Каждое слово герцога было словно пощечина. Обнажены. Постель. Невеста.
Эта сцена возникла перед ее глазами с поразительной, пугающей четкостью. Ее брат раздевается и залезает в постель. Герцог караулит его, охваченный гневом? Горем? Чувствовал ли он опустошение? Боль, уязвленную гордость или…
Как Йену вообще удалось уйти оттуда живым?
Ей было неприятно, что этот гордый человек стал свидетелем подобной сцены. Даже сама мысль об этом была невыносима.
— Вы любили ее? — прошептала она и тут же пожалела о том, с какой легкостью задала этот вопрос вчера.
Герцог медленно покачал головой с горестным и усталым видом. К счастью, его взгляд уже не был таким ожесточенным.
— Я мог бы полюбить в дальнейшем, — тихо ответил он.
Женевьеве оставалось только догадываться о значении этих слов.
Она не стала задавать лишних вопросов. Если он любил так же сильно, как и ненавидел, то мог в конце концов превратить жизнь девушки в ад.
Внезапно Женевьева ощутила благодарность за то, что ей целовали только руку, за свою любовь к Гарри, за то, чего она не знала о любви и близости.
Теперь они оба смотрели на Йена.
Подобно Гарри и Миллисент, он предстал перед Женевьевой в новом свете. Йен изо всех сил старался выглядеть беззаботным, но она прекрасно знала своего брата. Он смеялся слишком громко, слишком бурно жестикулировал. Изображал саму беспечность перед герцогом. Вот почему он был таким издерганным и бледным. Женевьеве стало почти смешно.
Ей не хотелось верить в жестокость намерений этого бесшабашного озорника, который пошел на поводу у своих желаний и забрался в чужое окно. Он не предполагал, что может оказаться поругана не только чья-то гордость, но и разбито сердце, разрушена жизнь, надежды. Сейчас такое поведение казалось ей невероятно жестоким.
Но мужчины, несмотря на все свое обаяние, обычно эгоистичны, и герцог не исключение.
— Простите, — тихо и искренне произнесла она. — Это был безобразный поступок.
Герцог положил руки на колени, но тут же снова уронил их.
— Да, — пожал он плечами.
— А вы в своей жизни никогда не совершали ничего постыдного?
Он медленно повернулся к ней и угрожающе прищурился. Женевьева храбро встретила его взгляд. К сожалению, ей не удалось приподнять бровь. Как бы ей хотелось, чтобы у нее было свое особенное ироничное выражение лица! И в этом она завидовала герцогу.
— Это произошло со мной, — напомнил он.
— Ах да!
Его губы тронула чуть заметная улыбка. Твердые, очень мужественные и податливые губы. Наверное, такие хороши для поцелуя.
— А Йен извинился перед вами?
— Я ему не позволил. Все равно я не поверил бы ему. Он сожалел лишь о том, что попался. Сожалел, что я помешал им обоим прежде, чем они смогли продолжить начатое. Но сожалеть о том, что он неотвратимо изменил мою жизнь? Лишил меня возможного счастья? Сомневаюсь, чтобы он вообще об этом думал. Я хочу заставить его пожалеть о содеянном.
Господи! Неужели его сердце и вправду было разбито? Или это в нем говорила уязвленная гордость? Недаром ходили легенды о том, что случалось с людьми, которые перешли герцогу дорогу.
— Возможно, если бы вы ему это объяснили… — осторожно начала Женевьева.
Герцог раздраженно вздохнул:
— Ради Бога, мисс Эверси. Я мужчина. Я не собираюсь всем рассказывать о своем счастье, Я либо стреляю на месте, либо мщу потом. И то и другое у меня отлично получается.
«Мщу потом…»
И тут до Женевьевы дошло. Она раскрыла рот, но тут же одернула себя.
— И я должна стать вашей местью?
Снова затравленное молчание. Он смотрел на нее другими глазами, придумывал новую стратегию.
— Что вы намеревались сделать? Соблазнить меня и бросить? «Ха-ха, смотри, Йен Эверси, я обесчестил твою сестру так же, как ты обесчестил мою невесту».
Женевьева могла поклясться, что этот чертов герцог с трудом сдерживал улыбку.
— Обесчестил?
Она свирепо посмотрела на него.
— Что ж, если вы так говорите… — мрачно продолжил он.
Сейчас ее дразнить было опасно.
Казалось, Женевьева должна была испытывать шок, негодование и ярость. Она должна была гневно посмотреть на него и убежать прочь, должна была сделать герцогу выговор.
Но вместо этого ей ужасно хотелось поступить как-то иначе, например, улыбнуться.
Герцог заметил ее нерешительность и не преминул ею воспользоваться.
— Это сработало бы?
Женевьева вздохнула.
— Возможно, если бы я оказалась более сговорчивой, — заверила она его. — И меньше любила Гарри. В конце концов, вы ведь герцог.
— А это впечатляет, — договорил он. — Да, вы не очень-то шли мне навстречу. Наоборот, пытались соблазнить меня другими молодыми дамами. Должен сказать, Оливия произвела на меня впечатление. Вы умеете нарисовать притягательный портрет человека, и я был почти убежден.
— Ничего подобного.
Герцог снова рассмеялся — низкий, мужской смех.
Женевьева заметила, что Гарри повернулся к ним. Он прикрыл глаза рукой, выронил клюшку для гольфа, и стоявшие рядом девушки рассмеялись.
— Что ж, мы пришли к выводу, что месть, которую вы планировали, не сработает, — твердо сказала она своему странному новому другу. — Теперь вы захотите застрелить Йена? Я этого не позволю.
— Не позволите? Закроете его свои телом? Было бы очень жаль. И вы уверены, что не желаете, чтобы я скомпрометировал, обесчестил и бросил вас?
При других обстоятельствах подобный вопрос ни за чтобы не вызвал у Женевьевы улыбку. Её мать внушила ей ужас к таким словам, за каждым из которых крылось глубокое значение и своя история.
Но она все же улыбнулась.
И тоже предстала в новом свете.
Герцог улыбнулся в ответ, словно этот разговор доставлял ему небывалое удовольствие.
Какая странная беседа! Совсем недавно они поставили все с ног на голову. Не важно, было ли разбито его сердце или только уязвлена гордость. И все же…
Тут у Женевьевы мелькнула новая мысль.
— А вы бы действительно все это сделали? — Ей не хотелось повторять слова «компрометировать», «соблазнять» и «бросать». — Конечно, это невозможно. Я просто хочу знать.
Герцог перестал улыбаться, отвернулся и принялся лениво обрывать маленькие ромашки, которым угораздило вырасти поблизости.
— Не следует задавать такие вопросы, на которые в глубине души вы не хотели бы получить честный ответ.
Герцог взглянул ей прямо в глаза без тени улыбки, с горестным выражением признания, словно предупреждая не забывать о том, кто он.
— Но я вам нравлюсь, — с укором произнесла Женевьева.
