Поднявшись, Сэйерс отошел в сторону, уступая ему путь.
— Каспар, — снова произнес он, в душе сознавая бессмысленность обращения. С одной стороны, Том радовался, взирая на гибель своего заклятого врага, но с другой — сочувствовал, отлично понимая, что происходит. — Перестаньте. Вы сломали позвоночник. Лежите, иначе погибнете от болевого шока.
Каспар продолжал медленно ползти, бормоча что-то невнятное. Сэйерс не разобрал слов, но по голосу догадался, что Каспар кого-то о чем-то просит. Он несколько раз повторил одни и те же слова.
— Картафил! — умолял Каспар. — Агасфер! — взывал он чуть не плача. Сейчас он был похож на преданного, брошенного на произвол судьбы человека.
— Кого вы зовете? — спросил Сэйерс.
— Салатиил! — послышалось в ответ.
Еще один взмах руки, еще одна попытка немного подтянуться. Она оказалось последней. Каспар замер, истощив силы, но еще не умер. Лежа на траве с перекошенным от ужаса лицом и широко раскрытыми глазами, он застыл будто лишившийся энергии механизм.
Сэйерс положил рядом с ним револьвер. Осторожно, словно боясь внезапного выстрела. Сэйерс понимал, что в поселке слышали пальбу, и не оставят такое событие без внимания.
Скорее всего полицейские соберут несколько жителей и отправятся на вершину холма выяснить происходящее. Через несколько минут они будут здесь, и если обнаружат Сэйерса, то схватят. Самой собой разумеется, гибель Каспара тоже припишут ему.
«Что же делать? Бежать отсюда. На открытой местности мне не спрятаться, а добраться до леска внизу я не успею», — лихорадочно думал Сэйерс.
Отвоевав себе свободу в неравной драке, он без малого двое суток шел без воды и пиши. Усталость валила его с ног, Том просто не мог больше двигаться дальше.
И в этот момент взгляд его упал на лошадь. «Нужно попытаться поймать ее, ничего другого не остается», — решил он, посмотрел на лежащего Каспара, затем снова на лошадь и стал подманивать животное, которое стояло ярдах в десяти, искоса поглядывая на упавшего хозяина и каждую секунду готовое убежать.
— Лошадка… Хорошая… Иди сюда… Что ты там стоишь одна, неприкаянная? — ласково заговорил Сэйерс и, вытянув вперед руку, направился к ней.
Глава 20
Лондон
Декабрь 1888 года
«Вера, — сказал однажды Брэм Стокер, — встречается чаще в театре, а не в церкви». В последнее десятилетие девятнадцатого века Лондон мог похвастать лишь одним Храмом Искусств — назывался он театр «Лицеум» и располагался недалеко от Стрэнда. Арендованный десять лет назад Генри Ирвингом, актером и режиссером в одном лице, он вскоре сделался почти национальной театральной гордостью. В любом случае ничего подобного англичане до тех пор не видели.
В конце декабря, в последнюю субботу уходящего года, в театре давали премьеру «Макбета» в постановке самого Ирвинга. Предпринятая несколько лет назад попытка показать спектакль лондонцам закончилась для Ирвинга провалом, поэтому, прежде чем возобновить спектакль, он несколько предыдущих месяцев провел на севере Англии, порепетировав, отшлифовав сцены, а заодно проникнувшись соответствующим духом и впитав в себя атмосферу событий.
Стокер находился в центре зала, вызывал по имени каждого из служителей театра, в чьи обязанности входило провожать зрителей на свои места, и, услышав с той или иной стороны зала ответ, давал соответствующие наставления. Одновременно он проверял акустику помещения, говорил то тише, то громче, и если его не слышали, учил, как следует поступать в подобных случаях. В полутьме ожидавшего зрителей зала чувствовалось нечто большее, чем просто проверка. Подобно любому другому ритуальному действию она вызывала некоторую таинственность.
Покончив с проверкой, Стокер, одетый в темный фрак, двинулся к верхнему фойе. Как и всегда по случаю премьеры, он собирался лично встречать наиболее влиятельных из приглашенных и патронов театра наверху лестницы, в центре широкой ковровой дорожки.
Ровно в семь тридцать вечера двери здания на Веллингтон-стрит раскрылись и в них стали заходить приглашенные — элегантно одетые, сверкающие драгоценностями, охваченные волнением, в предвкушении премьеры. Языки пламени трех больших факелов, установленных на фасаде, плясали над крытой галереей, напоминавшей вход в коринфский храм, освещали фигуры входивших людей, подъезжавшие экипажи и толпившихся неподалеку зевак. Внутри театра шумела галерка, но еще больший шум доносился из оркестровой ямы. В партере и ложах устраивались приглашенные — лондонская знать, политики, влиятельные люди и просто те, кому повезло родиться в богатстве и величии. Под высоким золоченым потолком сияли люстры.
