— … в открытую стоял, паскуда: этюдник разложил и делал вид, что что-то там малюет! Мы когда подъезжали, во-он там барышня начала махать белым платочком — я еще подумал, что…
Получив короткий тычок от напарника, охранитель княжеского тела преисполнился лаконизма:
— Адская машинка сработала возле правого заднего колеса, самого бомбиста убило при отходе. Федя попытался выправить машину, кое-как разминулся с пролеткой, пошел юзом и врезался в стену Офицерской казармы.
Путь машины после взрыва можно было без труда увидеть по жирным черным полосам резины на брусчатке, срубленной у основания чугунной тумбе с афишами, и раздавленному отлетевшей чугунякой темно-синему фаэтону. Недалеко от последнего стоял шалый и бледный извозчик, судорожно вцепившийся в свою кобылку-кормилицу, рядом с ним таращился на новый элемент фасада дежурный офицер-«измайловец» и пара нижних чинов караульного наряда…
— Как там Федор?
— Сильно ушибся грудиной о рулевую колонку, но жить будет.
Судя по тому, как характерно стоял и кривился один из троицы, в перечень повреждений следовало добавить одно-два сломаных ребра, и неизвестно сколько синяков и ушибов, но подобные мелочи телохранителей не волновали. Главное, жив-здоров их подопечный! Тем временем, к месту происшествия постепенно подтягивались не только полицейские чины и зеваки, но и квартирующие в служебных апартаментах господа офицеры — один из которых, бесцеремонно растолкав оживленно переговаривающихся горожан и проигнорировав постового, подошел поближе к давнему знакомому (и совсем немного собутыльнику) князю Агреневу. Окинув взглядом кровь на лице и в волосах аристократа, он деликатно кашлянул и участливо осведомился:
— Александр Яковлевич, как вы?
— О, Константин Карлович! Благодарю, вполне… Чего не скажешь о моем виц-мундире. И содержимом бара в почившем лимузине. Чертовы бомбисты испортили мне все планы на этот чудесный вечер!
Одобрительно хмыкнув столь впечатляющему примеру твердости духа, офицер-измайловец еще раз окинул взглядом «декорации», уделив особое внимание большой луже крови, источником которой служила разможженная голова неудачливого бомбиста — и суетливому репортеру, устанавливающему трехногую бандуру фотоаппарата так, чтобы снять с разом и лужу крови, и валяющееся неподалеку от трупа оторванное автомобильное колесо.
— В нашем Офицерском собрании вы найдете все необходимое, Александр Яковлевич…
Учтиво приветствуя понемногу собирающихся вокруг них сослуживцев, гвардии штабс-капитан представил, какие великолепные слухи нынче же начнут курсировать по столице — и как будут исходить бессильной завистью соперники из других гвардейских полков. Представил, и не смог удержать довольной улыбки:
— А вы умеете эфектно появиться, князь!
Глава 8
Глава 8
Взрыв на Измайловском проспекте вышел настолько «звонким», что разом затмил и неудавшееся ограбление Императорского Эрмитажа, и шумиху вокруг установления казенной опеки над частью имущества князей Белосельских-Белозерских, осаждаемых многочисленными кредиторами. Заметно поутих вал статей о недавно открытых залежах киргиз-кайсацкой нефти… Да что там, даже новости о подготовке первой Всемирной конференции в Гааге, где представители мировых держав должны были обсудить положения Конвенции о законах и обычаях войны — и те отошли на второй план! Уж больно чувствительной для светского и делового общества была тема об адских машинках, дерзких бомбистах и их жертвах — настолько, что равнодушным к ней не остался никто. Особенно когда газетчики разнюхали некоторые подробности ведущегося расследования: по результатам осмотра тела с разможженой головой и основательно подраной и прожженной до мяса спиной, криминалисты Особого отдела МВД уверенно опознали покойного убивца как «лицо иудейского вероисповедания» — что сразу же породило версию про боевую акцию возрожденного «Бунда». Правда, чем именно помешал богатый русский аристократ «Всеобщему еврейскому рабочему союзу в России и Польше», пока было неясно… Зато вполне четко обрисовалась нешуточная перспектива еврейских погромов в тех местах, где были расположены крупные предприятия князя Агренева: работающий на них люд как-то уж сильно близко к сердцу воспринял покушение на своего главного работодателя. Волнений, к счастью, не приключилось, но разговоры пошли весьма нехорошие, очень даже озаботившие полицмейстеров на местах… К счастью, через пару дней жандармам удалось по горячим следам задержать несколько сообщников боевика — у которых, в ходе обыска нашли стопку свежеотпечатанных листовок и брошюрок совсем другой партии. Вот тут уже насчет мотивов покушения стало понятнее, ибо «Российская социал-демократическая рабочая партия» к промышленному магнату Агреневу претензии имела — и еще какие! Именно на его заводах и фабриках все попытки агитаторов-эсдеков «зажечь пламенным словом» трудовые массы, натыкались на стену откровенного равнодушия и обидных насмешек. Или того хуже, неприятно-образованные артельные и бригадиры начинали задавать им неудобные вопросы, на которые у партийных ораторов не было простых и понятных ответов. Глядя на это, пролетариат с других фабрик тоже не торопился развешивать уши перед представителями самой прогрессивной российской партии — ну, то есть, слушать-то их слушали, но вот восставать на священную борьбу не торопились. А после столь громкого и неудачного покушения, пришлось прекратить агитацию даже среди самых проверенных товарищей: мало того что полиция лютовала, так еще и провокаторы охранки зашевелились, выявляя неблагонадежных и откровенных бунтовщиков…
Ну и как обычно в таких делах, под паровой каток правосудия попали и непричастные. И если массовые полицейские облавы на Лиговке и в прочих злачных местах столицы были делом, в общем-то, правильным и нужным — то вот в других местах власти творили натуральный произвол. Подумаешь, один из сообщников бомбиста оказался слушателем Петербургского электротехнического института — что же теперь, всех универсантов в склонности к терроризму подозревать⁈ И без того волнения среди студенчества, вспыхнувшие в феврале, подавлялись с такой энергичной беспощадностью, что к концу марта почти что окончательно прекратились… Пока полиция все же не перегнула палку со своим дурным усердием: шестого апреля в Бутырской тюрьме, арестованный студент Ливен облил себя в знак протеста керосином из горящей лампы — с вполне понятным результатом. Утихнувшая было молодежь вновь забурлила, образовался уже Третий по счету организационный комитет (ибо первый и второй полным составом сидели за решеткой), назначивший по поводу состоявшегося самосожжения демонстрацию решительного протеста — которую, дав собраться участникам, окружили конными казаками и полным составом препроводили в недавно отстроенную тюрьму «Кресты». Возле каждого высшего и среднего учебного заведения в Санкт-Петербурге и Москве выставили полицейский пост, любые попытки собираться в компании больше пяти человек немедля пресекались, а на разрозненные призывы вновь устроить забастовку и бойкотировать учебные занятия тут же последовали новые репрессии. К слову, недавно назначенный министр просвещения Ванновский устроил немалый переполох и в своем учреждении, наводя среди чиновников едва ли не военные порядки — и вообще, подал на Высочайшее имя доклад, в котором предлагал провести кое-какие давно назревшие образовательные реформы… В общем, многие студенты и почти вся профессура постепенно начали вспоминать прошлого главу министерства Боголепова добрым словом: правду говорят, что все познается в сравнении! Не ценили хорошего к себе отношения, вот и получили на свои головы грубого солдафона, которому что-то доказывать, все равно что против ветра плевать. К слову, попытки найти хоть какую-то управу на Его высокопревосходительство тоже напоминали борьбу с ветряными мельницами: государь-император и его ближайшее окружение были весьма раздражены вольнодумством студентов — так что все жалобы на самодурство и откровенный произвол Петра Семеновича оставались без каких-либо последствий. Не было бы счастья, да несчастье помогло: через неделю после массовых арестов незадачливых студиозусов-демонстрантов, в Северной Пальмире случилось очередное звонкое событие, переключившее внимание полиции и офицеров Отдельного корпуса жандармов на вопиющее покушение на сами устои государства Российского… Столичные мальчишки-распространители газет, как и всегда, узнали обо всем одними из самых первых: набив вместительные сумки свежей прессой, разбежались по своим участкам работы и заголосили привычные рекламные речевки — пугая и одновременно интригуя городскую публику выкриками про громкое преступление на Английском проспекте. Подробности разнились от места к месту: на одном углу горожане слышали:
