Слушая Колобова, Бортников время от времени кивал темноволосой головой, но понять эти кивки было сложно — то ли Виталий Николаевич соглашался с тем, что говорил ему Колобов, то ли подтверждал ими какие-то свои мысли. А Колобов в деталях рассказывал о заседании совета, о том, какую дружную оценку дали директора железнодорожникам, — он подчеркнул при этом, что такие вот принципиальные разговоры бывали уже не раз, но, увы, дело вперед почти не движется. Красногорская дорога все наращивает задолженность по отгрузке промышленной продукции, тысячи и тысячи тонн грузов лежат на складах... А этим летом вообще сплошь и рядом сбои, срывы графиков движения поездов, простои подвижного состава. Давно пришла пора спросить с Уржумова со всей мерой ответственности.
Когда Колобов умолк, Виталий Николаевич задумчиво рассматривал что-то за окном кабинета.
— Знаете, Сергей Федорович, — заговорил он ровным, несколько суховатым баритоном. — Партийный работник, и особенно в вашем положении, не должен предвзято относиться к каким-то конкретным людям и конкретным проблемам. В том, что железная дорога стала для промышленных предприятий своего рода тормозом, есть и наша с вами вина. Да-да! Не качайте головой. Вспомните время, когда мы с вами только начинали — вы заведующим отделом, а я секретарем: уже тогда железнодорожники хромали. Но, видно, поддались мы с вами какой-то общей инерции, успокоенности, думали, что вся причина в кадрах руководителей на местах. Хорошо помню свой разговор с министром — он ведь тогда успокоил меня, з а в е р и л... И вот стоим перед свершившимся фактом!
Бортников развел руками, поднялся; снова стал расхаживать по кабинету, заложив руки за спину. Из дальнего угла неожиданно спросил Колобова:
— А что бы вы, Сергей Федорович, предложили по нормализации положения на нашей дороге? Что особенно мешает сейчас железнодорожникам, чем могут помочь им промышленные предприятия?
— Помочь?! — несколько недоуменно протянул Колобов, но, уловив взгляд Бортникова, тут же поспешил перестроиться. — Помочь, Виталий Николаевич, заводы, конечно, могут — надо не держать на подъездных путях вагоны сверх нормы. Это бы значительно высвободило их парк.
— Солидный и древний резерв, — бесстрастно согласился Бортников. — Ну, а еще?
— Еще?.. Вы... так неожиданно, Виталий Николаевич...
— Почему же неожиданно, Сергей Федорович? — Бортников сел за свой стол, взял в руки целый пук остро отточенных цветных карандашей, вертел их в пальцах. — Давайте вот поразмышляем вместе: чем и в чем мы можем железной дороге помочь? Вот был я сегодня на сортировочной станции — знаете, Сергей Федорович, любопытных вещей я там понаслушался. Представьте: железнодорожники мучаются, например, от нехватки крестовин. Новых не хватает, не успевает промышленность обеспечить а на изношенных крестовинах нельзя держать высокие скорости поездов — рискованно. Выросли в снабженческую проблему стрелочные переводы, рельсы, кое-что еще. А разве наши предприятия не смогут изготовить многие из этих не очень сложных деталей? Разумеется, придется согласовать с Москвой.
— Надо подумать, Виталий Николаевич.
— Правильно, подумайте. И вот еще над чем, Сергей Федорович, — Бортников вытащил из внутреннего кармана пиджака письмо Забелина, развернул его перед собою на столе. — Изучите, пожалуйста, вопрос реконструкции нашей сортировки. Есть предложения, — он положил ладонь на письмо, — удлинить пути станции, модернизировать горки, усилить тормозные позиции на этих горках, словом, сделать их мощнее. Предложения разумные, но меня смущает одно обстоятельство: как все это сделать в условиях действующей станции? Думаю, вам следует пригласить специалистов, ученых из НИИ...
— Виталий Николаевич, — Колобов осторожно кашлянул, — но это ведь сугубо технический вопрос, — я полагаю, что мы, партийные работники... То есть, я не хочу сказать, что мы не должны вмешиваться в дела станции, но такие чисто ведомственные подробности, как удлинение путей...
— Продолжайте, Сергей Федорович, я внимательно слушаю вас.
— Виталий Николаевич, понимаете... у меня за годы работы в обкоме сложилось стойкое мнение, что некоторые хозяйственные руководители сознательно, что ли, прибегают к нашей помощи, стремятся доказать, что тот или иной вопрос может решить только обком партии, и никто больше. Причем доказывают это умно и квалифицированно, с выкладками в руках — не придерешься.
— Это вы об Уржумове? — спросил Бортников.
— И об Уржумове тоже, — кивнул Колобов. — Хотя к нему это относится в меньшей степени, чем к другим.
— Ну и?..
— Ну только ведь и слышишь, Виталий Николаевич: помогите в том, помогите в том... А начнешь разбираться — сами бы вполне справились. Вот, на прошлой неделе, разбирался я с заводом «Автогеноборудование» — там заводик-то... А проблему «союзную» выдвинули — где им кислородные баллоны заправлять...
