— Помогите, помогите! — кричал юноша. — Он раздавит мне грудь! Помогите, помогите!
Голос его переходил в глухое, сдавленное хрипение. Меркандон прекратил угрозы и начал умолять:
— Пощадите! Пощадите, господин де Коконнас: ведь это мое единственное дитя!
— Мой сын! Мой сын! — кричала мать. — Это надежда нашей старости! Не убивайте его, сударь! Не убивайте!
— Ах, вот как! — разразившись хохотом, воскликнул Коконнас. — Не убивать? А что он хотел сделать со мной своим пистолетом и шпагой?
— Сударь, — продолжал Меркандон, умоляюще складывая руки, — у меня есть денежное обязательство, подписанное вашим отцом, — я вам верну его; у меня десять тысяч экю золотом — я отдам их вам; у меня есть фамильные драгоценности — они будут ваши, только не убивайте, не убивайте его!
— А у меня есть любовь, — вполголоса сказала дама из дворца Гизов, — я обещаю ее вам!
Пьемонтец на мгновение призадумался.
— Вы гугенот? — неожиданно обратился он к юноше.
— Да. — пролепетал мальчик.
— Тогда — смерть тебе! — ответил Коконнас, нахмурив брови и поднося к груди противника остро отточенное лезвие.
— Смерть! — воскликнул старик. — Мое несчастное дитя!
Раздался вопль старухи матери, проникнутый такой глубокой скорбью, что пьемонтец приостановил исполнение своего жестокого приговора.
— Герцогиня! — взмолился Меркандон, обращаясь к даме из дворца де Гиза. — Заступитесь за нас, и мы будем поминать вас на вечерних и утренних молитвах.
— Пусть он перейдет в католичество! — отвечала дама из дворца Гизов.
— Я протестант, — сказал мальчик.
— Тогда умри, раз тебе не дорога жизнь, которую тебе дарят такие прелестные уста!
Меркандон и его жена увидели, как страшный клинок молнией сверкнул над головой их сына.
— Сын мой, мой Оливье! Отрекись… Отрекись! — завопила мать.
— Отрекись, сынок! Не оставляй нас одинокими! кричал Меркандон, валяясь в ногах у Коконнаса.
— Отрекайтесь все трое! — воскликнул Коконнас. — Спасение трех душ и одной жизни за одно «Верую».
— Согласен, — сказал юноша.
— Согласны! — воскликнули Меркандон и его жена.
— На колени! — приказал Коконнас. — И пусть твой сын повторяет за мной молитву слово в слово. Отец первым встал на колени.
— Я готов, — сказал мальчик и тоже встал на колени. Коконнас начал по-латыни читать «Верую». Но случайно или намеренно, юный Оливье опустился на колени на том самом месте, куда отлетела его шпага. Как только он увидел, что может достать до нее рукой, он, повторяя слова молитвы, протянул к ней руку. Коконнас заметил его маневр, но не подал виду. Когда же юноша дотронулся концами пальцев до эфеса шпаги, Коконнас бросился на него и повалил на землю.
— Вот тебе, предатель! — вскричал он и вонзил кинжал ему в горло.
Юноша вскрикнул, судорожно поднялся на одно колено и упал мертвый.
— Палач! — завопил Меркандон. — Ты убиваешь нас, чтобы украсть сто нобилей, которые нам должен!
— Честное слово, нет! — возразил Коконнас. — И вот доказательство…
С этими словами он швырнул к ногам старика кошелек, который перед отъездом дал ему отец с тем, чтобы он вернул долг его заимодавцу.
— …вот доказательство! — продолжал Коконнас. — Вот ваши деньги!
— А вот твоя смерть! — крикнула мать из своего окна.
— Берегитесь! Берегитесь, господин де Коконнас! — воскликнула дама из дворца Гизов.
Не успел Коконнас оглянуться, чтобы последовать совету и избежать опасности, как тяжелая каменная глыба со свистом прорезала воздух, плашмя упала на шляпу пьемонтца, сломала его шпагу, а его самого свалила на мостовую, где он и распростерся, оглушенный, потерявший сознание, не слыша ни крика радости, ни вопля отчаяния, одновременно раздавшихся слева и справа.
Меркандон с кинжалом в руке бросился к лежавшему без чувств Коконнасу. Но в тот же миг дверь во дворце Гизов распахнулась, и старик, завидев блеск шпаг и протазанов, убежал. А дама, которую он назвал герцогиней, наполовину высунулась из окна, блистая в зареве пожара страшной красой и ослепляя игрой драгоценных камней и алмазов; она указывала рукой на Коконнаса и кричала вышедшим из дома людям:
— Вот он, вот! Напротив меня! Дворянин в красном камзоле… Да, да, он самый!..
Глава 10
СМЕРТЬ, ОБЕДНЯ ИЛИ БАСТИЛИЯ
Как уже известно читателю, Маргарита заперла дверь и вернулась к себе. Но когда она, вся дрожа, вошла в комнату, она увидела Жийону — та, в ужасе прижавшись к двери кабинета, смотрела на пятна крови, разбрызганной по мебели, постели и ковру.
— Ох, сударыня! — воскликнула она, увидев королеву. — Ох, сударыня, неужели он умер?
— Тише, Жийона, — строго сказала Маргарита, подчеркивая необходимость этого требования.
Жийона умолкла.
Маргарита вынула из кошелька золоченый ключик и, отворив дверь кабинета, указала своей приближенной на молодого человека.
Ла Молю удалось встать и подойти к окну. Под руку ему подвернулся кинжальчик, какие в то время носили женщины, и молодой человек схватил его, услышав, что отпирают дверь.
— Не бойтесь, — сказала Маргарита. — Клянусь душой, вы в безопасности!
Ла Моль упал на колени.
— Ваше величество! — воскликнул он. — Вы для меня больше, чем королева! Вы божество!
— Не волнуйтесь, сударь, — сказала королева, — у вас еще продолжается кровотечение… Ох, Жийона! Смотри, какой он бледный… Скажите, куда вы ранены?
— Я помню, что первый удар мне нанесли в плечо, а второй — в грудь, — отвечал Ла Моль, стараясь разобраться в охватившей все его тело боли и найти главные болевые точки, — все остальные раны не стоят внимания.
— Посмотрим, — сказала Маргарита. — Жийона, принеси мне шкатулочку с бальзамами.
Жийона вышла и тотчас вернулась, держа в одной руке шкатулочку, в другой серебряный, позолоченный кувшин с водой и кусок тонкого голландского полотна.
— Жийона, помоги мне приподнять его, — сказала Маргарита, — если он приподнимется сам, то лишится последних сил.
— Ваше величество, я так смущен… я, право, не могу позволить… — пролепетал Ла Моль.
— Надеюсь, сударь, что вы не будете мешать нам, — сказала Маргарита. — Раз мы можем вас спасти, было бы преступлением дать вам умереть.
— О, я предпочел бы умереть, чем видеть, как вы, королева, пачкаете руки в моей недостойной крови!.. — воскликнул Ла Моль. — О, ни за что! Ни за что!
И он почтительно отстранился.
— Эх, дорогой дворянин, — с улыбкой заметила Жийона, — вы уже испачкали своей кровью и постель, и всю комнату ее величества.
