Даже слепой заметил бы: в первый же вечер между этими двумя возникло такое сильное магнитное поле, что никому третьему туда лучше было не соваться.
Нас было за столом пятеро, но они – Безукладников и Рената – уже были вдвоем. Мы нахлебались вкусного вина и болтали громче обычного, как это случается у выпивших. Нахимов и Леня пытались перейти на английский, ужасно коверкали слова и хохотали сами над собой. И тем отчетливее в общем гаме слышались обрывки фраз, произносимых втихую двумя влюбленными заговорщиками. "Really?" – беззвучно ахал Безукладников, радостно тараща глаза. "Sure", – шепотом выдыхала Рената, наоборот, опуская веки и вздрагивая уголками рта. Короче говоря, отъявленные голубки.
Снова зашел разговор об океанской рыбалке, который неожиданно подхватила новенькая – ей тоже захотелось. Я помалкивал, не желая обременять компанию своей временной инвалидностью. Но тут заупрямился Безукладников. Его стыдили: "Ты же еще вчера собирался!" "Я передумал".
Рената, невозмутимая до этой минуты, сама взялась его уламывать. Он лишь извинялся и отнекивался.
С ужина они ушли вдвоем, причем Безукладников, который почти не пил, выглядел пьянее всех. Но приблизительно через полчаса он постучался ко мне в комнату и позвал сходить "глянуть на Южный Крест".
Не помню точно, следующим утром или послезавтра Безукладников на моих глазах заглатывал горячий кофе с такой скоростью, будто опаздывал на работу. Когда я полюбопытствовал о причине спешки, он ответил более чем странно: "Я обещал Ренате, что помогу ей надеть чулки", – и оставил меня наедине с риторическим вопросом: какие, к черту, чулки в такое жаркое, тропическое утро? Ну пусть, даже если чулки, она что – поручает Безукладникову роль камеристки?
Если называть вещи своими именами, было ясно как божий день: моего приятеля соблазняют грубейшим образом, и он идет навстречу с наивной готовностью подростка. Еще более определенно высказался на этот счет Нахимов, разливая по бокалам третью бутылку кьянти, в тот момент, когда Рената опустила на пол узкую ступню, пригретую на безукладниковских коленях, нащупала ногой босоножку и, пошатываясь, отлучилась в дамскую комнату.
Мы сидели на террасе под открытым небом, почти уже ночным. Вино пахло не то фиалкой, не то ирисом.
– Не хочу никого обидеть, – сказал Нахимов, – но, по-моему, это ловушка.
Безукладников отвечал в духе токующего тетерева:
– Допустим, ловушка. Зато какая…
Она вернулась из туалета, просто нереально красивая, села рядом с Безукладниковым и предложила ему одновременно вино и пальцы для поцелуя, прислонив к его губам вместе с бокалом.
У меня было ощущение, будто я уже видел эту сцену.
Теперь я вынужден упомянуть одну подробность, которая до сих пор вызывает у меня тихое бешенство.
Еще до того дня, когда они объявили нам о своей помолвке и Безукладников, смущаясь, вручил невесте кулек средних размеров с черным жемчугом, я случайно подслушал телефонный разговор. Двор отеля опустел: Нахимов и Леня, наняв проводника, отправились на подвиги, Безукладников появлялся только к вечеру. Я выгуливал травмированную ногу на дорожках среди зарослей, рискуя нарваться на немецкую пару, которая завела моду сливаться в экстазе чуть не за каждым кустом. Но я нарвался не на них, а на грудной, слегка приспущенный голос Ренаты, поэтому невольно остановился в трех шагах от беседки.
"Yes, honey", – отвечала она своему телефонному собеседнику. И, помолчав, повторяла: "Yes, honey…" Сквозь жирную зелень я видел, как она полулежит спиной ко мне в плетеном кресле, закинув ногу выше головы, и разговор не мешает ей разглядывать черешневый, почти черный лак на ногтях.
Я подался назад, чтобы уйти. Меньше всего мне хотелось бы выяснить, кого Рената именует "милым". Но еще одна отчетливая фраза заставила меня похолодеть. Она произнесла: "No! The fishing `s off. He refused", – и я понял, что речь идет о Безукладникове.
Уже вернувшись к себе в комнату, я попытался вообразить озабоченную морду того деятеля, которому позарез надо быть в курсе, что рыбалка отменяется, поскольку "объект" (или как они его там называют?) отказался.
После некоторых колебаний я решился пересказать услышанное Безукладникову, хотя чувствовал себя не в самой приглядной роли. Он реагировал очень легко:
– Это только маленькая женская корысть. Не берите в голову – мы все не ангелы. У Ренаты есть гораздо более привлекательные качества.
– Например?
Он вдруг засмеялся:
– Например, большая женская корысть.