— Приветствую вас, мистер Арчер, — произнес Стокер.
— Добрый вечер, мистер Стокер, — ответил известный театральный критик из газеты «Уорлд». — Я слышал, ваш патрон начал наконец прислушиваться к нашим советам.
— Вы же знаете, что мистер Ирвинг всегда рад мнению, выраженному искренне, — дипломатично сказал Стокер. Однажды он разрешил Арчеру присутствовать на репетиции, после которой тот в кругу знакомых отозвался об Ирвинге так: «Ну что я могу сказать о его походке? Она походит на топтание по сцене».
Говоря начистоту, Стокер и сам знал, что хозяин его театральным героем не выглядит. Длинноногий, некрасивый, с широким ртом и тоненькими губами, обладающий слабой дикцией и еще более слабым голосом, Ирвинг скорее напоминал эксцентричного сельского священника, а уж никак не гамлетовского персонажа.
И тем не менее у него было одно достоинство — он заряжал сцену непередаваемой энергией, заставлял зрителей не сводить с него глаз и с замиранием сердца слушать его монологи. Такого не делал никто со времен великого Кина. Ирвинг тщательно подбирал для себя роли, ставил пьесы, в которых тонкая игра ума переплеталась со зрелищностью, волновала кровь и удовлетворяла самые изысканные чувства, вызывая неохотное, ворчливое признание со стороны критиков… включая и самого Джорджа Бернарда Шоу, который не переваривал манеры Ирвинга, но восхищался его исполнительским мастерством, оценивая его даже более высоко, чем артистизм предмета своей неослабной симпатии, ведущей актрисы театра Эллен Терри.
Как и Шоу, Стокер родился в Дублине, в семье протестантов, чья любовь к театру заставила его переплыть море. Начинал он с любительских статеек в местных газетах. Он повстречался с Ирвингом, бывшим в Ирландии на очередных гастролях, и подружился с ним. Когда известный актер предложил Стокеру поступить к нему на работу, в реанимированный театр «Лицеум», тот не раздумывая бросил все и вместе с новой женой отправился за своим кумиром в Лондон. С тех пор Стокер стал верным оруженосцем Ирвинга, его самым доверенным лицом. По крайней мере так думал он сам.
Без двадцати минут восемь оркестр заиграл увертюру. Сегодня дирижер театра, Салливан, решил исполнить собственную музыку к спектаклю. Спустя десять минут зал заполнился и занавес начал подниматься. Стокер спустился вниз, к кассам, проверил выручку, затем прошел за кулисы, где в волнении переминались с ноги на ногу нанятые для изображения толпы внештатники. Потом он тихо и незаметно продефилировал в фойе, откуда окинул взглядом ряды сидений.
Тем временем на сцене, декорированной под большой зал в средневековом замке, со стенами из необработанного камня — подобный они видели во время поездки на север страны, — разворачивалось действие. Эллен Терри в роли леди Макбет сидела у камина и в свете настоящего пламени читала письмо от своего мужа. В ложе напротив сцены восседала супруга Ирвинга и с нескрываемым отвращением разглядывала актрису. Казалось, выплескиваемая ею волнами ненависть окутывает сцену. Стокер пробежал взглядом по партеру, отыскивая жену Флоренс, и вскоре увидел ее сидевшую рядом со вторым дирижером театра, согласившимся стать на сегодняшний вечер ее спутником.
В этот момент к Стокеру неслышно подошел один из служителей театра и позвал в коридор.
— Что случилось? — спросил Стокер.
— В театре находится посторонний, — ответил тот. — Его заметили, когда он пробирался за кулисы.
Стокер кивнул и, отослав служителя, зашагал к двери, ведущей за кулисы. Пройти в «Лицеум» было непросто, но при желании посторонний мог проникнуть в здание, воспользовавшись ротозейством кого-нибудь из работников театра. Либо проскочить вместе с ним, либо юркнуть в незакрытую боковую или заднюю дверь. Таким способом пользовались иногда репортеры, создавая Стокеру определенные проблемы. Репортеры чаще всего просачивались в театр лишь для того, чтобы порадовать читателей своих газет описанием скандалов, нередко вспыхивавших между Ирвингом и ведущей актрисой театра.
Стокер намеревался отыскать и немедленно выдворить незваного пришельца. Перебросившись парой слов с несколькими работниками сцены, он направил их в подвал, в помещение, где хранился театральный реквизит. Вещей там было не много, основная часть оставалась в одном из железнодорожных складов за рекой, но и то, что имелось — многочисленные театральные костюмы на вешалках, от времен Дигби Гранта до эпохи Робеспьера, кресла, позолоченная посуда, бижутерия, — несомненно, представляло кое-какую ценность. Кроме того, там находилось оружие, доспехи и дорогое рулевое колесо, снятое со старинного корабля «Вандердекен».
