за ней с довольной улыбкой.
Перед тем как опустилась ночь, они расстались еще с четырьмя десятками всадников и вскоре, поднявшись на очередной холм, увидели стены аббатства Мелроуз.
– Мой дом! – с чувством воскликнул брат Уолдеф и понудил возницу ускорить движение повозки.
Позднее, когда он совершал молитву в монастырской келье, он понял, что сейчас впервые после казни Уоллеса испытывает чувство полного успокоения и счастья. Однако завтра все равно будет просить аббата снова позволить ему оставить стены монастыря, чтобы находиться ближе к Джиллиане до тех пор, , пока та не обретет покоя и умиротворения в своей жизни.
Если такое ей будет вообще дано.
Джиллиана умылась горячей водой из большой деревянной бадьи и теперь сидела на подоконнике в гостевой комнате монастыря, обернувшись полотенцем и глядя в окно.
Она не повернула головы, когда в комнату вошел Карлейль, закрыл дверь и начал раздеваться.
– Мне сказали, – задумчиво проговорила она как бы самой себе, – что я давным-давно бывала тут. Я многое помню из своего детства, но только не это.
Джон уже разделся донага, уселся посреди бадьи на табурете, стал обливаться еще не остывшей водой, зажмурился.
Джиллиана наконец повернулась лицом к нему.
– Сколько еще осталось до Гленкирка? – спросила она.
– Шесть дней пути, – ответил Джон, открывая глаза.
– Что там будет?
Ему пришлось по душе, что она наконец проявила интерес к своему новому жилищу, однако не понравилась форма вопроса.
– Там будет моя сестра Агнес, – сухо ответил он и, решив все же дополнить ответ, прибавил: – Она моложе меня на восемь лет, и у нее самая добрая душа, когда-либо созданная Богом.
– Она замужем?
– Нет.
Джиллиана провела нехитрое арифметическое действие и сказала:
– Но ведь ей уже двадцать четыре. Никто не делал ей предложения?
Снова Джону не слишком понравился вопрос.
– Предложения были, – сказал он, – и не одно, а сейчас ее руки домогается мой управляющий Джейми Джилли. Я не тороплю ее с замужеством, а сама она откладывает решение. Больше всех выказывает волнение отец Джейми, старый Джок. Он управляет моими земельными угодьями и ждет не дождется внука.
Джиллиана несколько удивилась его ответу.
– Вы согласны выдать вашу сестру за домоправителя? Джон услышал в ее голосе, помимо удивления, некоторое неодобрение и открыл глаза.
– Он любит ее, – сказал он язвительно, – ты в состоянии понять это? И Агнес, как я вижу, готова ответить на его любовь. Я был бы плохим братом, отказав ему.
Ничего не ответив, она снова посмотрела в окно: там уже все покрылось мраком. Скинув полотенце и оставив его на подоконнике, она забралась в постель и закрылась одеялом до подбородка.
Он следил за движениями ее обнаженного тела, но в отличие от прежних ночей в них не было ничего, похожего на призыв. Словно она позабыла о его присутствии.
Не торопясь, он закончил мытье, встал во весь рост, насухо вытерся и задул свечи. Когда он улегся рядом с ней, ритм ее дыхания несколько изменился, давая знать, что она еще не уснула. Однако она не притронулась к нему, только спросила совсем по-детски:
– Могу я поцеловать вас, милорд супруг?
Он расценил ее вопрос как новую тактику, иначе говоря, хитрость, и ему опять не слишком понравились ее уловки, но, с другой стороны, он уже несколько дней не был с ней близок и желал ее, а потому решил, что незачем лишать себя естественного наслаждения только по причине ее дурацкой непокладистости. К тому же теперь, после разговора с братом Уолдефом, он начал понимать, что своими капризами и фокусами она больше обязана не себе, а воспитавшему ее отцу, а также, возможно, и матери, которую она, впрочем, никогда не знала.
И все же неожиданно, сам не желая того, он произнес холодным тоном:
– Нет, лежи спокойно.
Потом не утерпел и, выждав некоторое время, повернулся к ней и обрушил поцелуи на ее губы, щеки, проникая языком к ней в рот. Она вытянула руки, чтобы обнять его, но он схватил оба ее запястья левой рукой, вытянул их вверх, за ее голову, и удерживал там, в то время как правой рукой гладил ей лицо, шею, грудь.
Вскоре она поняла, что оказалась в совершенно беспомощном положении и не может вырваться. Ей не пришлась по душе такая западня, она к этому не привыкла. Он продолжал ее безудержно ласкать, его желание разгоралось, но она не отвечала ему тем же, скованная своей вынужденной беспомощностью.
В горячке страсти он дал самому себе слово добиться сегодня того, чего желал уже около месяца, – ее полного растворения в соитии, то есть полного обладания ею.
Он с легкостью приподнял ее на постели, после чего сделал так, что ее сомкнутые руки оказались у нее под спиной и тоже в его власти. Зато он получил возможность осыпать поцелуями не только ее грудь, но и живот, и лоно.
Когда его язык ворвался туда, она выдохнула дрожащим голосом:
– Милорд!..
– Молчи! – почти грубо прикрикнул он. – Ни слова больше.
Он продолжал прерванные ласки, и снова трепет блаженства накатывал на нее, сильнее, чем прежде, чем когда бы то ни было до сих пор.
Но она не хотела, не желала сдаваться, иначе ей казалось, что она проиграет битву и отец не одобрил бы поражения. Поэтому она сопротивлялась, как могла, но руки были стиснуты его могучей хваткой, а из того места, которое можно назвать средоточием наслаждения, разливались по всему телу волны неизмеримого блаженства.
Сейчас... еще немного... и произойдет, наверное, то самое, чего так добивается он и чего не хочет она, ведь тогда он сможет праздновать победу, а она... она будет побеждена... Нет!
Отчаянным движением она сумела извернуться, согнуть ногу в колене и что есть силы ударить его в пах.
