Одно преступление привело Давида к другому, ибо он убил Урию с целью окончательно завладеть его женой. Подобная связь грехов и преступлений — обыкновенное явление в жизни грешника. Так ложь ведет к божбе, корыстолюбие к неправдам всякого рода и к нечестию, непочтение родителей — к грехам, от которых они удерживают, — презрению самой веры и Церкви; праздность вообще мать пороков, и т. д. Давид не искал намеренно случая к греху прелюбодейства, а случайным образом увидел жену Урии и соблазнился на ее красоту. Но есть грешники, которые самохотно, сознательно и намеренно ищут случая к греху, и устремляются на грех с заранее обдуманными способами к совершению его. Эта преднамеренность, эта обдуманность делает их грехи более тяжкими, чем случайное греховное увлечение Давида, а греховный недуг — более пагубным. При том преступления Давида, хотя, во всяком случае, ничем не могут быть оправданы, объясняются легкостью и относительной беспрепятственностью, с какой ему, как царю, можно было грешить.
Но решительно ничем не смягчается вина грешников, которые идут на грех, так сказать, напролом, не взирая ни на какие препятствия к достижению своих преступных намерений, и препятствия не только не останавливают их, а только раздражают, подбивают к большей настойчивости в преследовании преступных целей, к большей стремительности на пути к греху.
Горе тебе, душа христианская, если и ты недугуешь подобными стремлениями или порывами ко греху и не заботишься об обуздании их. Такой недуг — это признак духовной смерти, он может привести к вечной погибели.
Пожалей себя, не губи себя навеки; поспеши с такой же силой на путь раскаяния, с какой допускаешь увлекать себя греховным искушениям.
* * *
Совокупи убо Давид иногда беззаконию беззаконие, убийству же любодейство растворив, покаяние сугубое показа абие; но сама ты, лукавнейшая душе, соделала еси (соделала более зла), не покаявшися Богу.
Велико было падение Давида, с любодейством соединившего убийство, но велико также было и его раскаяние. Как только выслушал он от пророка Нафана обличение в сугубом преступлении, то абие, немедленно, показал сугубое раскаяние. Он с сердечной скорбью исповедал свою вину пред Господом, со смирением покорился Суду Господа, когда Нафан объявил ему, что за его преступление меч не отступит от дома его, что мститель за грех любодейства возникнет в самом доме его.
Мститель действительно явился в лице сына его Авессалома, возмутившегося против отца. Давид принужден был бежать от него и на пути подвергся жестокому оскорблению от Семея, внука Саулова. Семей бросал камнями в Давида, проклинал его, называл его кровопийцей и злодеем. Один из спутников Давида просил у него позволения умертвить этого дерзкого человека. Давид не согласился, смиренно сказав: «Оставьте его проклинать меня, верно, Господь повелел ему».
Нельзя было сильнее высказать смирение пред Господом, каравшим его за вину, и, следственно, раскаяние в этой вине. Искренность и глубину своего раскаяния Давид засвидетельствовал также тем, что в течение всей свой жизни оплакивал свой грех, каждую ночь орошал слезами постель свою и, сверх того, оставил по себе вековечный памятник своего покаяния в 50-м псалме: Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей (Пс. 50, 3). Этот псалом и сейчас служит, и до конца века будет служить лучшим руководством к излиянию пред Богом покаянных чувствований. Давид не только сам лично покаялся, но своим примером и своим покаянным псалмом научал и научает всех покаянию, как он исповедал в том же псалме: Научу беззаконныя путем Твоим, и нечестивии к Тебе обратятся (Пс. 50, 15).
Не все, однако ж, беззаконные и нечестивые научаются у Давида покаянию. Не все, подражающие ему в грехах и даже превосходящие его в этом отношении, подражают ему в раскаянии. Вопроси себя, душа христианская, не походишь ли на сих жалких грешников? Осуждаешь ли себя за твои грехи? Не закосневаешь ли в них более и более? Прислушиваешься ли смиренно к голосу обличающей тебя совести, как Давид смиренно выслушал обличения Нафана? Поражаешься ли страхом Суда Божия если не в этой, то в будущей жизни при размышлении о твоих согрешениях? Не оправдываешь ли их лукавыми измышлениями, — не ссылаешься ли, в свое извинение, на силу искушений, на слабость природы, на пример других? Не утешаешь ли себя в нераскаянности надеждой на милосердие Божие? Не отлагаешь ли покаяния до старости, по неосновательной надежде, что успеешь покаяться? Или не ограничивается ли все твое покаяние одним бесплодным исповеданием грехов без сердечного сокрушения о них, без ревности об исправлении себя и заглаждении вины своей пред Богом? Если действительно таково твое состояние, душа, то восчувствуй опасность его и поспеши, подобно Давиду, очистить себя слезами, смирением пред Богом и поревнуй принести плоды покаяния.
