Я не ожидала, что он так расстроится! Он пролежал как убитый целый час с закрытыми глазами. Потом тихо спрашивает: "Зачем тебе этот советский санаторий?" Не знаю, что он имел в виду. Может быть, он догадался про Стива. Он обо всем догадывался в одну секунду. Но сказал он другое, совсем без упрека: "Тебе нужен пляж вместо дефиле, чтобы на тебя там смотрели…" Наверно, и здесь он не ошибся, мой обожаемый ревнивый Алекс.
Мне так остро запомнился еще один странный случай, за день до нашего отъезда. Мы гуляли по магазинчикам на Портобелло-роуд, и я увидела эту чудную кружевную шляпу, белую, с огромными полями. Я не могла уйти без нее… Что с ним случилось? Он просто умолял меня отказаться от покупки! Хотя в тот же день мы легко потратили три тысячи фунтов на всякие модные мелочи. Но именно эту шляпу он просил не покупать. Но это было выше моих сил! Я колебалась только потому, что за все платил Алекс. Почему я тогда ослушалась его?
В нашу последнюю лондонскую ночь он взял мое лицо в ладони и долго смотрел на меня. Нестерпимо хотелось, чтобы он овладел мною немедленно, но он только смотрел. Теперь я знаю: в ту ночь он со мной прощался.
…
Тенерифе, и в самом деле, оказался не блестящим курортом. Я почти не увидела зелени. В отеле плохо работала канализация, пахло какой-то химией. Еще более тяжелый запах стоял возле бассейна. Кажется, хлорки туда налили больше, чем воды.
На пляже было приятней, хотя мужская часть публики могла бы таращиться не столь откровенно. Мы бросали вещи на шезлонг, заходили в воду по грудь, Алекс брал меня на руки и говорил, что он поймал длинненькую рыбку. Потом я вытягивалась на его руках всем телом, закидывая голову назад, он целовал мне живот и качал на волнах, как лодочку.
Вечером мы пили испанское терпкое вино. Выпили, наверно, целое море и уснули пьяные в обнимку. А утром, не сговариваясь, пошли снова "качать лодочку". Но в этот раз волна была выше, грубее, меня захлестнуло, я наглоталась воды и закашлялась. Мне расхотелось купаться, мы вернулись на берег.
То, что случилось дальше, я помню убийственно четко.
Я смыла с себя морскую соль под пресным душем и отправилась в кабинку для переодевания сменить купальник. Алекс шел за мной и шутя уговаривал взять его с собой в кабинку, якобы ему тоже надо сменить купальный костюм, но я изображала строгую леди, смущенную дерзкими домогательствами. Заходя в кабинку, я оглянулась. Он стоял с разведенными руками и с таким выражением лица, словно готов разрыдаться. "Ладно, – говорит, – пойду переоденусь где попало!"
Оказавшись одна, я подумала, что это удобный случай позвонить Стиву, но мой телефон остался в отеле. Я надела сухой купальник и вышла наружу. Алекса не было рядом с кабинкой, но я сразу же увидела его. Он лежал в шезлонге, с ног до головы накрывшись длинным пляжным полотенцем, а на лицо положил мою белую кружевную шляпу.
Скорее всего он видел сквозь дырочки в шляпе, как я иду к нему. Но он точно не видел этих трех ублюдков в масках и черных костюмах, с короткими такими автоматами. Они появились неизвестно откуда, подошли к Алексу вплотную и расстреляли его очередями, сверху вниз, на глазах у всех.
Он даже не успел привстать, а когда я подбежала, там в шезлонге лежал уже не человек, а просто кровавый пудинг с огрызками полотенца и кружевной шляпы, а этих ублюдков рядом не было. Я увидела, что пляж пустеет, люди разбегаются. И еще я в тот момент заметила: песок там черного цвета. Я закричала, кинулась к отелю, но у бассейна споткнулась, упала лицом на каменную плитку и потеряла сознание.
Когда я очнулась, я лежала в разодранном купальнике в комнате отеля, а рядом сидел Стив и твердил какие-то невозможные, бессмысленные слова: все в порядке, милая, все в порядке.
…
Это было так ужасно! Я не могла решить, что мне надеть на похороны. У меня было только маленькое черное платье, но слишком голое, короткое, с глубоким декольте, и я впервые стеснялась его надеть. А потом я почувствовала, что не хочу, не хочу идти хоронить тот кровавый пудинг в закрытом лакированном гробу, эти куски мяса – это не Алекс, он живой, он берет меня на руки, целует мне живот и качает, как лодочку, на морской волне.
Я даже не успела ему сказать, что люблю его. И я только сейчас это говорю. Мой любимый, прости, не ревнуй меня, я сейчас одна в нашей квартире в Кенсингтоне, и я тебя жду. Я уже не могу плакать. Вчера я нашла твои сигареты, половину пачки, ты не докурил. Каждое утро, милый, каждый день своей пустой жизни я начинаю снова ждать. Мои руки, дыхание, мое тело – зачем они без тебя?
