Мы пересели в другой поезд, намного меньше первого, и он, карабкаясь по горным склонам, за полчаса довез нас до Зернойса – деревеньки, в которой проживала баронесса. В вагонах было полно едущих в школу детей, бодрых лыжников и пожилых краснощеких дам.
В отличие от меня, Жозефина отменно выспалась даже в жарко натопленном купе. У нее были прекрасный цвет лица и ясный взгляд, не оставлявшие сомнений в отличном самочувствии. Положив голову ей на плечо, я сидел до прибытия нашего поезда в Зернойс. Нам объяснили, что сойти придется, не доезжая Клостерса.
Зернойс показался нам настоящей сказочной деревенькой, а местный вокзал – абсолютно игрушечным. Дородный контролер взмахнул белоснежным флажком, и поезд, задорно свистнув, поехал дальше. Весь пейзаж – ели, домики и церковная колокольня – был укрыт белым пушистым одеялом из снега.
Мы сняли комнату в пансионе «Chesa Madrisa», в двух шагах от вокзала. Его хозяйка фрау Хартман оказалась мужеподобной дамой без возраста, одного размера что в высоту, что в ширину. Она носила лыжные брюки и свитер, ее густые волосы были наполовину седыми, а грохочущий голос звучал как тирольский напев: «Фы приехали отдыхать? Ja, ja, отщень хорошо. Здесь у нас отщень тихо. Здесь отдыхать хорошо. Фы сами уфидите!»
Окно нашей по-спартански скромно обставленной комнаты выходило на окруженную снежными просторами деревню. Рассматривая дома, я гадал, который из них принадлежит баронессе Ландифер. Быть может, вон то импозантное шале из почерневшего от времени дерева, там, на холме с крутыми склонами, нависающем над поселком?
За завтраком, который подала нам сама фрау Хартман, я спросил, знакома ли она с баронессой Ландифер.
– Ja, фее знают хозяйку! – ответила фрау Хартман звучным голосом.
От нее мы узнали, что баронесса происходит из старинного итальянского рода, а ее супруг-француз погиб во время войны. Пандора Ландифер укрылась от мира здесь, в спокойной немецкой Швейцарии, где и проживает уже четверть века в своем огромном шале недалеко от деревни. Компанию ей составляют только книги, произведения искусства и преданная Долорес – служанка, следующая за своей госпожой как тень.
Фрау Хартман добавила, что восьмидесятилетняя мадам баронесса не жалует посетителей. Она не принимает приглашений на мероприятия, не желает встречаться с антикварами, страховыми агентами и экспертами. Ее любимое времяпрепровождение – чтение в собственном будуаре под музыку Моцарта. У баронессы непростой характер, и она остра на язык. Изредка к ней приезжает в гости кто-то из сыновей. Служанка ездит за покупками на рынок в Клостерс – серая неприметная женщина, местные жители привыкли кивать ей в знак приветствия. Будучи глухонемой, она все равно не смогла бы ответить на звучное «Kreuzig!», которым они обменивались при встрече.
Как следует подкрепившись картофельными оладьями рёшти и колбасным супом, мы с Жозефиной решили прогуляться – полюбоваться бело-голубым пейзажем, расцвеченным лучами блеклого солнца. Натянув одолженные у фрау Хартман теплые сапоги и анораки, мы отправились исследовать зимние просторы, усеянные соснами с отяжелевшими от снега ветвями. Время от времени нас обгоняли, гортанно выкрикивая нечто-то непонятное, дети на лыжах.
Местный житель, древний старик, улыбнулся нам во весь свой беззубый рот. Он стоял на мостике, перекинутом через бурную бирюзового цвета речушку. Кожа его потемнела и обветрилась от солнца и холодов. Жозефина спросила, знает ли он, где живет баронесса Ландифер. Узловатым пальцем он указал на черное шале на вершине холма, которое я заприметил еще в пансионе. Жозефина хотела отправиться туда немедленно, но я выглядел таким утомленным и дышал так тяжело, что с этим пришлось повременить. В поезде я провел ужасную ночь, так что даже при желании не смог бы взобраться на такой высокий холм. Мы решили, что благоразумнее будет вернуться в пансион.
На следующий день, хорошо выспавшись и подкрепившись мюсли, я нашел в себе силы с помощью Жозефины добраться до жилища баронессы. Оказавшись на холме, я с трудом перевел дух. С близкого расстояния шале выглядело еще более внушительно.
Темный цвет, высота, массивность, узкие окна и удаленность этого дома от остального жилья навевали мысли о готике и внушали некоторое беспокойство. Над обитой гвоздями дверью с ржавыми замочными скважинами огромными золочеными буквами было начертано «ЛАНДИФЕР».
Ни дверного звонка, ни почтового ящика…
– Радушный прием, – прошептала Жозефина.
