Барбоза тут же признал ее руку.
Одно письмо было адресовано ему, другое – полковнику.
Барбоза взял свое письмо, дрожащими руками вскрыл и, побледнев, начал читать.
В письме говорилось:
Сан-Паулу, 5 октября 1887.
Глубокоуважаемому сеньору Мануэлу Барбозе.
Дорогой учитель!
Вернувшись на фазенду, Вы наверняка удивились моему внезапному отъезду.
Наверняка Вы пытались его объяснить, но не смогли. Я тоже. Мне вспоминаются слова Спинозы: «Наша иллюзия свободного выбора возникает оттого, что мы не знаем мотивов, которые нами движут». Касательно моего отъезда я могла бы сказать, что сделала свободный выбор. Я слишком женщина, я fantasque[26] .
Кому под силу объяснить женские капризы? Гораздо лучше non ragionar di lor[27] , а оставить все как есть, пустить на самотек!
Что представляла собою моя жизнь с тех пор, как я приехала на фазенду? Я и сама-то не знаю.
Учиться я не училась – знаний у меня и без того предостаточно, и я позволила себе роскошь побыть невеждой, стать немножечко женщиной.
Но куда там! Всякие знание наказуемо. Наука – это плащ Деяниры: раз надел – уже не снимешь. Начнешь срывать, а на коже остаются лоскутки – педантизм.
Доказательством этому служит то, что я Вам пишу, ибо мне не устоять перед соблазном поделиться впечатлениями, побеседовать немного с тем, кто меня понимает.
Как мне порою недостает наших занятий, наших споров, в которых рассеивался мрак моего невежества при свете Ваших глубочайших познаний!
Ах, прошлое, прошлое! Мы были словно две заблудившиеся планеты, которые встретились в отдаленном уголке вселенной, которые двигались вместе, пока их орбиты были параллельны, а потом пути у них разошлись.
Перейдем теперь к делу.
Сан-Паулу ныне – крупный город, насчитывающий не менее шестидесяти тысяч жителей.
День ото дня разрастается он на север, на юг, на восток, на запад – и не только разрастается, но и хорошеет.
В первую очередь сносят ужасные халупы конца прошлого века, дабы расчистить место для современных зданий со всеми удобствами. Особняки переходного периода, построенные на деревенский манер, безвкусные, тяжеловесные, вульгарные, но построенные на века – истинный бич города – в обозримом будущем вряд ли исчезнут. В последние пять лет, однако, много строит архитектор Рамус ди Азеведу, а также итальянец Пуччи и другие иностранцы. Их творения – подлинные создания искусства. Мне очень нравится здание казначейства, которое теперь возводит Рамус ди Азеведу. Это строение составит честь городу Сан-Паулу строгостью и изяществом стиля, а также прочностью, которой оно исполнено от глубочайшего фундамента до высокой башенки. Эта громада отличается необычайной гармонией и органическим единством, без всякого изъяна, и совсем не оседает. Силы небесные! Кто хоть раз это видел, тот никогда не забудет. А дворец правительства – постройка того же зодчего! Улицы и проспекты, которые спроектировал сеньор Флоренсиу ди Абреу, таковы, что Елисейские Поля им в подметки не годятся, извините за вольное сравнение. А вот старинные, легендарные, исторические постройки иезуитов зачем-то снесли и возвели на их месте что-то невообразимое. Уж не знаю, почему не снесли заодно и часовню... Сеньор Парнаиба раскрыл тайны иезуитской крипты, взломав дверь этой часовни. Слева от себя входящий ясно видит шесть могил, шесть катакомб, устроенных в стене – в два яруса, по три захоронения в каждом. Интересно, туда помещали покойников или замуровывали живых, следуя ужасному закону наследников Лойолы? Правительству провинции и местному правящему епископу, без сомнения, надлежит отдать распоряжение вскрыть эти гробницы, где наверняка найдутся важные документы, проливающие свет на историю провинции.
Когда мы с отцом жили в Сан-Паулу, на месте квартала Ша рос лес. Теперь это густонаселенный квартал, пересеченный вдоль и поперек широкими, прямыми улицами, хорошо продуваемыми и залитыми светом.
Многие улицы в городе вымощены брусчаткой. Знаменитая старинная площадь Св. Франциска смотрится теперь как игрушечка.
Академию перестроили.
Может быть, я не права, но мне бы хотелось, чтобы она выглядела так, как прежде. Достоинство ее заключалось хотя бы в том, что она отражала архитектурные пристрастия монахов, возглавлявших колонизацию Бразилии. Теперь она ничего не отражает, вид у нее некрасивый и даже отталкивающий.
