– Кто это такой? – спросил Арно у Тыниссона, подталкивая его локтем в бок.
– Не знаю… в школу приехали… Тоотс, видно, его знает… Сидит с ним рядом.
Но Тоотс не мог спокойно сидеть на месте. Эта мелодия успела ему надоесть, ведь его неизменным желанием всегда было, чтобы другой выкладывал перед ним все, что только есть у него за душой.
– Вот что, – сказал он музыканту, кладя руку на струны и не давая ему играть. – Теперь сыграй мне…
Он умолк на полуслове, потому что в эту минуту к ним быстро подошел черноглазый мальчик и, ничего не говоря, стал вместе со стариком сдвигать в угол кровать, на которой они сидели.
Тоотс с изумлением вскочил и уставился на неутомимого парнишку. Вначале он ему показался совсем обыкновенным мальчуганом, по крайней мере, во внешности его не было ничего особенного. Но сейчас, когда он так усердствовал, Тоотсу подумалось, что будет все же очень интересно перекинуться с ним несколькими словами. Он подошел к Имелику, который со спокойной улыбкой шагал вслед за своей передвигающейся кроватью, взял его за пуговицу и шепотом спросил:
Как его зовут?
– Юри Куслап, – ответил Имелик, – он такой странный мальчишка. Отец его у нас бобылем. Это его отец здесь с ним.
Он обернулся к Тоотсу, а вместе с тем и к другим ребятам и улыбнулся, словно давая понять, что он еще многое мог бы рассказать о Куслапе, но не к чему они потом и сами увидят, какой он.
– Юри Куслап, – повторили про себя ребята и посмотрели в угол, где мальчик, о котором шла речь, ставил на место вторую кровать. Действительно, было в его лице нечто не совсем обычное. Сразу бросалась в глаза его странная гримаса – у него был такой вид, будто его все время что-то раздражает или мучает какая-то боль.
Перемена кончилась, учитель вошел в классную. Ни одного мальчика на месте не оказалось, а девочки предательски поглядывали в сторону спальной, поэтому учитель сразу понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Выкрикивая на ходу: «Ну ребята, ребята!» – он направился в спальню.
Мальчики молча глазами указали на новичков, как бы желая сказать, что имеют право находиться сейчас здесь, а не в классе.
Отец Куслапа, увидев учителя, отвесил ему неуклюжий поклон и почтительно кашлянул; Тоотс потом еще не раз, к великой радости Кийра, передразнивал старика. Говорили даже, будто Тоотс, когда ему самому уже надоело обезьянничать, за каждый такой поклон и покашливание получал от Кийра старое перо, обладавшее свойством писать то тоньше, то толще, в зависимости от нажима. Впрочем, поди знай, так ли это, – мало ли что болтают злые языки.
Куслап-младший сморщил нос и сделал гримасу; он оторопел так, словно его уличили в преступлении. Зато Яан Имелик стоял перед учителем невозмутимо, точно какой-то бог – скорее всего, разумеется, бог Ванемуйне,[7] держал в руках каннель и улыбался. Ему все было нипочем, лишь бы при нем был его каннель.
– А-а, да это Куслап и Имелик! Что же вы так запоздали? Почему раньше не приехали в школу? – спросил учитель, разглядывая своих новых учеников.
– У меня тулупа не было, – сказал Юри Куслап поспешно и резко, словно боясь, что может запоздать со своим ответом.
В толпе ребят кто-то фыркнул, но учитель так посмотрел на них, что все сразу утихло, а Тоотс, вынув и рывком развернув свой грязный носовой платок, стал тщательно сморкаться. Кийр, спрятавшись за спины других, скорчился и закрыл руками рот, как будто его душил смех, хотя ему совсем не хотелось смеяться.
У Арно на лице появилась сочувственная улыбка, а Тыниссон, казалось, прикидывал в уме, много ли нужно овчин на тулуп для такого заморыша, как Куслап: скажем, одна… полторы… ну, самое большое, две – и хватит. Два-три аршина материи, вот и все…
– Да, никак нельзя было раньше, господин учитель, – подтвердил со своей стороны Куслап и снова кашлянул. – Да и теперь трудновато было, не знал, откуда столько денег взять на учение, но раз уже дело начато…
– Ну ничего, это не так важно, – сказал учитель. – Наверстают, они оба мальчуганы бойкие, как мне кажется. Правда? – обратился он к новичкам.
Имелик, улыбаясь, пожал плечами, а от окна послышалось торопливое и резкое «да!».
Затем все пошли в класс и начался урок арифметики. Старик Куслап некоторое время еще возился в спальной, потом на цыпочках прошел через классную комнату в коридор. У дверей он остановился, кашлянул и так же, как и раньше, неуклюже поклонился учителю.
