— Ну и что?
— Как что? Расскажи, как вы ходите в далекие страны. Может быть, и нам будет проще там же ходить. Или это у вас секрет? Я тогда у феи Розы спрошу.
— Да от тебя не секрет, вообще-то. Только наш путь не каждого на себя пускает.
— Наш тоже. Далеко идти до вашего?
— Не надо никуда идти. Он в скале слева от водопада. Пойдем!
Подошли к скале. Ни малейших признаков какого-либо входа. Ни выступов, ни контура. Травинки растут кое-где в мелких щербинах камня. Ящерица пробежала по стене и скрылась в щели. Габор двинулся прямо на стену — как раз там, где только что пробежала ящерица, и… исчез. Исчез так, как исчезал передо мной «Морской ветер», когда вошел в проход между мирами.
Габор выскочил обратно.
— Чего ты стоишь? Идем же!
— Подожди. Мне надо кое-что проверить.
Я подошел к стене и протянул вперед руку. Рука стала исчезать. Выдернул.
— Вот видишь — он тебя пропустит.
— Понятно. Совсем почти как у нас, но разница есть. Только вот еще одно дело посмотрю.
Я взял небольшой камень и швырнул его в место прохода. Камень со стуком отскочил от скалы и упал к моим ногам. Я его снова поднял и вошел в скалу. Камень остался у меня в руке. Позади, как через чистое стекло, видно озеро и берег, но звуков снаружи не слышно. Впереди вниз идет пологая каменная лестница длиной метров шесть-семь. Внизу виден свет.
— Ну, что — может, всё же пойдем вниз? — подталкивает меня в спину Габор.
— Пойдем, — отвечаю я и бросаю камень за спину. Он не вылетел наружу, а со стуком, наткнувшись на «стекло», упал на площадку перед входом. — Ладно, на обратном пути подберу, — говорю я и спускаюсь по лестнице вслед за Габором.
Внизу довольно большой, метров двадцать в диаметре круглый зал с низким куполообразным сводом. Светлый желто-коричневый камень стен и пола. Пыльно так, что видны протоптанные следы. Воздух свежий. Значит, какая-то вентиляция должна быть, несмотря на наглухо автоматически запирающиеся входы-выходы. Несколько проходов по окружности, в которых просматриваются лестницы наверх. Странно. Довольно светло, но знакомых светильников не видно. Мягкий свет исходит от верхней, центральной части купола. Над каждым проемом словно вдавлены в камень цифры от единицы до девятки. Мы вышли из проема с цифрой восемь. Я уже догадываюсь, что означают эти цифры, но для интереса спрашиваю:
— И где тут Багдад, Габор?
— Вон там, — указывает он на проем с цифрой два. — Год назад входов-выходов было меньше. Как-то незаметно прошлым летом добавился еще один.
Всё верно. И я добавился, и Ахмед впереди — как самый старый житель Дома. Раньше него, под цифрой один, может быть только вход в мир Генриха Швейцера. А в мой Верн, стало быть, ведет цифра девять.
— Сходим в Багдад, Габор?
— Нельзя. Перед входом нет знака приглашения. Значит, нельзя входить, как в чужой дом без ведома хозяев.
— Вот какой, оказывается, у вас здесь порядок! Похвально! Тогда можем сходить ко мне. Хотя лучше как-нибудь в другой раз. Я еще не знаю, куда в наших местах приводит лестница отсюда. Знаешь, что — ты можешь идти, а я тут еще поброжу, подумаю. Вижу знакомую вещь. Хотелось бы ее осмотреть.
— Ладно, тогда я пошел, — и Габор унесся наверх.
Не любопытен, однако, мифический фавн. Знакомая вещь стоит посреди зала. Вот, оказывается, куда уплыла часть машины Швейцера из нашего Дома в Питере. Та часть, от которой в Доме остались лишь ровнехонько обрезанные провода. Две стойки — две копии знакомого бронзового каркаса с шестью полками каждая. На одной из стоек все полки заставлены толстостенными стеклянными шарами со множеством электродов по всей поверхности. По двенадцать шаров на полке. На другой стойке — шесть широких медных ящиков или коробок, соединенных проводами со стеклянными шарами. Вроде больше ничего. Нет, есть еще высокая черная панель позади стоек, в которую уходят провода от приборов. Только вот обрезаны ли они там — в Доме — или же уходят в неизвестность, невидимость? Здесь они не обрезаны. Вся задняя часть панели занята рядами множества простейших и вроде бы пронумерованных выключателей. Цифр не различить из-за пыли.