Твоя Рената
Глава двадцать третья
ПИСЬМО-ПОСТСКРИПТУМ
From: Alexander Bezukladnikov
To: IFS
Subject: No subject
Игорь, добрый день!
Кажется, Вы меня потеряли? Но я еще не готов совсем потеряться.
Хотя, на мой вкус, анонимность лучше любой славы.
Меньше всего мне хотелось обострять сюжет своей истории, которую Вы так добросовестно изложили, изменив лишь некоторые имена и фамилии. Мы ведь оба не любители триллеров… А сейчас Вы мне вряд ли простите, если я, хотя бы вкратце, не поясню обстоятельства моей дурацкой смерти.
Когда мы жили с Ренатой, я был дважды близок к тому, чтобы выйти за сигаретами и не вернуться – просто исчезнуть не прощаясь. Потому что я видел: все это становится слишком опасным и для нее.
Допустим, мы сидим в кофейне в Сохо, слегка выпившие, и мне вдруг ясно, что максимум через полторы минуты мы должны смыться из этого заведения. Но Ренате еще надо всласть накрасить губы и прильнуть ко мне между делом, я тащу ее наружу, а ноги у Ренаты такой длины, что на ходу заплетаются в косичку. И она так льнет, что я уже готов не прятать голову, не исчезать, а повернуться к ним лицом и начать духариться… Чистой воды самоубийство.
К тому же я знал, что Альберто Ризотто на свободе. Его не рискнули отдавать под суд, процесс мог быть чересчур громким и вредным для репутации NSA, поэтому через шесть недель Ризотто отпустили, чтобы снова использовать – как двойного агента.
Он видел меня на мосту Понте Веккио и запомнил в лицо. По своим каналам в агентстве Ризотто выяснил, что это я пригласил его приехать во Флоренцию – простеньким письмом от имени одного торговца живым товаром. Короче говоря, к числу моих преследователей добавился еще один, желающий отомстить любой ценой.
В Лондоне я вроде бы неплохо научился уходить от слежки, от фотокамер и оптических прицелов, просто уходить в нужный момент, но это было страшно утомительно – как прогулка по острому натянутому тросу.
На Тенерифе дышалось посвободнее. Уже хотя бы потому, что там, кроме Ризотто, меня пасла только одна команда – впрочем, тоже готовая на все. Видимо, обе стороны хорошо работали, если ухитрились остаться взаимно незаметными до конца операции.
Ризотто погубила страсть к переодеваниям. Хотя это был по-своему изящный ход – улечься в мой шезлонг, закрыться пляжным полотенцем и дамской шляпой, баюкая на животе пистолет "Велрод" с глушителем.
Можно сказать, он удачно замаскировался, если трое убийц уверенно приняли его за меня. Они подошли со стороны пирса, засадили в
Ризотто весь боезапас и довольные вернулись на свой катер. А потом маленькая, но гордая местная полиция увезла то, что осталось от
Ризотто, и под предлогом экспертизы мариновала у себя до самых похорон. Теперь у меня есть вполне пристойная личная могила, где лежит редкостный отморозок. Видит бог, это не была моя идея…
Знаете, мне часто встречаются люди, которым хитрость заменяет ум. На самом деле, я думаю, это вещи взаимоисключающие. Хитрый чаще всего не умен. А умному ударяться в хитрости как-то стремно и недосуг. Он скорее простодушен.
В сущности, ум – это вкус. Вы заметили, что самые большие гнусности и преступления, кроме всего прочего, неописуемо безвкусны? Я не могу забыть слова одного нобелевского лауреата, трезвейшего среди русских поэтов, о том, что источник всех несчастий в мире – не социализм, коммунизм или капитализм, а вульгарность человеческого сердца. Вкус важнее политики. Пристойная политика не бывает безвкусной. Хотя это уже исчезающе редкий феномен… Понятно, что победить мировую пошлость, в принципе, невозможно, но вытравить свою собственную -это даже не доблесть, а нормальная человеческая гигиена. Не питаться подножным кормом, не глотать с готовностью то, что сыплется из популярных отстойников, соблюдать дистанцию между собой и собою же. Наконец, просто уметь выслушивать тишину и самого себя.
Ведь буквально все, что мы хотим знать о своем настоящем, прошлом и будущем, – в нас уже присутствует. Более того, оно страстно желает быть услышанным.
Игорь, я тут обнаружил одно изумительное заведение, которое держит семейная пара, итальянка и араб. У них лучший в мире кофе. И только за то, что ты его выпил, тебя угощают бесплатно чашкой шоколада или тирамису. Отказаться нельзя, обидятся! По моим данным, они разорятся уже к февралю, и помешать им в этом невозможно – я пытался. Но пока они еще варят свой бесподобный кофе, причем улыбаются до ушей. Игорь, до февраля еще есть время, соглашайтесь!