Я же не мог думать ни о чем, кроме одного: там, за тяжелой дверью из черного дерева, находится обнаруженная Констанцией картина Паоло Уччелло!
– Давай постучим, – предложила Жозефина.
И она стукнула в дверь. Ничего не произошло. Она постучала снова, на этот раз изо всех сил. Тот же эффект. Глухая служанка все равно не могла нас услышать, баронесса тоже не показывалась.
– Может, позвоним ей по телефону?
Но баронесса никому не давала свой номер, не отвечала на письма. Лоренцо испробовал все – тщетно.
Я чувствовал, что начинаю замерзать. А еще я начал нервничать. Жозефина, подумав немного, предложила обойти вокруг дома. Я последовал за ней. Окна находились слишком высоко, и заглянуть в них мы не могли.
На стене, что смотрела на деревню, имелся большой балкон. Под ним, в тени, оказалась другая дверь – маленькая и почти незаметная. Снег вокруг нее был тщательно расчищен. На стене висела коробка внутренней связи.
Прежде чем я успел вымолвить слово, Жозефина нажала на кнопку вызова.
С металлическим звуком, который заставил нас подпрыгнуть от неожиданности, из коробки выехала видеокамера, искаженный громкоговорителем голос произнес несколько непонятных слов.
Камера плавно вернулась на место, громкоговоритель издал последнее потрескивание и умолк. На «Ландифер» снова обрушилась тишина.
Жозефина захохотала, и этот смех показался мне неуместным. Я упрекнул ее, но она в ответ показала мне язык и повторно нажала на кнопку – раньше, чем я успел ей помешать.
На этот раз камера созерцала нас более длительное время. Наверняка баронесса, укрывшись в своем шале, как в крепости, рассматривала нас на экране маленького телевизора. В теплых дутых куртках и шерстяных шапках-шлемах мы походили на заблудившихся или просто праздношатающихся туристов.
Я приблизился к решетке громкоговорителя. От моего теплого дыхания металлическая пластинка стала матовой.
– Здравствуйте, мадам! Вы меня слышите?
Никакого ответа.
– Меня зовут Брюс Бутар. Я приехал из Парижа, чтобы увидеться с вами. Мне нужно с вами поговорить.
Ответное бурчание в громкоговорителе заставило меня вздрогнуть от неожиданности. Камера, словно улитка в раковину, вернулась в свой футляр.
– Подождите, прошу вас! Если вы все-таки перемените свое решение и решите меня принять, то найдете меня в «Chesa Madrisa», у фрау Хартман…
Нас снова окружала тишина. Пальцы у меня на ногах совсем заледенели. Жозефина дышала на руки в перчатках, чтобы согреться.
Мы подождали еще несколько минут. На улице было очень холодно.
– Давай вернемся, – сказала Жозефина. Нос у нее покраснел от мороза. – С меня хватит.
Мы повернулись и пошли прочь.
На следующий день все повторилось. Камера некоторое время созерцала нас в полной тишине, затем спряталась.
Ничего не поделаешь… Баронесса, укрывшаяся в своей крепости, оказалась столь же недостижима для меня, как и для Лоренцо. После третьей и последней бесплодной попытки мною овладела усталость. В моем распоряжении имелось еще несколько дней, чтобы добиться цели, однако сил катастрофически не хватало. Что стало тому причиной? Усталость, обусловленная тем, что я оказался в горах, грусть, которую я испытывал при мысли о расставании с Жозефиной (ей пора было возвращаться на работу), беспокойство из-за того, что швейцарские франки таяли, словно снег под лучами солнца? В этой маленькой, безмятежной, чистенькой и беленькой стране все стоило очень дорого…
В первую ночь после отъезда Жозефины я спал ужасно. Я проснулся с отекшим лицом и с самого утра чувствовал себя обессиленным. Все утро я просидел в своей комнате, но после обеда мне стало лучше, и я решил прогуляться. Дорога, ведущая к шале «Ландифер», больше не привлекала меня.
Гуляя, я размышлял над уроком, который получил сам того не желая: нельзя вламываться в жизнь других под предлогом, что ты унаследовал сердце человека, которого они любили. В Зернойсе я попросту терял время. И я решил вернуться.
Мне вдруг захотелось побыть еще немного в одиночестве, и думать при этом не о картине, не о Констанции Деламбр и не о баронессе. Я посвятил им несколько долгих недель. Я устал. Мне хотелось отвлечься, передохнуть немного…
И как я мог надеяться, что баронесса откроет мне дверь своего дома? Ведь Лоренцо меня предупреждал! Я никогда с ней не встречусь, и картина останется похороненной здесь навсегда. Или, по крайней мере, до тех пор, пока не станет частью наследства одного из сыновей барона Ландифера.