Учитель вызвал обоих новичков. Имелик в прошлом году учился в министерской школе, но по каким-то причинам оставил ее и до рождества, ничего не делая, просидел дома – так он сам сказал учителю. Все, о чем его сейчас спрашивали, он когда-то учил, но успел перезабыть; он теперь смотрел на все эти вещи таким взглядом, каким смотришь на человека, которого, кажется, где-то видел, но все же не знаешь, кто он такой. При этом он нисколько не терял своего великолепного спокойствия.
Куслап же, по-видимому, многое знал, но, слабо владея русским языком, не мог как следует показать свои знания; между прочим, в его произношении не было никакой разницы между буквами з, ч, ш и щ. Но он действительно знал арифметику – это видно было из того, что у классной доски он быстро решил задачу.
– Да, это у тебя получается, – заметил учитель, а Тоотс ужасно удивился; такой серый паренек, прямо мокрица какая-то, и так хорошо знает арифметику. Тоотс твердо решил вступить с ним в переговоры, втайне подумав: «Если он так хорошо решает задачи – пусть себе решает. Такому дай пару старых перьев – потом можешь у него вечно списывать».
Он, правда, обещал учителю готовить уроки самостоятельно, но обещание это было давно забыто, и мысли Тоотса по-прежнему занимали индейцы, кентукские молодчики, самострелы, деревянные коньки с саженными веревками, словом, всякие необыкновенные вещи. Особенно поразительна была его способность фабриковать деревянные коньки, что, впрочем, следовало отнести и за счет большого сезонного спроса на них. Он продавал их ежедневно и по одному, и парами, но на следующий день снова приносил две-три штуки. Прошел слух, будто Тоотс изготовляет полозья для коньков из лезвий кос, причем из новых, а не из каких-нибудь старых, негодных. Однажды кто-то подслушал, как Тоотс шептал Визаку на ухо:
– Косы на чердаке лежат. Оттуда я их и беру… каждый день по одной. – Затем он сунул себе палец в рот и, грустно покачав головой, добавил:
– Вот будет дело, когда старик летом на покос соберется! Полезет на чердак за косами, а там палки одни. Хоть привязывай к ним старые подошвы, да так и коси!
II
Однажды утром – погода была пасмурная, но не холодная – Арно, не дойдя примерно с четверть версты до шоссейной дороги, увидел, как Тээле быстро прошла по шоссе, ни разу даже не взглянув в сторону хутора Сааре. Никак нельзя было предположить, что она не заметила Арно. Значит, она намеренно прошла мимо, не желая почему-то его ждать. От изумления Арно так и застыл на месте. Сначала он подумал, что Тээле просто шутит; но она, не убавляя шага, уходила все дальше, и Арно понял, что это не шутка. Арно решил с ней поговорить. По дороге он тщательно продумал все возможные причины ее поступка, но так и не нашел ему оправдания. И от этого на сердце у него стало тяжело.
Вообще день этот выдался какой-то странный – на переменах Арно все никак не удавалось поговорить с Тээле. То ее окружали подружки и она оживленно с ними болтала, то потом на всю перемену девочки куда-то исчезли, а во время третьей и четвертой перемены вообще невозможно было что-либо предпринять, так как произошло необычайное происшествие, приковавшее к себе внимание всего класса, и мальчиков и девочек.
Тыниссон как-то сказал, что Куслап – настоящий «Тиукс», пискун.
Тоотс это слышал и теперь стал прыгать под самым носом у Куслапа, приговаривая:
– Тиукс, Тиукс, выйди в сад!.. Тиукс, Тиукс, выйди в сад!
Вначале Куслап слушал молча, только лицо его скривилось и нос сморщился. Стараясь отвязаться от надоедливого насмешника, он убежал в спальную комнату; но Тоотс, видимо, в данную минуту не находил более интересного занятия, чем дразнить его, и, сопровождаемый Кийром, ходил за Куслапом по пятам. К кличке «Тиукс» вскоре прибавилось подражание поклонам и кашлю его отца, и бедняга Куслап прямо не знал, куда деваться от обидчика. Но вдруг черные глаза его лихорадочно сверкнули, узкое бледное лицо уродливо исказилось, и Кентукский Лев даже опомниться не успел, как Куслап до крови укусил его за палец.
Этот необычный прием борьбы страшно испугал Тоотса; вытянув руку с окровавленным пальцем, он заорал:
– Гляди, гляди, что этот бешеный натворил! – Он вопил, оглядываясь на ребят и словно ища помощи; а ведь Тоотс умел за себя постоять, когда драка велась обычным способом, то есть когда тузили друг друга кулаками или трепали за волосы.
– Кошка! Кошка! Это кошка! – завизжал Кийр. – Он царапается и кусается, как кошка! Подальше от него! Видите, как он смотрит! И какие у него глаза. Кошка! Это кошка! Она сейчас прыгнет прямо на вас, берегитесь!
