— Они привыкли спать на земле — вполне счастливы этим, доложу я вам. Им не понять, для чего кровати ножки.
— Это вы ничего не понимаете.
— Разумеется, только вы обладаете абсолютным знанием, мистер Преттимен. Большинству из нас оно, увы, недоступно!
— Большинство из нас даже не пытается его отыскать.
— Установленный порядок…
— Отвратителен!
Тело моего собеседника сотрясла болезненная дрожь, он застонал. Приступ повторился, вызвав один из тех громких криков, что так пугали меня. Укрытое простыней тело вздрогнуло, словно от сильного волнения, хотя на самом деле это была боль. Лицо его побледнело, по лбу заструился пот. Преттимен стиснул зубы. В каюту вбежала миссис Преттимен. Ее взгляд метался между мной и мужем. Достав из-под подушки огромный клетчатый платок, она утерла лоб больного и что-то пробормотала. Я не уловил ничего, кроме имени — «Алоизий» и слова «успокойся». Постепенно ему стало легче. Я встал с парусинового стула, чтобы оставить супругов вдвоем, но Преттимен крепко схватил меня за запястье.
— Останьтесь, Тальбот. Летти, вот неплохой экземпляр. Что скажешь? Что тут можно сделать?
Я совершенно не понял, при чем тут какой-то «экземпляр». Но к моему удивлению, мистер Преттимен продолжал сжимать мне руку, не давая уйти. Миссис Преттимен — на этот раз ее волосы были тщательно убраны — ничего не ответила, кивнула и вышла. После слова «экземпляр» я боялся, что меня втянут в какой-то непонятный научный спор, однако больной вернулся к нашей прерванной беседе:
— Тогда что же вы знаете, мистер Тальбот?
Я задумался.
— Я знаю страх. Дружбу, которая не боится поменять золотые доспехи на медные. И главное — я знаю любовь.
— Правда? Не переоцениваете ли вы себя? Не хорохоритесь ли? Не принимаете желаемое за действительное?
— Возможно. Но без этого я бы стал медью звенящей или кимвалом звучащим.[25] И разве задолго до святого Павла Платон не говорил, что человек восходит от одной любви к другой?[26]
— Точно подмечено, мой мальчик! Очень точно! Вон там, у меня над головой книга — третья отсюда, если не путаю. Достаньте ее, пожалуйста. Спасибо. Почитаете мне?
— Она на французском!
— Не стоит с таким недовольством отзываться о языке только потому, что вам выпало счастье говорить на более великом.
— Честно говоря, крестный так замучил меня Расином, что французской литературой я сыт по горло.
— Эта книга написана мастером, который выдержит сравнение с величайшими из древних.
— Хорошо, сэр. Что вам почитать?
Вот так и случилось, что под размеренное качание корабля, потрескивание шпангоутов и вой ветра, на пути к неведомой пристани я читал вольтеровского «Кандида» чужому и странному человеку! Мое произношение, похоже, устраивало мистера Преттимена, хотя до легкости мистера Бене мне было далеко. Преттимен попросил прочесть ему главу об Эльдорадо. По мере чтения с больным происходили странные вещи. Время от времени он кивал, шевелил губами, его глаза, словно обладая даром не просто ловить, а собирать и накапливать солнечный свет, теперь как будто излучали сияние из какого-то внутреннего источника. Лицо пылало, слова трепетали на губах, не срываясь с них — так внимательно он слушал. Когда я дошел до слов мудрого старца: «Мы ничего не просим у Бога… он дал нам все, что нужно. Мы непрестанно его благодарим… мы все священнослужители»,[27] Преттимен перебил меня, выкрикнув вслух: «Да, да, именно так!»
Тогда и я прервал чтение.
— Но, мистер Преттимен, это ведь не более чем развитие слов того же Пиндара — острова Блаженных — вот же, здесь, у вас под рукой… Позвольте!
Я взял книгу, нашел нужное место и прочитал отрывок на греческом.
Когда я закончил, он забрал книгу, поглядел на текст, улыбнулся и пробормотал перевод:
— «Лишь достойные мужи обретают беструдную жизнь… Силой рук своих они не тревожат ни землю, ни морские воды, гонясь за прожитком…»
— И дальше, сэр! Они «…радостные меж богов… в твердыне Крона, овеваемой веяниями Океана, где горят золотые цветы…».[28]
— Да, да, помню. Скажу вам больше, Эдмунд, как-то в школе мне пришлось выучить этот отрывок наизусть в качестве наказания, но даже оно меня не отвратило! Очень проницательно с вашей стороны связать эти строки со строками об Эльдорадо. Вы прекрасно образованы, мой мальчик, и неплохо читаете! Но не упускайте из виду разницу между Пиндаром и Вольтером. Пиндар толкует о мифической земле…
— Так же, как и, разумеется, Вольтер!
