– Серпилин, я Баранов, ты что, с ума сошел?
– В третий раз прошу вас предъявить документы, – сказал Серпилин все тем же жестяным голосом.
– У меня нет документов, – после долгой паузы сказал Баранов.
– Как так нет документов?
– Так вышло, я случайно потерял... Оставил в той гимнастерке, когда менял вот на эту... красноармейскую. – Баранов задвигал пальцами по своей засаленной, не по росту тесной гимнастерке.
– Оставили документы в той гимнастерке? А полковничьи знаки различия у вас тоже на той гимнастерке?
– Да, – вздохнул Баранов.
– А почему же я должен вам верить, что вы заместитель начальника оперативного отдела армии полковник Баранов?
– Но ты же меня знаешь, мы же с тобой вместе в академии служили! – уже совсем потерянно пробормотал Баранов.
– Предположим, что так, – нисколько не смягчаясь, все с той же непривычной для Синцова жестяной жесткостью сказал Серпилин, – но если бы вы встретили не меня, кто бы мог подтвердить вашу личность, звание и должность?
– Вот он, – показал Баранов на стоявшего рядом с ним красноармейца в кожаной куртке. – Это мой водитель.
– А у вас есть документы, товарищ боец? – не глядя на Баранова, повернулся Серпилин к красноармейцу.
– Есть... – красноармеец на секунду запнулся, не сразу решив, как обратиться к Серпилину, – есть, товарищ генерал! – Он распахнул кожанку, вынул из кармана гимнастерки обернутую в тряпицу красноармейскую книжку и протянул ее.
– Так, – вслух прочел Серпилин. – «Красноармеец Золотарев Петр Ильич, воинская часть 2214». Ясно. – И он отдал красноармейцу книжку. – Скажите, товарищ Золотарев, вы можете подтвердить личность, звание и должность этого человека, вместе с которым вас задержали? – И он, по-прежнему не поворачиваясь к Баранову, показал на него пальцем.
– Так точно, товарищ генерал, это действительно полковник Баранов, я его водитель.
– Значит, вы удостоверяете, что это ваш командир?
– Так точно, товарищ генерал.
– Брось издеваться, Серпилин! – нервно крикнул Баранов.
Но Серпилин даже и глазом не повел в его сторону.
– Хорошо, что хоть вы можете удостоверить личность вашего командира, а то, не ровен час, могли бы и расстрелять его. Документов нет, знаков различия нет, гимнастерка с чужого плеча, сапоги и бриджи комсоставские... – Голос Серпилина с каждой фразой становился все жестче и жестче. – При каких обстоятельствах оказались здесь? – спросил он после паузы.
– Сейчас я тебе все расскажу... – начал было Баранов.
Но Серпилин, на этот раз полуобернувшись, прервал его:
– Пока я не вас спрашиваю. Говорите... – снова повернулся он к красноармейцу.
Красноармеец, сначала запинаясь, а потом все уверенней, стремясь ничего не забыть, начал рассказывать, как они три дня назад, приехав из армии, заночевали в штабе дивизии, как утром полковник ушел в штаб, а кругом сразу началась бомбежка, как вскоре один приехавший из тыла шофер сказал, что там высадился немецкий десант, и он, услышав это, на всякий случай вывел машину. А еще через час прибежал полковник, похвалил его, что машина стоит уже наготове, вскочил в нее и приказал скорей гнать назад, в Чаусы. Когда они выехали на шоссе, впереди была уже сильная стрельба и дым, они свернули на проселок, поехали по нему, но опять услышали стрельбу и увидели на перекрестке немецкие танки. Тогда они свернули на глухую лесную дорогу, с нее съехали прямо в лес, и полковник приказал остановить машину.
Рассказывая все это, красноармеец иногда искоса взглядывал на своего полковника, как бы ища у того подтверждения, а тот стоял молча, низко опустив голову. Для него начиналось самое тяжкое, и он понимал это.
– Приказал остановить машину, – повторил последние слова красноармейца Серпилин, – и что дальше?
– Потом товарищ полковник приказал мне вынуть из-под сиденья мою старую гимнастерку и пилотку, я как раз недавно получил новое обмундирование, а старую гимнастерку и пилотку при себе оставил – на всякий случай, если под машиной лежать. Товарищ полковник снял свою гимнастерку и фуражку и надел мою пилотку и гимнастерку, сказал, что придется теперь пешком выходить из окружения, и велел мне облить машину бензином и поджечь. Но только я, – шофер запнулся, – но только я, товарищ генерал, не знал, что товарищ полковник забыл там документы, в своей гимнастерке, я бы, конечно, напомнил, если б знал, а то так все вместе с машиной и зажег.