С разрастанием города кварталы сливаются – например, Лус соединяется с Брасом посредством улицы Сан-Каэтану.
Торговля развивается поразительными темпами, да и промышленность от нее не отстает.
В Сан-Паулу есть мебельные, шляпные, ситценабивные, вышивальные и перчаточные фабрики, ни в чем не уступающие фабрикам в Рио-де-Жанейро. Их продукция конкурирует и с европейскими изделиями.
На улицах Св. Бенедикта и Императрицы – множество магазинов, банков и всевозможных учреждений.
Витрины ювелирных магазинов сверкают богатством и вкусом. Здесь – чудесные, изящные, самые дорогие швейцарские часы в лучших своих образцах – непревзойденные «Patek Philippe», а рядом рассыпаны американские часы – «Waltham» фабричного производства, грубоватые, угловатые, аляповатые. Там – тончайшее филигранное серебро из Порту, ни в чем не уступающее изделиям французских ювелиров, волшебные переливы бразильских алмазов чистейшей воды, рубинов, сапфиров, топазов, аметистов, опалов. Свет играет на гладкой поверхности металлов и на гранях самоцветов – и это великолепное зрелище напоминает волшебные сказки или пещеру Аладдина.
Вчера я зашла в модный дом Маскоте.
Мое внимание привлекли бронзовые отливки Барбедьена, выставленные на витрине.
Некоторые из них есть у меня в коллекции – боец Боргезе, Венера Милосская, Венера Каллипига; других я прежде не видала – мальчик с корзинкой Барраса, вакханка с виноградной гроздью Клодиона.
Особенно меня восхитила последняя статуэтка. Как естественно ложатся складки на драпировке! Какая величественная поза! На лице бронза, кажется, приобретает матовую прозрачность живой плоти. Глаза же как будто зажмурены в сладострастном восторге...
Ее приобрел Жулиу Рибейру[28] – грамматист, который менее всего походит на грамматиста: не курит дорогих сигар, не носит ни шейного платка, ни пенсне, ни даже цилиндра. Он любит вещицы из фарфора, из слоновой кости, бронзовые статуэтки и старинные монеты. У него, говорят, есть чудесное качество: он никогда не говорит, не рассуждает о грамматике – своей специальности.
Ко мне подошел один из владельцев магазина – любезный молодой человек, одетый по парижской моде, с цветком в петлице, с предупредительной улыбкой.
Я сделала несколько заказов с доставкой на дом. Их записал его компаньон и, видимо, брат – серьезный, основательный, с честным лицом, не встающий из-за конторки, не выпускающий пера из рук, законченный тип истинного, бескорыстного, пунктуального, работящего, трудолюбивого португальца.
Напротив – торговый дом Гарро, настоящий Вавилон. По названию это книжный магазин, а на самом деле – подлинный базар, где можно приобрести все что угодно – от редкой книги до шампанского «Вдова Клико» или несгораемого кофра.
Я зашла посмотреть, чем торгуют.
Стоило мне войти, как следом вошла группа мужчин – человека три или четыре, если память мне не изменяет.
Один из них – дородный, величественный, опрятный мужчина – уже не молодой, но еще не старый. Густые, чуть тронутые сединой усы и длинные, узкие бакенбарды выделялись на гладко выбритом лице. Лоб слегка выпуклый, волосы расчесаны на прямой пробор. Воротничок с отогнутыми краями, белый галстук с большим узлом, наглухо застегнутый жилет, визитка, громадный цветок на лацкане, черные кашемировые брюки в белую полоску, мягкая черная шляпа с высокой тульей, башмаки от Кларка, пенсне.
Я сразу догадалась, что этот красавец мужчина – не кто иной, как Рамалью Ортиган[29] .
Среди сопровождающих его был высокий, плотный молодой человек, бледный, со светло-каштановыми, почти русыми волнистыми волосами, с подкрученными усами, выпяченной влажной нижней губой. Это был восхитительный causer[30] , которого Вы, учитель, по Вашим словам, встречали как-то в Кампинасе и которому меня представили на одном дне рождения – Гаспар да Силва.
Рамалью завязал разговор с одним из совладельцев торгового дома Гарро, а я, притворившись, что разглядываю книгу, внимательно следила за ним. На лету я ловила каждое его слово.
Необычайно приятный тембр голоса; ясный, правильный выговор; чисто лиссабонское произношение, столь непривычное для жителей Сан-Паулу.
У Рамалью Ортигана несомненно бойцовский характер, и он великий писатель. Мне он, однако, не нравится. Слишком уж все у него гладко, отшлифованно, вылизанно. Про таких, как он, говорят: il pose tojours[31] .
