Из передней, с безумным испугом на лице, весь растрепанный, со странно ввалившимися глазами и огромной красной шишкой на лбу, выскочил Тоотс и на миг остановился возле учительской кафедры. Он напоминал затравленного зверя, который, вырвавшись из леса на опушку, на секунду останавливается, чтобы осмотреться – в какую сторону ему бежать. Но, как мы выше говорили, сомнения Тоотса длились одно лишь мгновение, в следующую же секунду он, тяжело дыша и прижимая руку к груди, вылетел в коридор, так захлопнув за собой дверь, что в классной стены задрожали. И действительно, он сделал это вовремя: в дверях передней появилась сначала бамбуковая трость, а за нею и сам кистер; вытирая лицо носовым платком, он сыпал ругательствами и проклятиями. За ним следом показалась Тээле. Прядь волос свисла ей на глаза. Девочка, хотя и громко всхлипывала, видимо, совсем убитая горем и стыдом, однако не за бывала тщательно прикрывать рукой свою разорванную кофточку. Кистер обернулся к ней и заорал:
– Чего этот Тоотс тебя тащил?
– Он меня танцевать пригласил.
– Ага-а!
И, опять повернувшись к классу и сильно стукнув палкой о пол, кистер спросил:
– Куда девался Тоотс?
Кийр указал на дверь, ведущую в коридор. Кистер велел Тээле сесть за парту, а сам решительным шагом направился в коридор.
В классе стояла гробовая тишина, слышались только всхлипывания Тээле да злорадное шушуканье девчонок. Со двора доносились чьи-то голоса, они то удалялись, то снова приближались, а временами совсем затихали. Где-то далеко ковали железо: дзинь, дзинь, дзинь!.. В дверях спальной комнаты появился Имелик и с улыбкой спросил: «Ушел?» Получив утвердительный ответ, он тихонько проскользнул на свое место. Настроение у всех было подавленное, девочки вскоре притихли, а если кто-нибудь заговаривал чуть громче, на него сразу шикали: «Тсс!» – и снова напряженно прислушивались. Страх сдавил всем грудь, не давал свободно дышать. Арно казалось, что он видит все это во сне.
Вдруг среди мертвой тишины из коридора послышался шорох и н дверь просунулась чья-то голова с шапкой рыжеватых волос. Голова эта сначала осторожно огляделась по сторонам и только потом появилась в классной уже вместе со всем телом, а обладатель ее, с лица которого еще не исчезло выражение ужаса, стал рассказывать:
– Ох ты, дьявол, как налечу я на кистера – бац! – у него верхняя губа сразу надвое, как у зайца, а у меня шишка на голове вскочила, будто рог какой, черт подери! Потом, ох ты господи, как ринется он по коридору, точно бес, догонять меня, а сам кричит: сейсскер да сейсскер![8] Что это значит – сейсскер? А я в чулан спрятался и из-за двери выглядываю. Боже ты мой, как он несся! Он думал – я домой удрал, да как бы не так, не дурак же я! Я запрячусь тут, пока Лаур придет, – тот из меня душу вытрясти не даст. И тут еще вот какое дело: домой пойдешь, а Юри-Коротышка потом обратно в школу и не пустит.
В коридоре послышались тяжелые шаги. Тоотс сразу же замолчал, быстро огляделся, ища, куда бы спрятаться, и юркнул под парту, шепнув сидевшему на ней Тоомингасу: – Пусти меня, пусти!
Едва он успел скрыться, как в классную вошел кистер.
Что произошло потом, мы увидим в следующей картинке.
III
Ну так вот, когда кистер вошел в класс, Тоотс уже был под партой. Но – ох ты горе! – если бы он хоть там, как ни плачевно было его положение, постарался лежать тихо!
– Его здесь нет? – спросил кистер.
Все молчали. Но момент этот был для Тоотса очень опасным. Как легко мог бы сейчас кто-нибудь из ребят… ну да, так и есть, Кийр уже кашлянул… Жаркая струя пробежала по телу Тоотса – казалось, все погибло. Но он успел еще задать себе вопрос – каким способом лучше всего было бы убить Кийра. Этот дьявол прямо-таки невыносим своими вечными ябедами! Однако здоровенный тумак, которым Тыниссон вовремя и в соответствующее место угостил Кийра, оказал на ябедника такое воздействие, что он не решился выдать Тоотса. Он только уродливо поджал губы и, наверно, заревел бы благим матом, так что в конце концов, после перекрестного допроса, беглеца поймали бы, но Тыниссон подкрепил свой тумак еще и угрозой:
– Мы тебя, Кийр, в реке утопим, попробуй только пикнуть! – проговорил он тихо, но так решительно, что Кийр испугался, как бы тот и нправду не осуществил свою угрозу. Тыниссон вообще шутить не любил, кроме того, Кийру почему-то вдруг вспомнилось, как отважно дрался Тыниссон осенью с мальчишками с церковной мызы. Кийр глотал, глотал слюну, моргал глазами и все же удержался от слез.