Он чувствовал себя виноватым.
– Вы слышите? – Серпилин повернулся к Баранову. – Ваш боец сожалеет, что не напомнил вам о ваших документах. – В голосе его прозвучала насмешка. – Интересно, что произошло бы, если б он вам о них напомнил? – Он снова повернулся к шоферу: – Что было дальше?
– Дальше шли два дня, прячась. Пока вас не встретили...
– Благодарю вас, товарищ Золотарев, – сказал Серпилин. – Занеси его в списки, Синцов. Догоняйте колонну и становитесь в строй. Довольствие получите на привале.
Шофер было двинулся, потом остановился и вопросительно посмотрел на своего полковника, но тот по-прежнему стоял, опустив глаза в землю.
– Идите! – повелительно сказал Серпилин. – Вы свободны.
Шофер ушел. Наступила тяжелая тишина.
– Зачем вам понадобилось при мне спрашивать его? Могли бы спросить меня, не компрометируя перед красноармейцем.
– А я спросил его потому, что больше доверяю рассказу бойца с красноармейской книжкой, чем рассказу переодетого полковника без знаков различия и документов, – сказал Серпилин. – Теперь мне, по крайней мере, ясна картина. Приехали в дивизию проследить за выполнением приказов командующего армией. Так или не так?
– Так, – упрямо глядя в землю, сказал Баранов.
– А вместо этого удрали при первой опасности! Все бросили и удрали. Так или не так?
– Не совсем.
– Не совсем? А как?
Но Баранов молчал. Как ни сильно чувствовал он себя оскорбленным, возражать было нечего.
– Скомпрометировал я его перед красноармейцем! Ты слышишь, Шмаков? – повернулся Серпилин к Шмакову. – Смеху подобно! Он струсил, снял с себя при красноармейце командирскую гимнастерку, бросил документы, а я его, оказывается, скомпрометировал. Не я вас скомпрометировал перед красноармейцем, а вы своим позорным поведением скомпрометировали перед красноармейцем командный состав армии. Если мне не изменяет память, вы были членом партии. Что, партийный билет тоже сожгли?
– Все сгорело, – развел руками Баранов.
– Вы говорите, что случайно забыли в гимнастерке все документы? – тихо спросил впервые вступивший в этот разговор Шмаков.
– Случайно.
– А по-моему, вы лжете. По-моему, если бы ваш водитель напомнил вам о них, вы бы все равно избавились от них при первом удобном случае.
– Для чего? – спросил Баранов.
– Это уж вам виднее.
– Но я же с оружием шел.
– Если вы документы сожгли, когда настоящей опасности и близко не было, то оружие бросили бы перед первым немцем.
– Он оружие себе оставил потому, что в лесу волков боялся, – сказал Серпилин.
– Я против немцев оставил оружие, против немцев! – нервно выкрикнул Баранов.
– Не верю, – сказал Серпилин. – У вас, у штабного командира, целая дивизия под руками была, так вы из нее удрали! Как же вам одному с немцами воевать?
– Федор Федорович, о чем долго говорить? Я не мальчик, все понимаю, – вдруг тихо сказал Баранов.
Но именно это внезапное смирение, словно человек, только что считавший нужным оправдываться изо всех сил, вдруг решил, что ему полезней заговорить по-другому, вызвало у Серпилина острый прилив недоверия.
– Что вы понимаете?
– Свою вину. Я смою ее кровью. Дайте мне роту, наконец, взвод, я же все-таки не к немцам шел, а к своим, в это можете поверить?
– Не знаю, – сказал Серпилин. – По-моему, ни к кому вы не шли. Просто шли в зависимости от обстоятельств, как обернется...
– Я проклинаю тот час, когда сжег документы... – снова начал Баранов, но Серпилин перебил его:
– Что сейчас жалеете – верю. Жалеете, что поторопились, потому что к своим попали, а если бы вышло иначе – не знаю, жалели бы. Как, комиссар, – обратился он к Шмакову, – дадим этому бывшему полковнику под команду роту?
– Нет, – сказал Шмаков.
– Взвод?
– Нет.
– По-моему, тоже. После всего, что вышло, я скорей доверю вашему водителю командовать вами, чем вам им! – сказал Серпилин и впервые на полтона мягче всего сказанного до этого обратился к Баранову: – Пойдите и станьте в строй с этим вашим новеньким автоматом и попробуйте, как вы говорите, смыть свою вину кровью... немцев, – после паузы добавил он. – А понадобится – и своей. Данной нам здесь с комиссаром властью вы разжалованы в рядовые до тех пор, пока не выйдем к своим. А там вы объясните свои поступки, а мы – свое самоуправство.