Три группы стеклянных шаров тусклые, а три светятся ровным, не очень ярким и не очень ровным зеленым светом. Две работающие группы, понятно, — моя и Александра. И кто-то еще третий из нас в бегах от российской действительности. Не мешало бы и с этой части машины давно смести пыль. Так ведь ключа нет! Стойки огорожены изящной и вычурной кованой решеткой в стиле конца девятнадцатого — начала двадцатого века, запертой на замок. Опять поражаюсь предусмотрительности Швейцера. Предвидел, что машина, возможно, будет работать без него, и тут может оказаться кто угодно. Решетка, конечно, не спасение от умышленного вторжения в машину. Но строгое предупреждение неглупому человеку, что лезть сюда не надо. Если уж машина выделяет избранных по разумному характеру, то уж, наверное, дурака к себе не подпустила бы!
Долго стою и как завороженный любуюсь зеленым мерцанием стеклянных шаров. Удивительно, как это гномы прошли мимо такой интересной штуки и не попытались разобрать ее? Странные миры и странные, непредсказуемые существа.
Так, с принадлежностью входов и выходов номер один, два, восемь и девять вроде бы ясно. Кому принадлежат еще пять? И почему их всех девять? У Анны Петровны, что ли, четыре? Мне кажется, вряд ли. A-а, забыл про бывшего военного и студентку, которые не вернулись. Значит, у Анны Петровны два своих мира. Она говорила, что пропавшие жили при ней. А сама Анна Петровна поселилась в Доме позже Капитана. Капитан в Доме с детства. Тогда номер три должен вести к пиратам. Посмотрим.
Поднимаюсь по лестнице третьего прохода. Смотрю, не выходя наружу. В самом деле. Узнаваемый порт и город. Похоже, я вижу его откуда-то с вершин хребта острова Альберта. Просовываю руку наружу. Здесь всё работает. Отлично! Возвращаюсь в зал. Проверю-ка я, куда выходит в Верне девятка.
Девятка выходит из подножья горы на самом краю леса. Локтях в трехстах от выхода — знакомая водяная мельница и красные черепичные крыши построек гномов. Понятно. Пешком до города добираться далековато.
Лестница номер четыре. Сквозь проход видна очень знакомая панорама здания Двенадцати коллегий. Булыжная мостовая. Слева — здание Сената и Синода. По набережной, наверное, громыхая, проезжает карета. За ней другая, всадники. Проходит публика в одеждах восемнадцатого века. Выход наружу почти на уровне земли. Получается, что он в основании Медного всадника. Ну и место! Ни войти, ни выйти. Анна Петровна или студентка? Маловероятно, что бывший военный. Хотя чёрт его знает! Нужно смотреть дальше.
Номер пять. Вдали видна Эйфелева башня. Еще один Париж. Но этот уж точно не Анны Петровны. У нее уже есть этот город. А раз башня, то достаточно современный Париж. Выходить не буду для уточнения. Хотя вот из-за деревьев, пыхая дымом и паром, вылетает паровоз с вагонами и снова скрывается. Только дым всё дальше и дальше плывет над кронами деревьев. Паровозик-то по виду где-то конца прошлого или начала этого — двадцатого — века. Студентка? Очень вероятно. Париж времен примерно «Фиалки Монмартра» вполне в духе студентки. Тем более что и репертуар Театра музыкальной комедии в Ленинграде во время пропажи студентки был в основном классический. Было где подцепить парижские романтические мечтания студентке института культуры!
Номер шесть. Лес. Дорога. Где — непонятно. Телега с бревном. Возница в коротких штанах. Франция? Точно Франция! Только в ней по дорогам шастают всадники в коротких голубых плащах с большими крестами на груди и спине. Здесь Анна Петровна и хозяйничает. Надо бы спросить у нее: не собирается ли их компания в ближайшее время. Я бы тоже подкатил. Симпатичны они мне. И при этом все такие разные.
Поднимаюсь по лестнице номер семь. Вечереет. Накрапывает дождь. Видно, какое-то зарево со всполохами. Пожар? Но что горит, не видно за кустами. Выхожу. Выход у подножья какого-то заросшего травой и кустами обрыва. Прохладно. Вдалеке слышны взрывы и вроде бы пулеметные очереди. Огибаю кусты и километрах в двух вижу полуразрушенный и кое-где горящий город. Ну, уж это точно не студентка и не Анна Петровна! Кроме как отставному военному, такое никому не привидится. Зачем ему это понадобилось? Хотел хоть в воображаемом мире кого-то и что-то спасти, а сгинул сам?
— Подними руки и не дергайся, — раздается выше меня за спиной спокойный голос. — Повернись.
Поворачиваюсь с поднятыми руками. Вот же влип! Два автомата смотрят мне прямо в грудь. Два солдата внимательно меня рассматривают. Форма не наша и не немецкая. И на современную американскую не похожа.
— Кто ты такой и что тут делаешь? — следует вопрос тем же голосом.
Ляпаю первое, что приходит в голову:
