Солдат закончил свою речь, но избиение продолжалось. Толпа взирала на экзекуцию в мрачном молчании, вздрагивая при каждом ударе. Сначала на спине заключенного появлялись кровавые полосы от хлыста, но затем его тело превратилось в рыхлую кровавую массу. Верхняя часть брюк потемнела от крови. Я потянула Кипа за собой, подальше от жуткого зрелища. Свернув в переулок, мы услышали последний удар хлыста.
– Но как же его Альфа? – изумился Кип, когда мы в спешке возвращались домой. – Она же наверняка всё это чувствовала.
– Думаю, что Совет по этому поводу не тревожится, – ответила я. – Эту цену они готовы заплатить. Подумаешь, какая-то женщина в милях отсюда, пусть даже и Альфа, будет кричать от боли несколько часов. Зато на ее близнеце они покажут отличный пример сотням других Омег. Да и Совет провернул такую основательную работу по разделению близнецов, что она вряд ли когда узнает истинную причину боли. Так что эти мелочи не беспокоят Совет.
– Ну а если узнает, будут ли Альфы терпеть такое? Неужели они не рассердятся, что Совет заставляет страдать невинных людей?
Я остановилась и повернулась к нему.
– Ты и правда думаешь, что тот мужчина, которого высекли, более виновен, чем его близнец-Альфа? Только потому, что он сорвал плакат или не смог заплатить налог?
– Нет, конечно. Я, как и ты, знаю, что это всё сфабрикованная чушь. Но если они так избивают людей, что их близнецам приходится страдать не меньше, разве это не вызовет недовольства на их же стороне? Разве из-за этого не разозлятся сами Альфы?
– Разозлятся, но не на Совет. Я думаю, что если они узнают, то будут винить своего близнеца Омегу, так называемого «преступника». Раз они принимают линию Совета, то поверят, что бедняга сам навлек на себя такое наказание. Они ведь всерьез думают, что Омеги голодают вовсе не из-за налогов и скудной земли, а потому что слишком ленивые или глупые и не в состоянии хорошо вести хозяйство.
После того происшествия мы стали вести себя на улицах осторожнее и выходили из дома лишь изредка, обычно ранним утром и только в рыночные дни, когда могли раствориться в шумной толпе. Однако спокойнее было оставаться дома, играя с детьми в тихом огороженном дворике и пытаясь забыть, что за стенами находится город, где по улицам ходят солдаты Совета и устраивают кровавые расправы над людьми.
Мы успели узнать всех детей. Ко мне привязалась Луиза, милая трехлетняя девочка-карлик, а от Кипа ни на шаг не отходил Алекс, мальчик чуть постарше ее. Эльза сказала, что Алекс находится здесь уже пять лет, с младенчества. У него не было рук, и Кип кормил его из своей чашки, держа на коленях. Ложку – себе, ложку – ему. Голова Алекса упиралась в подбородок Кипа и мягко покачивалась в такт, когда мальчик жевал. Наблюдая за ними, я отметила, что лицо Кипа округлилось, а скулы почти утратили угловатость. Я знала, что и сама пополнела, хотя кости все еще торчали. У меня и сил заметно прибавилось. Даже одной рукой я поднимала над огнем самый большой горшок без посторонней помощи или могла подолгу носить малышей у бедра, когда им хотелось ласки.
О детях я никогда раньше не задумывалась. Многие Омеги предпочитают не думать об этом – потому что какой смысл? В лучшем случае можно надеяться, что тебе отдадут на попечение какого-нибудь ребенка-Омегу, которому нужен дом. С тех пор, как мне выжгли клеймо, я не раз слышала оскорбления от Альф, проходящих мимо поселения: пустышка, урод, чудовище. Даже почти привыкла к ним. Но сейчас, глядя на Кипа с Алексом или на маленькую Луизу, тянущую ко мне ручки всякий раз, когда прохожу мимо, я считала оскорбление «пустышка» самым болезненным из всех, что приходилось слышать в свой адрес. Несложно уверить себя, что мы не уроды и не чудовища. Доброта Эльзы и Нины, а также стойкость и находчивость детей, которые умудрялись справляться со своими увечьями – лучшее тому подтверждение. Однако с «пустышкой» поспорить я не могла. Какими бы разнообразными изъянами ни награждала нас судьба, все без исключения Омеги страдали бесплодием. Пустышки. Тупиковая ветвь.
Расспросы об Острове тоже вели в тупик. Спустя несколько недель я попыталась навести Эльзу и Нину на разговор об Ополчении. Мы только закончили мыть посуду и наслаждались коротким затишьем перед ужином. Эльза стояла у кухонного окна, наблюдая, как Кип играет с детьми во внутреннем дворике, а я и Нина сидели на скамейке. Началось всё с невинного поддразнивания Нины, за которой приударил торговец вином на рынке. Вот уже несколько недель он флиртовал с ней, хотя Нина упорно всё отрицала. Однако в последнее время сама вызывалась идти за утренними покупками на рынок, надевая при этом свое лучшее платье.
– И откуда он, твой дружок? – спрашивала я.
– Он мне не дружок. – Она хлопнула меня по ноге. – Но он откуда-то с побережья, с севера.
– А как он здесь оказался?
Она пожала плечами.
– Ну, знаешь, как это бывает: жизнь на побережье стала нелегкой из-за притеснений Совета, да и поселения закрывают.
Эльза отвернулась от окна и заговорила с заметной поспешностью:
– Хорошо, что он приехал сюда, и неважно, какая на то была причина. Нина теперь почти всегда в хорошем настроении и жалуется в два раза реже на то, что у нее много работы.
Я поколебалась.
– А с побережья прогоняют из-за Острова?
Раскрасневшееся лицо Нины мгновенно побелело. Она вскочила, уронив со скамейки корзину с луком, и опрометью выбежала из кухни. Эльза заговорила так тихо, что я едва расслышала сквозь шум во дворе:
– У нас здесь дети. Будь осторожна в высказываниях.
Опустившись на колени, я принялась подбирать лук. Не глядя на Эльзу, всё же спросила:
– Но вы что-то знаете об Острове? Что вы слышали?
Она покачала головой.
– Мой муж, бывало, задавал такие вопросы, Алиса.
– Вы никогда не говорили, как он умер.
Она не ответила.
– Пожалуйста, расскажите мне всё, что вы знаете об Острове.
– Я знаю лишь, что это опасно, и этого мне достаточно. – Она тоже опустилась на колени и стала подбирать лук вместе со мной. – Даже говорить о нем опасно. Я уже потеряла мужа. Я не могу рисковать, когда здесь Нина и дети, о которых должна заботиться.
Она не ушла, пока мы не подняли последнюю луковицу, и сердитой не выглядела, но никогда об этом больше не заговаривала. Нина же и вовсе избегала меня дня три.
* * *
Каждую ночь, оставаясь с Кипом наедине в нашей комнате, мы спорили, когда уходить. Я знала, что ему хотелось бы остаться, и понимала, что его соблазняет: здесь, в Нью-Хобарте, в Доме содержания мы практически вели нормальную жизнь. Но в снах и видениях мне по-прежнему являлись или образы далекого Острова, или Исповедница. И хотя самой мне тоже хотелось такой жизни – полной дел и сытой, но теперь, когда я знала, что мы всего в нескольких неделях ходьбы от побережья, Остров притягивал сильнее, чем прежде. Всё так же остро чувствовала я и Исповедницу, как она ищет меня, как ее недремлющий разум скребет покровы ночи. В моих снах она протягивала руки, и все мои секреты сыпались ей в ладони, как перезрелые малины. Когда я проснулась, Кип сказал, что я всю ночь закрывала лицо, как ребенок, который прячется.
Меня терзал страх, что я могу привести ее в это место. К Элизе, Нине, детям.
– Мы не можем здесь больше оставаться, – сказала я Кипу в сотый раз, когда мы вновь затеяли наш бесконечный спор. – Им я доверяю. Но есть кое-что еще.
Я не могла объяснить свои чувства, казалось, точно ты в петле, которая медленно сжимается. Те же ощущения меня преследовали последние несколько месяцев в деревне, когда я ждала, что Зак разоблачит меня. Вспомнились и те жуткие мгновения, когда мы с Кипом украли лошадей, а жители деревни окружили нас плотным кольцом из горящих факелов. Такое же кольцо я чувствовала и сейчас. Но когда я попыталась втолковать это Кипу, он лишь пожал плечами.
– Я не могу спорить с тобой, когда ты говоришь о провидении. Это твой козырь. Но было бы лучше, если бы ты выражалась конкретнее.
– Я бы хотела. Но это неопределенное чувство. Как бывает, когда ты понимаешь, что всё слишком хорошо, чтобы длиться долго.
– Может, мы это заслужили. Может, теперь наша очередь получить от жизни что-то хорошее, хоть раз.
– С каких пор люди получают то, что заслужили? – я на миг замолчала, пожалев, что мои слова прозвучали слишком зло. – Прости, я не могу с этим ничего поделать. У меня просто плохое предчувствие.
– Ну а у меня хорошее. И знаешь, откуда оно взялось? От того, что я ем три раза в день и не сплю под бревнами.
Я знала, что он имел в виду. Но понимала, что мы должны уйти и из-за него тоже. Мы не найдем здесь ответов о его прошлом. А ведь в моих снах остались и другие люди, их лица до сих пор плавали перед мысленным взором. Разве не предаю я их, наслаждаясь уютом, пока они, безмолвные, ждут за стеклами резервуаров?
Я попыталась снова его убедить.
– Ты же слышал, что Нина говорила о Реформаторе. И мы с тобой лучше других знаем, что делает Зак.