— Нет-нет! Конечно, строго говоря, Южная Америка весьма отличается от земель, в которых странствовал Кандид. Иначе и быть не может в странах, находящихся под влиянием Римско-католической церкви.
— Они так и не обрели Эльдорадо.
— И все равно — чудесный край существовал и возникнет вновь!
— Вы слишком волнуетесь, сэр. Вам…
— Вот для чего все наше путешествие! Разве вы не видите? Как мне теперь… Я калека! Может быть, одним глазком доведется взглянуть на землю обетованную, на дальние горы Эльдорадо, но сама страна достанется другим!
— Думаете, в этом цель нашего путешествия?
— А в чем же еще? Мы двинемся в путь с вереницей освобожденных преступников и печатным станком, с доверившимися нам поселенцами, с женщинами — осужденными или последовавшими за мужьями…
— Вас бьет лихорадка, сэр. Я позову миссис Преттимен.
— Постойте.
Он умолк и лежал очень тихо, пока не промолвил, не поворачивая головы и не открывая глаз:
— Судя по всему, надо бы — если мы, конечно, выживем… Та бумага, что я вам доверил…
— Я и сам думал о ней, сэр? Принести?
— Погодите. Куда вы все время торопитесь? Я прикован к постели. Миссис Преттимен за мной ухаживает. Ей ни в коем случае нельзя узнать о существовании этого документа, равно как и о том, что я передал его вам.
— Разумеется, сэр.
— Не стоит нести его сюда, в каюту. Выбросьте-ка его в море.
— Если такова ваша воля, сэр…
— Погодите. Все не так-то просто. Знайте же, Эдмунд, что моя жена — словно земля, к которой мы все стремимся.
— То есть, сэр?
— Боже правый! Где ваша сметливость? Она чиста и нетронута, сэр!
— Ах, вот как! Я… я рад это слышать. Конечно, я…
— Рад? Рад?! Почему это вы так «рады»? И никаких «конечно», сэр! Не случись со мной несчастье и не сломай я ногу, все было бы по-другому — с ней, я имею в виду…
— Я понял, сэр. Можете не продолжать. Я немедленно сделаю то, что вы просите, и с большим удовольствием…
— Но не поспешно, а с осмотрительностью, мой мальчик, то есть мужчина, конечно же.
— Надеюсь, сэр. Хотя «Эдмунд» звучит лучше.
— Не пристало юнцу нестись по коридору, размахивая листом бумаги, словно… словно он…
— Лейтенант Бене? Я буду осторожен.
— И — Эдмунд, вы прекрасно читаете.
— Спасибо, сэр.
— Не хуже миссис Преттимен. Впрочем, она не знает греческого — язык античности слишком сложен для женского ума.
— В случае с миссис Преттимен я в этом сомневаюсь, сэр. Есть ведь и весьма образованные особы. Однако я вас понял. И должен сказать, рад и польщен, что могу скрасить невеселые часы, сидя у вашей постели. А теперь прошу прощения, но…
— Заходите в любое время — если я, конечно, не сплю.
Я ушел в смешанных чувствах, главным из которых, как ни странно, была радость. Именно радость с тех пор и ассоциировалась у меня с этой парой. Я вспомнил мисс Чамли — не только милейшую, но и самую здравомыслящую из девушек! — и осознал, что она согласится со мной в том, что Преттимены располагают к себе, но заблуждаются, в то время как я…
Что сказать? Какую бы чепуху ни нес мистер Преттимен — а мне не всегда удавалось убедить себя в том, что это чепуха, — слушатель уходил от него взбодрившимся, окрыленным, чувствуя, что вот она, правда: мир велик и прекрасен, а испытания духа и тела — лучшее, что в нем есть. Чувство это, однако, быстро рассеивалось, вытесняясь другими мыслями и событиями.
Так началось самое странное из приключений, выпавших на мою долю за время нашего долгого путешествия. Корабль наш, потрепанный, но подгоняемый крепким и не очень порывистым ветром, спешил к востоку, к цели, а жизнь моя освещалась общением с этой парой — парой, потому что миссис Преттимен временами приносила стул и сидела рядом, слушая мое чтение. Преттимены отличались ото всех, кого я встречал раньше. Он — слишком обстоятельный и дидактичный, но совсем не смешной, не считая разве что привычки вскипать по любому поводу. Разум его свободно странствовал во времени и в пространстве, не говоря уже о мире книг! Она всегда следовала за супругом, не боясь, однако, спорить с ним и временами затрагивать такие сферы, о которых мы и не помышляли! Монаршая власть, наследственные привилегии, опасности демократии, христианство, семья, война — иногда мне казалось, что я сбросил свое воспитание, как воин сбрасывает доспехи, и стою перед ними обнаженный, беззащитный, но свободный!
