Ирис», и тогда одеяло сдвинулось, лицо отвернулось от стены, и большие синие, неожиданно молодые глаза посмотрели на нее внимательно-внимательно.
– Добро пожаловать, Ирис, – сказала женщина теплым, нежным голосом и, опершись на локоть и поддерживая голову рукой, протянула ей другую руку. – Очень приятно, меня зовут Мирьям. Простите, что я не могу встать, ноги болят.
И Ирис взволнованно пожала протянутую ей руку – в этот момент она уже любила мать Эйтана всей душой.
– Вам не нужно вставать, я с радостью буду помогать Эйтану ухаживать за вами.
– Достаточно, что вы заботитесь о нем, – улыбнулась ей мать. – Для меня уже большое облегчение знать, что он не один.
Когда она попыталась приподняться повыше, волосы соскользнули у нее с головы и обнажили голый череп. Мирьям покраснела.
– Я не справляюсь с этим париком, – смущенно пробормотала она, встряхнула его и положила рядом с подушкой.
С тех пор она уже не надевала его, и теперь Ирис, увидев себя в зеркале, так и висевшем на прежнем месте в коридоре, с удивлением смотрела на свои волосы, оставшиеся гладкими и глянцевитыми даже после того, как она полежала на земле.
– Ты помнишь ее парик? – спросила она, и он сразу понял, о чем она.
– Я как раз хотел тебе сказать, что ты очень на нее похожа, не только волосы. Это просто невероятно, что ты стала так на нее похожа!
– Когда она умерла, ей было точно как мне сейчас. Что бы это значило?
Он провел рукой по ее волосам:
– Поживем – увидим. Кто знает…
Она вздрогнула.
– Ты дрожишь, – сказал он, – у тебя температура, давай-ка наконец займемся тобой. Не знаю, с чего начать. – Он указал на диван. – Хочешь прилечь? Может, примешь душ?
– И то и другое.
– Тогда начнем с душа.
Он осторожно повел ее в ванную комнату, из которой сам вышел совсем недавно.
– Держись за ручки, чтобы не упасть, – говорит он, указывая на алюминиевые скобы, за которые когда-то цеплялась его мать, – и зови меня, если понадобится.
Когда он принес ей полотенце, она уже почти разделась. Он поспешил уйти, но она, к своему удивлению, не испытала ни малейшего смущения: он не рассматривал ее постаревшее тело, не разглядывал ни растяжки на животе, ни шрамы от операции. Он видел ту девушку, которой она была тогда, и спроецированную на нее собственную мать. Хорошо это было или плохо – как знать?
Поэтому, завернувшись в полотенце и выскочив из ванной, – жаль было тратить драгоценное время на душ, – Ирис не удивилась, когда Эйтан протянул ей смутно знакомый выцветший цветастый халат.
– Может, пока наденешь вот это, – предложил он, и она завернулась в халат, который на удивление приятно пах, словно его только что выстирали специально для нее. Потом вытянулась на диване и стала пить чай, который он для нее приготовил, и проглотила протянутую им таблетку, целиком и полностью вверившись его заботам. Вот он подал ей арбуз, нарезанный кубиками, положил ей на лоб ледяное полотенце, налил стакан воды, – словно возвращая все, что она делала в те далекие дни для него. Вот-вот он усядется подле нее и начнет готовить ее к экзаменам.
– Что тебя так рассмешило, Рис? – ласково спросил он.
– Я вспомнила, как натаскивала тебя перед экзаменами на аттестат зрелости. Это было ужасно трудно. Как тебе вообще удалось закончить медицинский?
Он усмехнулся:
– Всегда находились девушки, считавшие, что игра стоит свеч.
– Не сомневаюсь, – фыркнула она.
– На самом деле через несколько лет у меня прояснились мозги, после армии я обнаружил, что в общем-то мне нравится учиться. Не осуждай меня. – Он вытянулся на диване рядом с ней. – Я знаю, что был полным идиотом, но у меня были смягчающие обстоятельства, ты сама говорила.
– Я тебя совершенно не осуждаю, – улыбнулась она, хотя не вполне понимала, о чем он – о проблемах с учебой или о решении прогнать ее.
Но сейчас это не имело значения: стоило закрыть глаза, держа его за руку, как ее тело таяло от жара, таяло и сплавлялось с его телом, так что их уже не разделить.
– Что ты мне дал, морфий? Медицинский каннабис? – хихикнула она. – Мне кажется, у меня глюки.
– Просто анальгин, – рассмеялся он.
– Анальгин у меня и дома есть, для анальгина мне не нужен ведущий специалист по боли. Почему ты выбрал боль?
– В эту сферу идут те, кто не верит в исцеление. Это совсем иной взгляд на предмет. Для большинства врачей главное – болезнь, а для нас она только сопутствующий объект. Мы не пытаемся вылечить, но стараемся облегчить страдания. Тебе ли об этом спрашивать – ты ведь была там со мной.
– Это было ужасно… ее страдания.
В ушах Ирис до сих пор звучали душераздирающие крики, доносившиеся из-за занавески в день смерти его матери. Теперь ей казалось, что они вылетают из ее собственной глотки. Неужели теперь он вручил ту же болезнь Ирис, чтобы отныне заботиться о ней с той же преданностью, с какой заботился о своей матери, утишая боль, которую сам причинил? Пусть так, только бы оставаться с ним здесь до самой смерти, только бы не возвращаться к себе домой. Ей нужно очень много времени, у нее столько вопросов, она до сих пор ничего не знает. Например, что он делал после того, как прогнал ее отсюда, в тот самый день и на следующий день… И так – весь календарь, день за днем и час за часом, с тех самых пор и до настоящего момента, даже если потребуется почти тридцать лет, чтобы восстановить большие и мелкие детали, в том порядке, в котором они происходили. Что он делал в армии, где учился, и на ком женился, и где они жили, и когда развелись, и на ком он женился во второй раз, и где живут его дети, и когда он с ними встречается, и по-прежнему ли любит кислые яблоки? Но ощущение бесконечности времени повеяло на нее вместе с ночным ветерком, Ирис понятия не имела, который час – для нее наступило иное время, она была теперь в иной стране, изнутри земного шара, там, где собираются прожитые годы.
– Ты спишь? – спросил он шепотом, и она покачала головой, добавив, к собственному изумлению:
– Я счастлива.
Он гладил ее голые руки, его пальцы едва касались ее груди под халатом.
– Рис, как насчет твоей семьи? Они не ждут тебя? Не волнуются?
– Пусть себе волнуются, – шепнула она.
– Отправь хотя бы сообщение, – взмолился он. – Где твой сотовый? Я не хочу, чтобы