Один раз я на минуту остался с Ренатой наедине, и она спросила, чем я занимаюсь в жизни. У нее была странная привычка – глядеть говорящему в губы, аккуратно облизывая свои.
Когда Безукладников вручал невесте черный жемчуг в кульке, словно угощал ягодами или орешками, ее глаза (я готов поклясться) стали влажными.
Это было за день до моего отъезда. Нахимов и Ламерчук улетели с острова чуть позже.
Рената взяла у нас троих почтовые адреса – чтобы выслать свадебные приглашения. Я почти не сомневался, что никакого приглашения не будет. Меня вообще не покидало печальное предчувствие, что я вижу Безукладникова в последний раз. Утешало только одно – сам он выглядел безусловно счастливым.
Глава двадцать вторая
ЗАПИСКИ РЕНАТЫ
Я получил этот лиловый припухлый конверт шестнадцать месяцев спустя. Несколько стандартных британских марок, профиль Елизаветы II, штемпель королевской авиапочты. Адрес, надписанный с толикой изящной небрежности, с наклоном влево. Внутри – полсотни страниц английского текста, набранных на компьютере, распечатанных и сшитых в формате дамского ежедневника.
Короткой сопроводительной запиской Рената сообщала, что тяжело пережила полгода своего вдовства и "смогла прийти в себя лишь благодаря мужественной поддержке Стива", – все это буквально в одной фразе, без малейших пояснений. (Очевидно, подразумевалось, что мне известно, и кто такой Стив, и сам факт, что Рената овдовела.) Во второй фразе она давала разрешение публиковать ее записи, чтобы "сохранить память о великом человеке", и просила не беспокоиться о гонораре: "Алекс позаботился, чтобы я не знала нужды".
Сама рукопись произвела на меня странное впечатление. Могло показаться, что писал ее не один человек, а два или три. Я не хочу сказать, что мне прислали грубую подделку, но допускаю, что Рената наняла кого-то из литературных "рабов" или "рабынь" для записи и обработки ее устной исповеди, и они сделали это в меру своих вкусов.
Пользуясь разрешением госпожи Бьюкенен, привожу здесь отдельные фрагменты в собственном переводе.
(c) Renata Buchanan
… Я родилась и провела детство в самом прелестном месте, в графстве Хэмпшир, наш дом стоял в нескольких милях от Портсмута, на берегу Английского канала. Когда я была девочкой, я любила смотреть из нашего чердачного окна на остров Уайт. Мне говорили, что на этот остров однажды сбежала несчастная Мэри Стюарт, королева Шотландии, вместе с бойфрендом, и они там любили друг друга, несмотря ни на что, потом ее казнили.
Своего отца я никогда не видела, но я смогла узнать от мамы кое-что о происхождении нашей фамилии. Кажется, в 1851 или 1853 году в Лондон приехал Джеймс Бьюкенен, посол Соединенных Штатов, будущий американский президент. Это был одинокий респектабельный джентльмен, уже в годах, и все же он не устоял перед моей стройной, очень пикантной прабабушкой, когда увидел ее на светском приеме. Она была младше его на 31 год, но прибегала к нему на свидания тайком от всех. Разница в возрасте и в положении помешала им остаться вместе. Однако мистер Бьюкенен сумел сделать так, чтобы малышка, родившаяся вне брака, не осталась безродной, и дал ей свою фамилию. Потом он уехал назад в США и был там выбран пятнадцатым президентом. Мистер Бьюкенен никогда не женился, а первой леди он назначил свою племянницу, к сожалению, ужасную дурнушку.
…
Когда моя мать вышла замуж в шестой раз, мы переехали в Брайтон. Именно там я впервые увидела, как одеваются модные, очень состоятельные дамы. Потом я не раз замечала, что по-настоящему стильные люди не зависят от моды, даже чуть-чуть презирают ее.
Больше всего я любила гулять по Дворцовому пирсу и по набережной, разглядывая роскошных леди и воображая себя одной из них. Я это делала так часто, что некоторые мужчины принимали меня за малолетнюю проститутку, но я не понимала их намеков и продолжала мечтательно прогуливаться. В 13 лет я уже была с мамой одного роста. Ее сильно расстраивали моя худоба и почти полное отсутствие грудей. Мама лицом и фигурой была очень похожа на Мэрилин Монро, даже с родинкой слева над губой. Иногда после ванны, еще не одевшись, она ставила меня перед зеркалом рядом с собой, чтобы сравнить нас. На мой взгляд, ничего похожего не было, не считая одинаково огромных сосков, как у коровы. Если я спрашивала, например, о помаде или о нижнем белье, она смеясь отвечала, что я глупая, мужчины сходят с ума не от этого, и опять гляделась в зеркало, приподнимая груди обеими руками.