* * *
Давид иногда вообрази (начертал), списав яко (живописуя как бы) на иконе, песнь, еюже деяние обличает, еже содея, зовый: помилуй мя, Тебе бо единому согреших, всех Богу: Сам очисти мя.
(Пс. 50, 3–6)
В 50-м псалме, как бы на картине, живыми чертами изображено в лице Давида состояние кающегося грешника. Истинно кающемуся свойственно обличать себя во грехах не только перед Богом и своей совестью, но и перед людьми, с целью предотвратить или уничтожить соблазн, какой могли произвести в них его грехи. Кто своими грехами подает повод к соблазну, тот сугубо увеличивает тяжесть своей вины, ибо должен будет отвечать не за себя только, но и за других, увлекаемых его примером. Поэтому истинно кающийся заботится не об очищении только себя от греха, но также о вразумлении и спасении ближних, угрожаемых заразой его примера или уже зараженных.
Кающийся Давид так и поступил. Он ведал, что пример его преступления тем заразительнее, чем выше его положение: люди обыкновенно перенимают дурное скорее от высших, чем от низших или равных. Имея в виду это обстоятельство, Давид написал обличительный на самого себя псалом не для собственного только употребления, но и в руководство ближним своим, особенно преданным своим, от которых не могли утаиться его преступления. Можно сказать, что 50-й псалом есть памятник всенародного, публичного покаяния Давидова. И как поучительно и трогательно его покаяние! Каким смирением, сердечным сокрушением и вместе упованием на Бога дышит оно! Помилуй мя, — взывает Давид к Господу. Это значит, что он, подавленный тяжестью своей вины, от единого милосердия Божия ожидает прощения и оправдания. Он признает себя вполне безответным пред Богом, кругом виноватым. Он совершил такие преступления, за которые, если бы был подданным, а не царем, подлежал бы уголовной ответственности. В отношении к царю не применима строгость законов, карающих преступления против 6-й и 7-й заповеди. Но Давид чувствует, что он не изъят от Суда правды Божией, что царское достоинство не снимает с него ответственности пред Царем неба и земли, что он такой же раб пред Ним, как и последний подданный. И вот, как преступник, достойный казни, не смеет требовать себе помилования по законам, а ждет его только от милосердия высшей судебной власти, так и Давид, сознающий себя вполне безответным пред Господом, трепещет пред Его праведным судом и умоляет только о милосердии. «По грехам я достоин строгого наказания и готов понести его; но я надеюсь на беспредельную милость Твою, — поступи со мною по милости, но не яростью обличи меня, ни во гневе Твоем накажи меня».
Давид провинился, собственно, против ближних, против Урии и его жены; по отношению же к заповедям богопочтения он был чист, — он исполнял их усердно, был набожен и богобоязнен, но сознание вины против ближних было так сильно в Давиде, так тяжело легло на совесть его, что, оскорбив своими преступлениями ближних, он признавал себя оскорбившим непосредственно, как бы лично, Самого Бога. Преступить против ближнего значило, в его глазах, преступить против Бога, в лице ближнего оказать непочтение к Самому Богу. Обязанностей богопочтения Давид не отделял от обязанностей любви к ближним, а потому был убежден, что никакими жертвами и всесожжениями он не замолит Бога, не угодит Ему, если в то же время будет обижать ближних, а в сделанных обидах не раскается.
Отсюда понятно, почему Давид, умоляя Господа о помиловании, о прощении ему вины против ближних, говорит: Тебе бо единому согреших. Это не значит, что он не признает своей вины перед ближними, а значит только, что эту вину он признает тяжелой только потому, что она была и виной против Бога, заповедавшего любить ближних во свидетельство любви к Нему и потому обиды ближним относящего к одному Себе.
Сам очисти мя, — взывает далее Давид. Речь идет не о прощении только греха, не об одном невменении его, а о внутреннем очищении, освобождении от него. Внешнее прощение может послужить только к отягчению вины, если прощенный грешник продолжает жить во грехе, если повторяет его или, по крайней мере, соуслаждается ему мечтаниями и помыслами. Но внутреннее нравственное очищение невозможно без помощи благодати Божией, без внутреннего, тайного действования ее на сердце человека. Дело не в том только, чтобы не осквернять себя греховными делами, но и чтобы сердечные помышления иметь чистыми. Кто воздерживается от внешних грехов, но питает греховные мысли, чувствования и желания, может быть неукоризненным только перед людьми, но не пред очами всеведущего и святейшего Господа, Который зрит сердечную нечистоту и осуждает ее с не меньшею строгостью, как и наружные грехи (см.: Притч. 15, 26). Но достигнуть сердечной чистоты не под силу человеку. Сие может сделать только Сам Бог Своей благодатью. Поэтому Давид умоляет Его: «Сам очисти мя. Сердце чисто созижди во мне, Боже».
