Нина и я проводили жизнь в приятном ничегонеделании. Поздно вставали, пили чай с гренками, потом сидели, читая или разговаривая, в тени старых деревьев. Мы не знали, какие указания должны давать нашему повару, поэтому сказали ему, что решили сесть на диету и не нуждаемся в его услугах. После этого мы видели его очень редко. Он или молился за свою душу, или бегал к какой-нибудь хорошенькой женщине. Дня через два он сказал, что ему нужно навестить свою мать, и ушел.
Ни я, ни сестра готовить не умели, так что питались фруктами, молоком и сырыми овощами. Такая беззаботная жизнь длилась, правда, всего четыре или пять дней. Семья русских эмигрантов, тоже отдыхавшая в Западных холмах, зашла к нам в гости и потом сообщила маме, что повар ушел, а ее дочери голодают. Услышав это, мама сорвалась, приехала гораздо раньше, чем собиралась, и быстро навела порядок. Опять появился повар, двор был подметен, продукты закуплены, и наша жизнь изменилась.
Под маминым предводительством мы уходили на долгие прогулки по горам. Недалеко от монастыря мы обнаружили горный ключ, который вливался в маленький пруд. Мы прыгали в ледяную воду, после чего растягивались на горячих камнях и обсыхали на солнце. Восхитительное ощущение! Мы почти никого не встречали во время наших путешествий, и ни разу никто не появился около «нашего» пруда — это было наше частное владение! Иногда я ловила себя на мысли: я счастлива, я действительно счастлива, как хорошо жить на свете!
В один прекрасный день, когда мы отдыхали после обеда, во дворе появился неожиданный гость. «Привет! Как вы поживаете? Я вот проходил мимо», — окликнул нас высокий, худой человек с большим рюкзаком за плечами. Это был Эйб Биховски.
«Проходил мимо, как же», — пробормотала мама. Но закон гостеприимства предписывал: любой гость, даже неожиданный или нежеланный, должен получить пищу и кров.
«Я вам не помешаю, — заверил Эйб маму. — У меня в рюкзаке палатка, я поставлю ее во дворе и буду там спать. И я принес кое-какие продукты». Он вытащил несколько консервных банок.
По маминому совету свою легкую палатку он поставил во внешнем дворе, а не в нашем дворике. Повар приготовил ужин, и Эйб развлекал нас весь вечер рассказами и песнями. После ужина мы пошли погулять, только он и я. Было все так просто и легкомысленно, так весело: молодой человек и девушка гуляли при луне, радуясь жизни, радуясь возможности разделить друг с другом красоту этой ночи. Старый китайский монастырь превратился в волшебное, таинственное место. Луна высвечивала серебром только для нас двоих темные очертания деревьев и кустов.
Мы шли молча, и наши руки часто соприкасались. Когда он поцеловал меня, говоря «спокойной ночи», я поразилась тому, как мне приятно так близко чувствовать тепло другого человека и как мое тело отзывается на эту близость.
Эйб оставался у нас пять дней, и мы прекрасно проводили время. Я чувствовала себя такой свободной, у меня было такое острое ощущение жизни! Мы совершали долгие походы по горам, где находили красивейшие пещеры и водопады. Некоторые горы были довольно высокими, но мы лезли наверх и радовались, когда достигали вершины после очень крутого и опасного подъема. Иногда мы ходили весь день и возвращались домой только к ужину.
Естественно, наши вечерние прогулки заканчивались объятиями и поцелуями, его тело страстно желало большего, и мое — все больше и больше желало того же. Дело кончилось тем, что я провела ночь в его палатке.
На следующее утро я проснулась с ощущением легкости и счастья. Мне 22 года и я женщина! Какое облегчение — избавиться от постоянного давления со стороны мужчин и необходимости говорить «нет», когда иногда хочется сказать «да».
Моя сестра была огорчена, что потеряла во мне товарища, пока Эйб гостил здесь, но она понимала, что происходит, и мирилась с ситуацией. Мама, однако, не хотела мириться — она была недовольна и расстроена и с нетерпением ждала отъезда Эйба. Она боялась, что я выйду замуж за «неподходящего», с ее точки зрения, человека.
А Эйб обрел надежду и завел разговор о женитьбе. Я отказала. Наконец он уехал. Я была согласна с мамой: Эйб не соответствовал моему представлению о будущем муже. Но я все равно спорила.
«Знаешь, — говорила мама, — он не очень-то образован». Я защищала Эйба: «Но, мама, он так много читал!» На это у мамы было свое мнение: «Дорогая, тебе так кажется, потому что он читал другие книги, английских и американских авторов». Тут она была права. «Сейчас, — продолжала она, — не так много вокруг нас интересных юношей, а ты молода и неопытна. Помнишь поговорку — на безрыбье и рак рыба? Когда нет рыбы, радуешься и раку. Но если ты принимаешь рака за рыбу, ты скоро видишь разницу и жалеешь, что согласилась на не самое лучшее. Поверь мне, это пройдет».
Мамины слова на меня подействовали, поговорка о рыбе и раке, как это ни нелепо, звучала убедительно.
После отъезда Эйба мы вернулись к ежедневному распорядку — ходьба по горам, посещения китайских храмов и деревень в долине. Вечером мы много читали и рассказывали всякие истории. Сестра сидела с альбомом для рисования — она была очень одарена художественно, — рисовала и слушала с открытым ртом мамины рассказы. Ни телефона, ни почты там не было. Я не получала ничего от Эйба, и, под постоянным давлением мамы, поговорка «рак на безрыбье» все глубже врезалась в мое сознание.
Мы были отрезаны от всего мира. Единственным источником информации был наш повар, ежедневно ездивший на велосипеде в деревню за продуктами. Он сообщил нам, что люди говорят о том, что японская армия приближается к северным границам Китая, готовясь объявить войну правительству Чан Кайши. Из-за этих слухов, качал он головой, цены на овощи и мясо растут. Крестьяне прячут свой урожай, рассказывал он нам, потому что в случае войны деньги обесценятся, а благодаря запасам они хотя бы не будут голодать.
Мама сказала, что все это уже знает, но мы почему-то не принимали этих разговоров всерьез. Мы ведь жили в британском квартале, и наверняка британцы нас защитят. Это не может быть похожим на войну в Харбине, когда завоевателей встретила только беспомощная община русских эмигрантов. Великие европейские державы не позволят случиться ничему подобному.
Мама говорила, что впервые после революции мы можем чувствовать себя в безопасности и не волноваться о будущем. Я надеялась, что она права. Повар тоже не беспокоился. Ему казалось, что если он работает на иностранцев, то и ему японское вторжение ничем не грозит, если оно когда-нибудь вообще произойдет.
Наша беззаботная жизнь в горах подошла к концу. Лето кончилось. Мы возвращались в Тяньцзинь с некоторой опаской, но никаких перемен там не нашли. Если и существовала опасность японского вторжения, то это никак не отражалось на обычной жизни города. На улицах было так же много народа и так же шумно, магазины и уличные рынки были полны продуктов и товаров, дети ходили в школу, а иностранцы готовились к новому светскому сезону.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