— Оставим пока этот «Автоген», — поморщился Бортников. — Что-то мы в сторону ушли... Так вот, Сергей Федорович, давайте проведем такой технический совет в обкоме. Речь тут не столько об удлинении станционных путей, сколько вообще о технической политике.
— Хорошо, — опустил глаза Колобов.
— Теперь второй вопрос. — Бортников помолчал. — Не разделить ли ваш отдел на два, Сергей Федорович, — на промышленный и транспортный?
— На два? — удивленно переспросил Колобов. — Тогда, пожалуй...
Тогда, пожалуй, он вообще на железнодорожников влиять не сможет. А заведующий новым отделом станет защищать интересы только транспортников... Да-а, задал первый задачку, нечего сказать!
— На мой взгляд, Виталий Николаевич, лучше бы нам остаться в прежнем составе. Как-то уж сложилось до нас, годами работали.
— Вот-вот, годами! — Бортников поднял вверх палец. — А теперь давайте по-другому попробуем. Специализация, как известно, дает рост производительности труда... Если говорить о помощи нашей дороге конкретно, то, может быть, вот за что возьмемся: организуем своеобразный центр... или, скажем лучше, штаб по оказанию помощи железнодорожникам силами трех обкомов, трех областей.
— Это... по-моему, это хорошая мысль, Виталий Николаевич! — откликнулся Колобов, в душе досадуя на себя — мог бы и сам предложить, простая же вещь.
— Начнем вот с чего, — Бортников выдернул из мраморной подставки первую попавшуюся ручку и стал быстро писать на листке бумаги: «1. Собрать заявки отделений на крестовины и стрелочные переводы. 2. В порядке шефства выделить ж. д. ...станков. 3. Помочь железнодорожникам с жильем за счет...»
«Да, все это правильно, конечно, — думал Колобов, следя за рукой первого и кивая в знак согласия головой. Идея со штабом отличная, но выполнять-то ее мне, а зав. транспортным отделом на заводах будет теперь вроде заказчика. Недурно...»
Бортников кончил писать, ткнул ручку в подставку. Засмеялся вдруг:
— Не переживайте, Сергей Федорович. Все утрясется. Еще довольны будете, что транспорт уйдет от вас. Как говорят в народе: баба с возу — кобыле легче... Теперь насчет бюро. Давайте проведем. Только не надо на нем разнос Уржумову учинять, ничего это не даст. Поговорим откровенно и к в а л и ф и ц и р о в а н н о, — Бортников голосом выделил это слово. — Пригласите на заседание ученых, крупных специалистов-железнодорожников, рабочих. Рабочих-коммунистов — обязательно. Послушаем и их мнение. И вот еще кого позовите, Сергей Федорович, инженера Забелина, из управления дороги.
— Забелина? — переспросил Колобов. — А... что это за человек?
— Посмотрим, послушаем. По-моему, очень интересный и нужный делу человек, — серьезно сказал Бортников.
Колобов поднялся, понимая, что разговор закончен.
— О сегодняшнем ЧП на дороге знаете? — спросил, прощаясь, Бортников.
— Да, Виталий Николаевич, Уржумов мне звонил.
— Мне тоже... — Бортников покачал головой. — Вот ведь как у нас: пока гром не грянет, мужик не перекрестится.
Когда Колобов ушел, Виталий Николаевич прошелся по кабинету, перебирая в памяти подробности разговора. «М-да, — думал он, — вот так, через несколько лет совместной работы, открываешь вдруг человека...»
— Пожалуй, Сергей Федорович, на заводе вы были более на месте, — негромко проговорил Бортников и торопливо шагнул к столу — звонили из ЦК...
IV.
В приемной Уржумова Виктор Петрович Забелин ждал своей очереди. Был он третьим; женщина, записавшаяся на прием первой, уже ушла, сейчас в кабинет Уржумова вошел пенсионер — высокий старик в железнодорожном кителе с орденскими планками на груди.
Забелин встал, прошелся по приемной, стараясь унять нервное возбуждение. Предстоящий разговор с Уржумовым выбил его из нормальной колеи. Сможет ли он высказать начальнику дороги то, что хочет? Можно ведь и хорошую идею загубить на корню косноязычием... Как он, Забелин, завидует людям, у которых речь так и льется, так и журчит напористым и шустрым ручейком. А у него вот частенько какой-то барьер ощущался в голове между тем, что он понимал и хотел сказать, и тем, что говорил... Да нет, конечно же, не так уж он косноязычен, выразить мысль сможет, но суметь бы так повести разговор с Константином Андреевичем, чтобы он зажегся интересом, дал высказать все, что наболело... Появился в дверях старик; приблизившись к секретарше, со старомодной учтивостью поцеловал ей руку и чем-то очень довольный зашаркал из приемной. Секретарша кивнула Забелину — проходите, мол.
