– Я не буду спрашивать, зачем ты просишь меня об этом. Мне плевать, если честно. Я хочу одного – свалить отсюда. Понимаешь? – она повернула голову, взглянув на меня с презрением. – Никакие наши беседы и твои очаровательные улыбки не изменят того, что мы по разные стороны. Никакого мира не будет.
– Ладно уже, воительница, – я убрал руку с ее плеча. – Я знаю только то, что тебя переправил через границу педагог для участия в конкурсе по пению.
Лейла злобно усмехнулась, скривив губы и скрипнув зубами.
– Педагог. Как же. Сутенер он, вот кто. Я выросла в интернате. Нас с сестрой перевели туда из дома малютки. Никто не удочерил, хотя мы ждали, как многие дети, некоторым повезло… Дело в том, что Даша болела часто, а сестер разделять нельзя. Вот мы и жили в этом аду.
– Значит, у тебя есть сестра. Старшая?
– Младшая, – тряхнула головой Лейла. – Мы были красивыми девочками, а ты понимаешь, как часто зрелые мужчины заглядываются на молодых девочек, да и мальчики в приютах тоже быстро созревают. Дашу не трогали, потому что она болезненная была, бледная, из больниц не вылезала. А вот меня взялся опекать сам директор интерната. Именно он потом меня продал Алану Гетти.
– Что значит продал? Ты же сама контракт подписывала.
– Ты правда, думаешь, что этот контракт мог иметь какую-либо юридическую силу?
Она с отвращением посмотрела на меня. Еще бы. Я принадлежал тому миру, который стал для нее адом на земле.
– Так вот Аркадий Юрьевич, сорока пяти лет мужчина. Весь в наградах и грамотах. Весь такой уважаемый. Он питал необычайную любовь к своим подопечным. Особенно к девочкам лет одиннадцати – пятнадцати. И ладно бы обычным способом. Знаешь, в местах, откуда я, мало чем удивишь, но наш благодетель был с определенной придурью. И своих любимцев готовил с самого детства. Всячески унижал, подвергал моральным пыткам. Таким, как темная комната, всеобщий бойкот, голодовка и прочее. Потом он жалел, конечно. Даже конфетку мог дать. Впервые Аркадий Юрьевич избил меня в десять лет. Жестко. Я потом лежала два дня, а он заботился обо мне. Сладкое приносил и фрукты. Или платье новое. И так повторялось часто. Вырабатывал инстинкт. Кнут – удовольствие. Кнут – удовольствие. И я привыкла. Представляешь?
Сказать, что ее рассказ поверг меня в ужас, все равно, что ничего не сказать. Неужели где-то в мире происходит подобный беспредел? С детьми… детьми. Я инстинктивно провел ладонями по лицу, словно стирая с него выражение потрясения и гнева.
– А как же другие педагоги? Воспитатели? Неужели никто не видел? – спросил я, заранее зная ответ.
– Никому нет дела до сирот, – проговорила Лейла сдавленным голосом. – В некоторых семьях с детьми случаются вещи и похуже, и всем плевать. Говорить начинают, когда уже нет ребенка. – Она посмотрела перед собой остекленевшим взглядом. – В тринадцать лет Аркадий начал насиловать меня. Не обычным способом. У него были на меня планы, поэтому девственность он не трогал, и не раз говорил, что есть заказчик на девочку с моими наклонностями. И Аркадий не печалился, что не может оторваться по полной, ему хватало доступных способов, которые не повредили товар. Если я пыталась сопротивляться, он напоминал мне о том, что у меня есть очень симпатичная сестра.
Лили посмотрела мне в глаза, в которых стояли злые слезы. Я застыл, чувствуя невероятную пустоту внутри и нарастающий ужас.
– Ну как, история, Майкл? Ты уже втянулся? Это хотел услышать? Такую правду?
– Прости… – выдавил я, просто не зная, что еще сказать. Лили отмахнулась от меня, как от мошки.
– Сначала было больно, противно и страшно. Потом нет. Я привыкла. Просто у меня не было другого выбора. Или жить так, как я живу, или идти на улицу и ложиться под любого, кто сильнее. За хлеб, за работу, или просто так, чтобы не быть одной. Аркадий любил повторять, что мне повезло, что я особенная, способная. Если бы не музыка, которой мне не запрещали заниматься, а наоборот, поощряли, я бы сошла с ума. А в пятнадцать я впервые увидела Алана Гетти. Он приехал к нам в интернат с конфетами и подарками. Такой щедрый, улыбчивый, красивый. Высокий, модный, от него вкусно пахло, и он просто был крутой. Да, он показался мне красивым и добрым. Ласково мне улыбался. Но забрал не меня. Парня из выпускного класса. Аркадий сказал, что теперь этот парень будет жить в Америке и учиться в престижном университете. Мы с Дашкой даже завидовали. Дуры малолетние. А потом случилось ужасное. Дашка заболела. И не какое-то, уже привычное воспаление легких, а лейкоз! При ее-то здоровье. Это был приговор. Для нас. Помню, как мы обе плакали после первой процедуры химии. Ее тогда тошнило, но она еще не поняла.... А потом выпали волосы, кожа покрылась язвами, стали крошиться зубы. Она почти не вставала, а я ничем не могла помочь.
– Анастасия… – позвал я ее, пытаясь вырвать из страшных воспоминаний. Назвать чужим именем язык не повернулся. Тело девушки мелко сотрясалось, и я всерьез боялся нервного срыва.
– Все в порядке. Все уже пройдено. Просто вспоминать тяжело. Каждый раз тяжело. И легче не станет, – она покачала головой. – Нам повезло. В первый раз в жизни. После третьей химии у Даши началась ремиссия. Стало легче. Волосы начали отрастать, кожа восстановилась, она начала нормально питаться. Мы радовались и строили планы. Выпускной класс, все-таки. К тому времени Аркадий ко мне охладел, но все равно охранял меня от особо настойчивых ребят. Я воспринимала подобное заступничество, как своего рода благодарность за оказанные услуги. А потом последовал еще один удар судьбы. Мы с Дашей гуляли, когда у нее внезапно потекла кровь из носа. Она упала в обморок, и ее увезли на скорой. А потом были недели в реанимации, прогноз неутешительный. Лейкоз вернулся. И теперь, чтобы выжить, Даше нужна была операция по пересадке костного мозга. Такие делали … и делают в Германии и Израиле. За огромные деньги, которых, конечно, у девочек-сирот не было. И я просто молилась. И надеялась на чудо.
Но чудес не бывает. Аркадий нашел меня в