– Ну, так как же? – снова крикнул кистер. – Дождусь я ответа или нет? Кому я говорю – вам или печке?
Молчание. В классе, конечно, нашлись бы ученики, готовые со страху выдать Тоотса, кое у кого уже чесался язык, хотя бы потому, что этим ребятам хотелось заслужить милость кистера; но они боялись «старичков» – те недолюбливали ябедников и могли еще потом порядком отдубасить.
Из девочек Тоотс больше всего опасался Тээле: она могла его выдать уже из одного чувства мести и, возможно, так и поступила бы, если б не помешали подружки, державшие сейчас сторону Тоотса. Сам Тоотс, пребывая в весьма жалком состоянии – лежа под партой у ног Тоомингаса, думал так:
«Только бы Кийр удержался, тогда все обойдется, другие так легко не выдадут. Разве еще Тиукс… Куслап этот… тоже, наверно, злится на меня, что я в него спичками швырял, Да еще, пожалуй, белобрысая (он имел в виду Тээле) может разболтать, а впрочем, поди знай…» И, почесывая нос костяшкой пальца, он продолжал рассуждать:
«Черт побери, нехорошо все-таки, когда на мозоль кому-нибудь наступишь; вот как сейчас, например, – такой враг может все дело испортить. А если еще кашлянешь или чихнешь, что тогда?»
Но и эта коротенькая нить его размышлений резко оборвалась, его опягь бросило в жар; он стал прислушиваться так напряженно, точно весь превратился под скамьей в одно огромное ухо.
Кистер, наконец, совсем потерял терпение и решил избрать самый верный путь, который в таких случаях почти всегда приводит к цели. Он схватил за плечо маленького Лесту, потряс его и спросил.
– Говори, где Тоотс?
«Ну, теперь все пропало – ведь Леста тоже на меня зол!» – подумал Тоотс и от волнения сунул палец в рот. Но Леста стал заикаться и заговорил неожиданно для всех смешных старческим голосом: он, мол, ничего не знает… э-э… он был в спальне… э-э… – и так далее, словом, понес такую чепуху, в которой, как говорится, и сам кистер ничего не поймет.
«Ну и врет же, черт, – обрадовался Тоотс и перевел дыхание. – Теперь дело в шляпе, теперь я тут, как у Христа за пазухой. А когда придет Лаур, я и вырасту из-под земли, точно ель, тогда уже не так страшно; Юри-Коротышка, по крайней мере, драться не посмеет, а бесноваться – пусть себе беснуется». Мысль эта настолько его успокоила, что он, позабыв о нависшей над ним опасности, вытащил из кармана перочинный ножик и стал подрезать Тоомингасу подметку.
– Что ты делаешь! – прошептал Тоомингас, испуганно отдергивая ногу.
– Кору с черемухи[9] сдираю! – послышалось в ответ, и в то же время под партой что-то зажужжало, как будто там запустили маленьким мотор. «Пум-пум-пум», – смеялся Тоотс. Но то был его последний смех в это утро. От кистра не ускользнуло таинственное перешептывание Тоомингаса с кем-то, находящимся под скамьей; согнувшись и присев на Корточки, чтобы заглянуть под парту, кистер встретился глазами с Тоотсом.
– Ага-а, вот ты где!
Одного большого и одного маленького – это были Тоомингас и Леста – погнали в угол, весь класс должен был встать, а Тоотсу приказано было немедленно вылезти из-под парты, а не то… Больше не было сказано ни слова, но никто не сомневался, что за этим кроется нечто ужасное. Тоотс отлично помнил, как на прошлой перемене Куслапу, очутившемуся приблизительно в таком же положении, как сейчас он сам, удавалось довольно долго скрываться от толпы преследователей; Тоотс решил теперь использовать тот же метод, во всяком случае, не спешил вылезать из-под парты. Но бамбуковой трости кистера такая заминка явно не нравилась, трость эта нетерпеливо стучала о пол, мелькала в воздухе, шарила и рыскала под скамьями. Ее предприимчивости ничуть не помешало и то, что она опрокинула несколько чернильниц, вымазав руки кистера чернилами, и неосторожным взмахом разбила окно.
Но даже со дна морского поднимают затонувшие корабли и сокровища, так почему же было не извлечь Тоотса, который, как известно, не был ни кораблем, ни сокровищем и в пучину морскую не опускался: в какой-то злополучный момент, когда Тоотс высунул ногу чуть больше, чем следовало, кистер ухватился за нее и вытащил ее обладателя из-под парты.
Минут через десять в классе можно было наблюдать новую сцену. Тоотс стоит у печки, поминутно поводя плечами и вытягивая голову вперед, и время от времени почесывается спиной об угол печки. Все его движения говорят о том, что со спиной у него что-то неладное. Мальчики по-прежнему сидят за партами, но уже с повеселевшими лицами; нет больше прежней томительной тиншны – в классе оживленно шушукаются.
